ГЛАВА ВТОРАЯ

Я открываю глаза и вижу размытые очертания листьев и веток, а небо столь голубое, что глазам больно. Пока мой мир кренится и падает, я впиваюсь пальцами в длинную траву и крепко держусь за нее. Мир все еще кружится, но, по крайней мере, если я буду держаться, то не упаду.

Трава… с ней что-то не так, но я не знаю что. Меня охватывает недоумение, пока я пытаюсь присесть.

— Подожди. Пусть это пройдет. — Голос парня. Безразличный. Авторитетный.

Знакомый?

У меня такое чувство, будто я должна узнать его. Мне кажется, я много чего должна была знать — знала бы — если бы это пресловутое знание перестало убегать от меня. Но я не могу до конца ухватиться за него. Все мысли улетучиваются, когда мое зрение приспосабливается к окружающему.

Цвета здесь слишком яркие. Слишком голубой. Слишком зеленый. Они жгут мне глаза, бьют прямиком в голову, вызывая глубокую, мучительную боль. Я закрываю глаза под сердитым взглядом парня.

— Просто лежи смирно.

Определенно похоже на план. Впечатление, будто земля подо мной сейчас разверзнется, а моя голова — взорвется. У Карли часто бывают мигрени. У меня — никогда, но теперь я задумываюсь, те же ли ощущения я испытываю, что и она. Если так, мне стоит испытывать к ней больше сочувствия в будущем.

Карли. Моя лучшая подруга. Я помню ее… но не могу вспомнить где я и как сюда попала.

Внутри меня поселяется страх. Я по опыту знаю, что страх с легкостью может скатиться до полной паники.

Закрыв глаза, я сосредотачиваюсь на визуализации песчаного пляжа и на замедлении дыхания — вдох через нос, задержка дыхания, выдох через рот — как доктор Эндрюс, мой консультант по управлению болью, учил. Я привыкла заглушать панику и горе за последние два года. Проблема в том, мне также удалось притупить все остальные эмоции. Всегда есть цена.

— …очки…, — говорит девушка, ее голос тоненький и далекий.

— Клево… мульти-бонус…, — говорит парень через пару секунд. Оба голоса мне незнакомы. Слова то пропадают, то появляются.

Я хочу открыть глаза и увидеть, кто говорит, но мои веки отяжелели. Впечатление, будто меня всосало в темное озеро, и я слышу слова через воду. Я теряю нить их разговора, но затем девушка говорит:

— … не смог вернуться…

— … эгоистичный придурок…, — отвечает парень. — Столько раз подвергал нас всех риску. Тормозил нас, чтобы украсть очки… он заботился только о себе, и о том, как выбраться…

— Это не значит, что он заслуживал…

— Он подверг тебя риску. По-моему, это значит, что он заслуживал…

Голос девушки меняется, становится мягче.

— … Тай…

Разговор растворяется, пока единственным, что я слышу, не становится мое сердцебиение. Я сосредотачиваюсь на нем, лишь на нем. Но что-то в моем сердцебиение есть такое, что-то, что мне следует знать. Мои мысли путаются. Я пытаюсь разобраться в своем беспорядке. Я…

В одно тошнотворное мгновение я вспоминаю все. Маленькую девочку. Грузовик. Кровь. Вот почему трава кажется мне странной. Потому что последнее, что я помню, это как я лежала на дороге.

— Я мертва.

Мои глаза резко распахиваются. Ахнув, я пытаюсь сесть ровно, но на мою грудь давит чья-то рука, оставляя в лежачем положении.

— Я же сказал подождать. Лежи смирно. — Этот голос я узнаю. Парня, голос в моей голове. Только теперь он не в голове. Он сидел на корточках неподалеку от меня, касаясь ладонью моей грудной клетки, с растопыренными пальцами в сторону горла.

— Это рай? — Слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их обдумать. Хотелось бы мне забрать их назад.

— Едва ли. — Казалось, я его развеселила.

Мой взгляд поднимается к его лицу. Все, что я собиралась сказать, замирает на моих губах, и все, что я могу делать, это просто смотреть.

Из всех вещей, которые я должна была заметить в этот момент, его внешность должна быть последней в списке. Но я все равно замечаю. Не потому, что он красивый, хотя это определенно так. Он примерно моего возраста, с широкими плечами, стройной фигурой, которая обращает на себя взгляды девчонок. Его волосы светло-коричневые с золотыми и медовыми прожилками, уложенные длинными, беспорядочными локонами, спадающими до плеч и обрамляющими скулы. Но та часть, которую я хочу увидеть больше всего — его глаза — скрыты за старомодными авиаторскими очками с зеркальными стеклышками.

Вот почему я пялюсь. Из-за этих очков. Боюсь, что они ненастоящие, что все из этого ненастоящее.

Я вспоминаю описание Карли горячего новенького и его авиаторских очков, прямо как у парня передо мной. Я вздрагиваю. Что, если я не здесь, лежу на земле под слишком голубым небом? Что, если я без сознания в больничной койке, прикрепленная к трубкам и шнурам, и все это плод моего травмированного воображения и слабого воспоминания о словах Карли?

— Это по-настоящему, — говорит он безразличным тоном. Я наблюдаю, как его губы формируют слова. Они у него красивые, нижняя чуть полнее верхней.

— Что… — Слово выходит как карканье. Я закатываю губы и увлажняю их языком, затем пробую снова. — Ты можешь читать мысли? — Обычно я такое даже не рассматривала бы как возможное, но сегодня такой день, когда все отходит от норм реальности.

Он улыбается: слабый изгиб губ, открывающий вид на намек на большую ямочку на его правой щеке.

— Нет, но я могу читать твое выражение. И я занимаюсь этим достаточно долго, чтобы знать, о чем думает большинство людей, когда впервые открывают глаза.

— Чем занимаешься достаточно долго?

— Этим, — говорит он, и больше ни слова.

Секунда молчания растягивается до двух. Хоть я не могу видеть за его очками, у меня есть ощущение, что он больше не смотрит на меня, а осматривает окружающее пространство в поисках… чего-то. Но глядя на него, я вижу себя — маленькое искаженное отражение в блестящих, выпуклых линзах. Он наклоняется чуть ближе, и мое отражение становится четче, кожа слишком бледная, волосы слишком темные. Контраст придает мне готический вид.

В этот раз он улыбается, мельком показывая белые зубы, а ямочка становится немного глубже.

— Готический вид, — вторит он.

— Я сказала это вслух.

— Да. Случается со всеми новопришедшими. Поначалу трудно отделить мысли от речи. — Он слегка наклоняет голову вбок. — Это пройдет.

— Я слышала тебя, — прошептала я.

— Это хорошо. Со слухом у тебя все в порядке.

— Нет, я имею в виду, что слышала тебя раньше, в своей голове.

— А теперь? — В его голосе нет нотки удивления или хотя бы любопытства.

Я жду, и когда он больше ничего не говорит, начинаю проглядывать кучку вопросов, требующих вырваться на свободу, и выбираю самый простой.

— Где я?

— В вестибюле.

Я оглядываюсь на широкий участок травы и деревьев.

— В вестибюлях мраморные плиты.

— Не в этом.

Видимо, это был не самый простой вопрос. Или это ответ оказался запутанным?

— Кто ты?

— Джексон Тэйт. — Он называет только имя, без развития темы или последующих собственных вопросов.

Я решаю воспользоваться случаем.

— Я Мики. Мики Джонс.

— Знаю.

Точно. Он знает мое имя. Звал меня по нему весь день. В моей голове.

Я только собиралась спросить, как он это сделал, когда вспоминаю его слова о всех новеньких. Соединим это с его утверждением, что это вестибюль, и я вынуждена пересмотреть свое первое впечатление при пробуждении. Я выдавливаю из себя:

— А я…

Я не могу закончить вопрос. Не в голос. Будто если я скажу это вслух, то это станет правдой. Я пытаюсь сесть.

— Нет, — говорит он, но я не знаю, отвечает ли он на мой незаданный вопрос — говорит, что я не мертва — или приказывает не двигаться.

Приложив немного усилий, мне удается присесть. Парень не помогает, но и не останавливает меня. Затем он касается моего запястья. Я опускаю взять, чтобы увидеть на себе браслет с черной полоской и прямоугольным экраном, полным мерцающих, крутящихся узоров.

Я хмурюсь.

— Это не мое.

— Отныне твое. — Его пальцы забегали по экрану.

— Что ты делаешь? — Ощущение тепла потоком идет от моего запястья до локтя. Не неприятно, но неожиданно.

— Активирую его.

— Эм… нет. — Я выергиваю руку. — Ты ничего не будешь активировать, пока я не получу несколько ответов.

— Буду. Если я его не активирую, он взорвется. — Голос у него смертельно серьезный.

— Правда?

Джексон не отвечает, и это меня бесит. Но я не могу знать на сто процентов, что это не правда, и поскольку мне нравится идея о кисти на конце моей руки, я протягиваю ему ее. Он заканчивает нажимать что-то на экране. Я замечаю, что на нем тоже браслет. Цвет моего серебряный; его — лесная зелень.

Только… теперь тот, что на мне, больше не серебряный. Чтобы он ни сделал, мой тоже стал зеленым.

— Что это? — спрашиваю я, будто пародирую саму себя… что, что, что? Но не похоже, чтобы мой мозг мог придумать что-нибудь получше.

— Здоровье.

Мои глаза устремляются к его. В каком-то смысле. Глаз-то я не вижу; он все еще носит эти зеркальные очки. Его выражение ничего мне не говорит.