Глава 9.

 — Лив, убери айпад Лотти, — сказала мама. — Ты же знаешь, что я за столом  терпеть этого не могу.

 — Мне надо кое-что глянуть для школы. Если бы у меня был смартфон, как у любого другого человека, я бы давно с этим разобралась.

К нашему общему горю,  мы с Мией были хозяйками древних неуклюжих мобильников, списанных отцом за ненадобностью. Бесполезных и ужасных.

«Sub umbra floreo» — ввела я в поиске.

 — Латынь? — спросила мама, которая, очевидно, умела смотреть из-за плеча гораздо лучше, чем я думала. — И для какого же урока тебе это нужно?

 — Для э-э-э... — поисковик выдал кучу результатов. Мой палец скользнул по строчкам. «Sub umbra floreo» — «я процветаю в тени». Девиз был частью государственного герба Белиза. Хм.

 — География, — ответила я. — Напомни, пожалуйста, где находится Белиз?

 — В Центральной Америке. Рядом с Гватемалой. Раньше он назывался Британским Гондурасом.

Иногда мама была быстрее, чем айпад, и почти так же хороша, как Википедия.

 — Ага... — я спросила себя, откуда бы моему подсознанию знать государственный девиз Белиза. Я была вполне уверена, что сегодня услышала об этой стране первый раз в жизни. Как тогда оно могло мне присниться? И так уже странно, что всё удалось сохранить в памяти и воспроизвести.

И еще — необычным было то, что я всё еще могла вспомнить каждую деталь  своего  сна. В детстве мне снились очень живые сны (а еще я падала с кровати, и какое-то время даже лунатила.  Лотти любила рассказывать, как я в пять лет стояла ночью у её кровати и на испанском заказывала себе апельсиновое мороженое), но  память о них ускользала от меня быстрее, чем мне бы этого хотелось. Иногда даже через секунды после пробуждения,  всё равно, какими бы  весёлыми, важными или волнующими они ни были.

На какое-то время  я приучила себя сразу же записывать особо интересные сновидения. По этой причине на моей прикроватной тумбочке всегда лежала тетрадка и ручка. (Тетрадь мне приходилось днём прятать в надёжное место, понятно, что никому нельзя было её читать). Но с этим сном это  даже не понадобилось.

Ночью меня  разбудила не буря, как выяснилось, а характерный шум, который производила машина, вывозившая мусор с улицы, грохот пустых урн и контейнеров. Сердце колотилось где-то под горлом, когда я поднялась с пола и попыталась разложить мысли по полочкам. Этот сон, каким бы безумным он ни казался, был настолько реалистичным, что я даже еще раз зажгла ночник и украдкой проверила, нет ли на подошвах моих пушистых носочков следов земли с кладбища, или смолы на руках, или хотя бы иголок в волосах. Конечно же, ничего не было.

Между тем я смеялась сама над собой. По меньшей мере, я не могла  пожаловаться на отсутствие фантазии.

 — Можно мне еще тост? — спросила Мия, пока я вбивала в поиск Кристину Россетти, чью могилу во сне разыскивал Грейсон. Несмотря на то, что имя я написала неправильно, ссылок было предостаточно.

 — Это уже твой пятый тост, — заметила мама, и потом повернулась ко мне. — Ты не слышала, что ли? Никакого айпада за столом, убери его.

Ничего не изменилось, потому что дисплей выдал невероятное: Кристина Россетти действительно была поэтессой викторианской эпохи, умершая в 1894 году. Была похоронена в Лондоне, и при этом — на Хайгейтском кладбище.

Теперь всё это стало немного пугающим.

Я захлопнула  чехол айпада и слегка отодвинула его от себя.

 — Ты что, хочешь, чтобы я стала анорексичкой? — спросила Мия. — Девочки в моём возрасте очень склонны к  этому, особенно в нестабильных семейных конъюгациях.

 — Констелляциях, — автоматически поправила её мама и протянула ей корзинку с хлебом.

Хотя всё же ничего пугающего в этом нет, если как следует подумать. Я проигнорировала мурашки и снова открыла айпад. Логическое объяснение этому обязательно есть. В конце концов, моя мама — литературовед, и вполне вероятно, что имя «Кристина Россетти» я уже слышала, к тому же она была современницей Эмили Диккенсон, чьи стихи мы с мамой очень любили. Где-то  внутри моего подсознания пряталась  информация о том, где была похоронена Кристина Россетти. И сегодня ночью она прокралась в моё сновидение. Всё было просто.

С другой стороны — я не могла точно вспомнить, как звучало стихотворение, которое цитировали Грейсон и Генри, но оно было хорошо зарифмовано и прекрасно звучало.

И ладно. Если моё подсознание само это сочинило, я должна быть гением.

 — Мама, ты знаешь, кто такая Кристина Россетти? — спросила я

 — Да, конечно. У меня есть чудесной красоты  иллюстрированное издание от «Гоблин Маркет», в одной из моих коробок с книгами.

 — Может ты читала мне вслух её стихи, когда я была маленькая?

 — Возможно, — мама забрала  у меня айпад прямо из рук и закрыла футляр.  — Но тебе больше нравились стихи с хэппи-эндом. У Кристины Россетти они скорее мрачные.

 — Как и настроение  в этом доме, — Мия глянула на кухонную дверь, через которую выскользнула Лотти. После второй чашки кофе она  всегда на четверть часа исчезала в ванной комнате, каждое утро без исключений.

— Ты уже сказала Лотти, что вы с мистером Спенсером скоро вышвырните её вон, или это нам делать придётся?

 — Никто не будет вышвыривать Лотти, — сказала мама. — Просто её работа в качестве няни в этой семье закончилась, и Лотти давно знает об этом. Вы уже не дети, даже если ведёте себя как угодно, но не по-взрослому. Вчера вечером мне было за вас ужасно стыдно...

 — Аналогично. — Мия намазала на тост полфунта мармелада и пыталась донести его до рта до того, как он сломается пополам.

 — Ну и куда ей деваться, если она больше не будет работать у нас? — спросила я. Кристина Россетти и мой бредовый сон были на время позабыты. — Она же ничему не училась. Если бы вы с папой не уговорили её остаться после года ау-пэйр, она бы получила образование в университете и сделала бы карьеру. Из-за нас она от всего этого отказалась, и сейчас, поскольку она слишком старая, ей сообщат, что в ней больше нет необходимости. Это так убого.

Мама рассмеялась.

 — О боже, Лив, не надо так драматизировать! Во-первых, тогда это был выбор Лотти, и, по моему мнению,  — не самый худший: она посмотрела мир, изучала иностранные языки, и видит бог — неплохо зарабатывала все эти годы, все алименты вашего отца пошли на оплату её содержания. И, во-вторых, — ей всего лишь 31 год, если это старость, то кто тогда я, простите?

 — Древность, — ответила Мия с набитым ртом.

Мама вздохнула.

 — И что же сказала Лотти насчёт своего грядущего увольнения?

 — Конечно она плакала, — Мия выглядела так, словно сама собиралась расплакаться. — Бедненькая старенькая Лотти.

 — Чушь, — заявила мама. — Конечно, Лотти будет скучать по вам, но она будет рада открывающимся возможностям.

 — Да конечно, — она нас что, совсем за дурочек держит?

 — К  тому же, до этого еще далеко, — сказала мама. — До Пасхи она останется у нас в любом случае, может быть, даже и до конца учебного года. Посмотрим. В любом случае, у неё будет предостаточно времени, чтобы решить, что она будет делать после.

 — Баттеркап точно станет анорексичкой, если Лотти не будет, — сказала Мия. — Помните, как Лотти уехала в Германию, когда у неё умерла бабушка? Баттер же семь дней ничего не ела.

Я глянула на кухонную дверь,  пятнадцать минут еще не истекли.

 — Конечно, она пытается быть отважной, бедняжка Лотти. Это разобьет ей сердце.

 — Может,  вы просто переоцениваете собственную важность? — спросила мама. — Вы вообще в состоянии себе представить, что кто-то может и без вас наслаждаться жизнью?

 — О да, готова поспорить, ты просто мечтаешь об этом, с тех пор как познакомилась с мистером Спенсером, — ответила Мия.

Мама закатила глаза.

 — Серьёзно, мышки, не будьте такими эгоистками. Лотти могла бы наконец познакомиться с мужчиной, осесть и завести собственных детей.

Мы с Мией переглянулись. Мы определённо думали об одном и том же.

 — Это же идея! — воскликнула Мия со светящимися глазами. — Если мы хотим, чтобы Лотти была счастлива, мы просто должны найти для неё мужа!

Теперь мама захохотала.

 — Ну, удачи вам, — наконец сказала она.