Глава 2

Говорят, что когда­-то небо было синим, а не цвета пергаментной бумаги.

Говорят, что когда-то, если бы суда поплыли на восток от Аркадии, они бы достигли континента, в десять раз крупнее нашего, а не погружались в морскую пучину. В те дни мы вели торговлю с другими землями. То, что невозможно было вырастить у нас, мы импортировали, а не пытались создать путём сложных алхимических работ.

Ещё говорят, что когда­-то не было никакого Благородного Лорда, живущего в руинах замка на холме. В те дни его демоны не таились в каждой тени, и мы не платили дань, чтобы оставаться (по большей части) в безопасности. Никто не заставлял смертных заключать магические сделки, которые всегда заканчивались для них уничтожением.

Вот что рассказывают: давным­-давно остров Аркадия был лишь незначительной частью Романо-­Греции. Это была полудикая земля, заселённая только имперскими гарнизонами и грубыми, безграмотными людьми, которые скрывались в чащах, поклонялись своим древним богам, и называли свою землю не иначе как Англия. Но когда империя пала от рук варваров, — когда Афина Партэнос была разбита, а семь холмов сожжены — одна только Аркадия осталась не разорённой. Очень кстати для сбежавшего с семьёй принца Клавдия, младшего сына императора. Он сплотил людей и гарнизоны, отогнал варваров и основал великое королевство.

Ни один император до него, ни король после, не был столь мудр в суждениях, столь ужасен в бою и так любим богами и людьми. Поговаривали, что сам Гермес являлся Клавдию и учил его алхимическим искусствам, раскрывая ему секреты, недоступные ни одному философу Романо-­Греции.

Поговаривают, что Гермес вдобавок наделил его властью над демонами. Если так, то Клавдий действительно был самым влиятельным королём, который когда-­либо правил. Демоны — те частицы злобы, порождённые в глубинах Тартара — так же стары, как боги, и некоторые сумели сбежать из тюрьмы, чтобы проникнуть через тени в наш мир. Только боги способны усмирить демонов, а те смертные, кто их видел — сходили с ума. Демоны питаются человеческим страхом. И лишь Клавдий, как говорят, мог заключить их заклинанием в кувшины, и потому никто в его королевстве не боялся темноты.

Возможно, это и было источником всех бед. Аркадия была благословенна, а рано или поздно за каждое благословение приходится платить.

Девять поколений наследники Клавдия правили Аркадией мудро и справедливо, защищая остров и сохраняя древние знания. Но боги отвернулись от королей, оскорблённые каким-­то никому не ведомым грехом. Или же демоны, связанные Клавдием, наконец-то вырвались на свободу. Или (но немногие смеют так говорить), боги умерли и оставили ворота Тартара открытыми. Какой бы ни была причина, произошло следующее: девятый король умер. Прежде чем его наследник был коронован, Благородный Лорд, владыка демонов, напал на замок. Всего через час, наполненный огнем и гневом, он захватил его и убил принца. С тех пор он диктует нам условия нашего существования.

Могло быть гораздо хуже. Он не стремился править нами, как диктатор, или уничтожить нас, как варвар. Лишь просил платить дань в обмен на сдерживание своих демонов. Свои волшебные сделки, исполняющие желания, он предлагал лишь тем, кто был настолько глуп, чтобы просить о них.  

Но этого было достаточно. Поскольку в ночь, когда Лорд уничтожил династию королей, он также скрыл Аркадию от остального мира. Мы больше не видим синее небо — лицо Отца Урана; наша земля больше не связана с костями Матери Геи.

Сейчас над нами высочится только пергаментный купол с издевательски нарисованным на нем солнцем. Вокруг и под нами царит пустота. В каждой тени поджидают демоны. Теперь их во много раз больше, чем раньше. Даже если боги всё ещё слышат нас, они больше не призывают женщин пророчествовать от своего имени и не отвечают на наши молитвы об избавлении.

Когда свет проник через кружевные занавески, я бросила попытки уснуть. Мои глаза отекли, в них словно насыпало песка. Я, пошатываясь, подошла к окну, раздвинула занавески и прищурилась, глядя на небо. За моим окном росли две берёзы, и иногда, ветреными ночами, их ветки ударяли по стеклу. Но сейчас между их листьями виднелись холмы и три луча солнца, показавшиеся из­-за их тёмных силуэтов.

В древних поэмах, написанных перед Сокрытием, было сказано, что солнце — истинное солнце, колесница Гелиоса — было настолько ярким, что слепило всех, кто смотрел на него. В них рассказывалось о Заре, которая раскрашивала восток в оттенки розового и золотого, и воспевалась бескрайняя голубая сфера неба.

У нас всё было не так. Волнистые, золотистые лучи солнца выглядели, как позолоченный рисунок в одной из книг отца — они сверкали, но их сияние было не ярче, чем у свечи. Свет восходящего солнца виделся будто бы сквозь матовое стекло алхимической лампы. Основным источником света служило пергаментное, с кремовыми переливами небо, которое светило, как костёр вдалеке. Рассвет же был чуть более яркой полоской небосвода, и грел чуть меньше чем полуденное солнце.

«Изучай небо, но никогда не люби его, — говорил отец Астрее и мне тысячу раз. — Это — наша тюрьма и символ нашего похитителя».

Но это единственное небо, которое я когда-­либо знала, и после сегодняшнего дня я уже никогда не пройдусь под ним снова. Я стану заключённой в стенах замка своего мужа, и независимо от того, потерплю ли я неудачу или преуспею в своей миссии, — особенно если преуспею — у меня не будет возможности сбежать. Потому я смотрела на пергаментное небо и позолоченное солнце, пока голова не заболела, а глаза — не заслезились.

Когда я была младше, то представляла, что небо — это иллюстрация в книге, и мы располагаемся между нею и обложкой. Если я смогу открыть книгу, мы все спасёмся, не борясь с Лордом. Я почти поверила собственному воображению, когда однажды вечером сказала отцу: «Допустим, что небо действительно…», после чего он спросил, неужели я и вправду верю, что сказки и выдумки могут кого­-нибудь спасти?

В те годы я ещё верила в сказки. Всё надеялась, что, прежде чем выйти замуж, смогу посетить Лицей — главный университет в столице Сардиса. Я слышала о нём с детства, поскольку это место основания Ресурганди — общества учёных, занимающихся алхимическими исследованиями. Мне было только девять, когда отец открыл нам с Астреей секрет: после утверждения устава общества в самом дальнем зале лицейской библиотеки, первый магистр Магнум и девять его последователей поклялись убить Лорда и уничтожить Сокрытие. Двести лет Ресурганди трудились над решением этого вопроса.

Но я не поэтому стремилась посетить Лицей. Я была одержима им, потому что в этом месте учёные использовали алхимию, дабы восполнить недостатки, вызванные Сокрытием. Сто лет назад, несмотря на климат, они научились выращивать тутовых шелкопрядов и кофе, да ещё и в четыре раза быстрей, чем они росли в природных условиях. Пятьдесят лет назад простой студент обнаружил, как можно сохранять дневной свет в алхимической лампе. Я хотела походить на того студента — управляться с алхимическими принципами и делать собственные открытия. Не просто запоминать методы отца, но и сверх того — достигнуть чего­-то самой, помимо судьбы стать женой Лорда. И я подсчитала, что если справлюсь с годовой программой за девять месяцев, то буду готова к пятнадцати годам, и у меня останется два года для обучения в Лицее, прежде чем я встречусь со своей погибелью.  

Я попыталась рассказать тёте Теломах об этой идее, но она лишь поинтересовалась у меня сухим тоном, неужто я думаю, что у меня есть время на шелкопрядов, когда кровь моей матери всё ещё не отомщена?

— Доброе утро, мисс.

Голос был чуть громче шёпота. Я обернулась и увидела в приоткрытой двери Айви — служанку. Тут же моя вторая горничная, Элспет, отпихнула её и суетливо прошла в комнату с подносом для завтрака.

Нет больше времени для сожалений. Пришёл час быть сильной — если только моя голова перестанет так болеть! Я с благодарностью приняла чашку кофе и выпила её до дна в три глотка. Затем вернула чашку Айви и попросила ещё. К тому времени как я закончила завтракать, я выпила ещё две чашки и почувствовала, что готова к свадебным приготовлениям.

Сначала я спустилась в ванную. Два года назад тётя Теломах украсила её комнатными папоротниками и фиолетовыми шторами. На обоях был изображён узор из сложенных ладоней и фиалок. Странноватое место для ритуального очищения… Но тётя и Астрея уже ждали меня с кувшинами по обе стороны ванны на львиных лапах. Прошлой зимой отец установил новую сантехнику с подогревом, но для обряда я должна быть омыта в воде из святых источников. Поэтому я вздрогнула, когда тётя Теломах облила меня ледяной водой, а Астрея запела гимн дев.

Между куплетами сестра бросала мне застенчивые улыбки, словно проверяя, была ли она прощена. «Нет, она хочет удостовериться, что ты в порядке», — сказала я себе и, сцепив стучащие зубы, заставив себя улыбнуться. К концу церемонии Астрея полностью успокоилась и запела последний куплет так, будто хотела, чтобы её услышал весь мир. Затем обернула полотенце вокруг моего тела и быстро обняла меня. Когда сестра оживлённо стала вытирать меня, то прекратила смотреть мне в лицо. «Наконец­-то», — подумала я и позволила своей болезненной улыбке сойти на нет.

Как только я обсохла и оделась, мы направились в семейное святилище. Эта часть послужила мне утешением, поскольку я уже тысячу раз входила в эту небольшую комнатку и становилась на колени на красно-­золотой мозаике. Пряный запах свечного дыма и старых благовоний напоминал мне о детстве: о торжественном лице отца в мерцающем искусственном освещении, об Астрее, которая всегда морщила нос и зажмуривала глаза, когда молилась.

Холодный утренний свет проникал сквозь узкие окна. Блики вспыхивали на полированном полу, заставляя мои глаза слезиться.  

Сначала мы помолились Гермесу — покровителю нашей семьи и Ресурганди. Потом я отрезала локон волос и положила их к статуе Артемиды, покровительнице дев. Завтра я уже не буду девой. Пересохшими губами, запинаясь, я прошептала молитву прощания.

Затем были молитвы к Ларам — богам домашнего очага, которые защищают от болезней и неудач, препятствуют порче зерна и помогают женщинам в родах. У нашей семьи было их три, представленные тремя небольшими бронзовыми статуэтками, позеленевшими от времени. Тётя Теломах положила перед ними блюдце с маслинами и пшеницей, а я добавила второй локон волос, так как покидала их. Сегодня вечером я буду принадлежать дому Лорда и его собственным Ларам, если таковые имеются.

Каким богам служит демон, и что я обязана им предложить?

Наконец, мы зажгли благовония и положили блюдо инжира перед портретом моей матери в позолоченной раме. Я склонила перед ней голову. Я молилась её духу уже так много раз, и слова возникали в голове сами собой:

«О, мама, прости, что я тебя не помню. Направляй меня на всех путях, по которым я должна пройти. Дай мне силу, чтобы я могла отомстить за тебя. Ты родила меня в девять месяцев и дала мне дыхание. Ненавижу тебя».

Последняя мысль далась мне так же легко, как глоток воздуха. Я вздрогнула, испугавшись, что произнесла её вслух, но когда я покосилась на Астрею и тётю Теломах, их глаза были закрыты в молитве.

Внутри меня всё опустело. Я знала, что должна забрать обратно свои злые слова и рыдать из­-за непочтительности, которую выказала собственной матери. Я должна вскочить и принести козу в жертву, чтобы искупить свой грех.

Мои глаза горели, колени болели, и каждый удар сердца приближал меня к чудовищу. Голова оставалась кротко опущенной вниз.

«Ненавижу, — тихо молилась я. — Отец заключил сделку исключительно из-за тебя. Если бы ты не была такой слабой, такой отчаянной, моя жизнь не была бы обречена. Я ненавижу тебя, мама, и буду ненавидеть всегда, во все века».

От этих мыслей меня затрясло. Я знала, что это неправильно и у меня перехватило дыхание от чувства вины, но прежде чем я успела подумать что­-нибудь ещё, тётя Теломах подняла меня на ноги и потянула к выходу.  

«Прости», — прошептала я, обернувшись у порога. Утренние лучи бросали тени на статуи и портрет, посему я больше не могла разглядеть богов и мамино лицо.

Мы возвратились в мою комнату, где нас ждали горничные. Когда я входила, то мельком увидела лицо Айви, выглядевшее бледным и подавленным. Но стоило ей меня заметить, как девушка улыбнулась. Элспет бросила на меня скучающий взгляд и открыла шкаф, из которого вытащила моё подвенечное платье, взмахнув пышной красной юбкой.

— Ваше свадебное платье, мисс, — произнесла служанка. — Разве оно не прекрасно? — Она улыбнулась горькой, как полынь, улыбкой.  

Элспет была бесподобна, когда дело касалось причёсок и нарядов, но сегодня все свои задачи она выполняла с саркастической ухмылкой на лице. Она ненавидела Ресурганди за то, что они, будучи мастерами алхимических искусств, никогда не восставали против Благородного Лорда. Ещё больше Элспет ненавидела моего отца. У него была одна обязанность — давать десятину от деревни в виде вина и зерна, которые бы убедили Лорда держать демонов на привязи. Хотя отец клялся, что сделал подношение правильно, шесть лет назад брат Элспет, Эдвин, был найден в лесу, расцарапывающим себе кожу и льющим слёзы из чернильно-­чёрных глаз — как у того, кто смотрел на демонов и сошёл с ума. Она рада моей свадьбе, потому что это значит, что Леонид Трискелион тоже потеряет дорогого ему человека.

Мне не в чем её винить. Элспет ведь не знала, к примеру, что в течение последних двухсот лет Ресурганди тайно пытались убить Лорда, или же сколь мало отец будет скучать по мне. Как и все в деревне, она знала только то, что Леонид, могущественный алхимик, как последний дурак заключил сделку с Благородным Лордом и теперь должен заплатить. Это справедливо: отчего бы ей не радоваться? 

— Красиво, — пробормотала я.

Когда меня одели, Айви покраснела, и понятно почему: платье было алым, как и все свадебные, но слишком броским и соблазнительным. Юбка представляла собой массу оборок и розочек, пышные рукава оголяли плечи, а плотный чёрный корсаж подчёркивал грудь. Никакого корсета или сорочки под платьем; меня наряжали так, чтобы было легко раздеть. Элспет хихикнула, когда застёгивала лиф.

— Ни к чему заставлять мужа ждать, да?

Я безучастно посмотрела на тётю Теломах, и та подняла брови, словно говоря: «А чего ты ожидала?»

— Уверена, он влюбится в вас с первого взгляда, — храбро сказала Айви. Но при этом её руки дрожали, пока она поправляла мне юбку. Я выдавила улыбку — это, казалось, немного её утешило.

В течение следующих нескольких минут мы все делали вид, что я рада выходить замуж. Элспет и Айви хихикали и перешёптывались, Астрея хлопала в ладоши и напевала отрывки из песен о любви, а тётя Теломах кивала, одобрительно поджав губы. Я же стояла тихая и покорная, как кукла. Мысленно рисовала алхимические символы на стене, и суета вокруг меня блекла. Я замечала всё, что они делали, но ничего не чувствовала.

Мне расчесали и собрали в пучок волосы, надели рубины на уши и шею, нанесли румяна на щёки и помаду на губы, и подушили мои запястья и шею мускусом. Наконец, горничные подвели меня к зеркалу.

Оттуда на меня смотрела роскошная, одетая в тёмно­-красное леди. До этого дня я носила только простую чёрную одежду, несмотря на то, что когда нам с сестрой исполнилось по двенадцать, отец разрешил одеваться, как нам хочется. Все полагали, что я, как истинная преданная дочь, скорблю по матери, но на самом деле мне просто не хотелось притворяться, будто всё в порядке.  

— Выглядишь обворожительно, — Астрея обняла меня за талию, улыбаясь нашим отражениям. Все говорили, что сестра прямо-­таки копия мамы, и действительно, от кого ещё она получила такую внешность? Круглые щёки с ямочками, пухлые губы, вздёрнутый нос и тёмные кудри. А я, похоже, родилась прямо из головы моего отца, как Афина: у меня были его точёные скулы, его аристократический нос и прямые тёмные волосы. В редком приступе доброты тётя Теломах как-­то сказала, что, хоть Астрея и «симпатична», я выгляжу «по-королевски». Но все, кто видел Астрею, улыбались ей, а мне люди только кивали и говорили, что отец должен мною гордиться.

Он гордился, да. Но не любил меня. Даже когда мы были совсем маленькими, Астрея всегда была для него на первом месте, а я — на втором. Поэтому никогда и не возникал вопрос, кто из нас будет платить за его грехи.

Тётя Теломах хлопнула в ладоши.

— Хватит, девочки! Попрощайтесь и займитесь делом.

Элспет осмотрела меня сверху донизу.  

— Вы — прямо объедение, мисс. Пусть боги улыбнутся вашему браку.

Она пожала плечами, как бы показывая, что это её не касается, и вышла. Айви обняла меня и вложила маленького соломенного человечка мне в руку.

— Это сын Бригитты, юный Том-­а-­Лоун, — прошептала она. — На удачу.

Девушка умчалась вслед за Элспет. Я сжала вещицу в руке. Том­-а­-Лоун был крестьянским богом защиты, смерти и любви. Селяне приносили жертву и Зевсу, и Гере, когда того требовал обычай, но за больных детей, невсхожие семена и безответную любовь молились богам защиты. Божествам, которым они поклонялись задолго до того, как суда Романо-­Греции пристали к их берегам. Учёные согласились, что боги защиты были просто суеверием или переиначенными версиями астрономических богов — Том­-а­-Лоун был всего лишь другой формой Адониса, Бригитта­ — другое имя Афродиты. Так или иначе, единственно верный курс — поклоняться богам под их истинными именами.

Конечно, боги защиты не спасли брата Элспет от демонов. Но боги Олимпа тоже не казались склонными спасать меня.  

Вздохнув, тётя Теломах раскрыла мою ладонь и забрала помятого Том-­а­-Лоуна.

— Все ещё цепляются за свои суеверия, — проворчала она и бросила его в камин. — Такое впечатление, что Романо­-Греция завоевала их на прошлой неделе, а не тысячу двести лет назад.

Слушая самодовольные речи тёти можно было подумать, что она прямая родственница самого принца Клавдия. На самом деле они с мамой происходили из семьи, которая всего три поколения назад была крестьянской. Но указывать ей на это было бесполезно.

— Вы не знаете наверняка, — вмешалась Астрея. — Вдруг он действительно мог принести удачу?

— А затем Благотворцы исполнят три её желания, так? — снисходительно поинтересовалась тётя Теломах, после чего пристально на меня посмотрела. — Полагаю, мне не нужно напоминать тебе, насколько важный сегодня день? Молодёжь легко забывает такие вещи.

«Нет, это тебе легко об этом забыть, — подумала я. — Сегодня ночью ты будешь спать с моим отцом, а я окажусь игрушкой в руках демона».

— Да, тётя, — я потупила взгляд.

Она вздохнула, готовясь к очередной сентиментальной речи.

— Если бы только наша милая Фисба...

— Тётя, — прервала её Астрея, встав около комода. — Ты ничего не забыла?  

Её руки были за спиной, а улыбка — такая же широкая и весёлая, как в тот далёкий день, когда сестра в одиночку умяла все ежевичные пирожки.

— Нет, дитя моё...

— Как же повезло, что я всё помню! — расцвела она и вытащила из­-за спины тонкий стальной нож в чёрных ножнах.  

На мгновение тётя Teломах уставилась на него, как на большого и жирного паука. Я почувствовала себя так, словно проглотила его, словно паук карабкается по моему горлу своими ядовитыми лапками. Вот, какова на вкус ложь: например та, что я проглатывала и выплёвывала снова и снова — мерзкая, как шелуха мёртвых насекомых. Всё ради того, чтобы драгоценная Астрея была счастлива. Этот нож был самой большой ложью в нашей семье.

— Мне сделали его под заказ, — сказала Астрея с серьёзным видом. — Этот кинжал никогда не ранил живого существа. Мы приняли все меры предосторожности, им вообще никто не пользовался. Oлмер поклялся мне, что это так, а ты ведь знаешь, он никогда не врёт.

 В отличие от всех нас, рассказывающих ей басни, что у меня есть шанс убить Лорда и уйти из замка живой.

— Ты же понимаешь… — мягко начала тётя Теломах, — что, вполне возможно, у Никс не будет возможности им воспользоваться? И… — она выдержала деликатную паузу — мы не можем быть уверены, что он сработает.

Астрея задрала подбородок.

— Стих не врёт, я знаю! А даже если и так, почему бы Никс не попробовать? Не вижу причин хотя бы не попытаться заколоть Лорда.

Кинжал бы дал ему понять, что я не сломленная и запуганная девчушка, а диверсантка, прибывшая уничтожить его. Тогда он убьёт меня или бросит в темницу, и я не смогу выполнить план отца. Даже если то, что говорилось в стихе, было правдой, применить кинжал — плохая идея. У Ресурганди может не быть другой возможности…

— Не понимаю, почему ты не доверяешь Никс, — добавила девушка вполголоса. — Разве она не дочь твоей любимой сестры?

Конечно она не понимала! Астрее никогда не приходилось продумывать план убийства, взвешивая каждое решение, потому что у неё в запасе была только одна жизнь. Ей никогда не доводилось просыпаться ночью, задыхающейся от кошмаров о тёмном муже, который безжалостно разрывал её на части. «Неважно, что он со мной сделает. Я — единственная, кто может спасти наш народ».

Тётя Теломах встретилась со мной взглядом, как бы говорившим: «Можешь поддакивать сестре, но не забывай, что ты должна сделать». Затем она крепко обняла и поцеловала её в лоб.

— Ох, дитя, ты пример для нас всех.

Астрея была довольна, как кошка, которой нравилось, когда её гладили. Освободившись от тётиных объятий, она протянула мне нож и улыбнулась, словно Благородный Лорд уже был побеждён. Словно ничего плохого не случится. Хотя, в её жизни действительно никогда не будет ничего плохого. Только в моей.

— Спасибо, — пробормотала я. Я чувствовала, что на меня, как всплеск холодной воды, начал накатывать гнев. У меня не было сил смотреть сестре в глаза, потому я опустила взгляд на кинжал. Затем попыталась вспомнить свою вчерашнюю панику, когда мне показалось, что сердце Астреи разбито.

«Она успокоилась за минуту! Думаешь, она долго будет оплакивать тебя после свадьбы?»

— Давай я помогу! — Астрея опустилась на колени и привязала нож к моей ноге. — Уверена, у тебя всё получится! Я в тебя верю. Возможно, ты даже вернешься к ужину! — девушка просияла.

Мне ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ. Улыбка больше походила на звериный оскал, но Астрея ничего не заметила. Конечно нет. Я несла это тяжкое бремя в течение восьми лет, но сестра никогда не замечала, насколько мне страшно.

«Каждый день в течение восьми лет ты ей лгала, а теперь ненавидишь её, потому что она поверила в твою ложь?»

— Я оставлю вас ненадолго, —­ сказала тётя Tеломах. — Процессия уже готова. Не задерживайтесь.

Дверь со щелчком закрылась, и в наступившей тишине я услышала слабую барабанную дробь и завывания флейт: свадебный кортеж. Губы Астреи задрожали, но она улыбнулась.

— Кажется, ещё совсем недавно мы были детьми и мечтали о свадьбах...

— И не говори.

Я никогда не мечтала о свадьбе. Отец рассказал о моей судьбе, когда мне было девять.

— А ещё мы читали книгу сказок и спорили, какой принц лучше.  

— Да, — прошептала я. Во всяком случае, это было правдой. Я задумалась, осталось ли выражение моего лица дружелюбным.

— А затем отец рассказал нам о тебе…

Ну, Астрее-то он рассказал, когда ей исполнилось тринадцать.

— …и я рыдала целыми днями, но потом тётя Теломах поведала мне о стихе Сивиллы.

Каждый хотя бы отчасти образованный ребёнок знал о стихе Сивиллы. В древние времена Аполлон наделял некоторых женщин своей властью, предоставляя им мудрость, от которой те сходили с ума. Сивилла жила в священном гроте и пророчила от его имени. Говорили, что в день Сокрытия она встала и продекламировала одну­-единственную строфу, после чего бросилась в святой огонь и умерла. Она была последней прорицательницей, и с того дня боги перестали с нами говорить.

Каждый хорошо образованный ребёнок знал, что это просто легенда. Не было никаких достоверных фактов, свидетельствующих о том, что в Аркадии во время Сокрытия жила прорицательница. Ни древние знания о демонах, ни любой недавно обнаруженный алхимический принцип не показывали, как мог бы исполниться этот стих.

В день, когда тётя Теломах рассказала о нём Астрее, мне запретили говорить сестре, что это неправда.

— Бедный ребёнок пролил слишком много слёз, — сказала тётя. — Если любишь её, позволь ей поверить в легенду.

Я сдержала своё обещание. И именно поэтому я теперь наблюдала, как Астрея сжимает пальцы и читает низким, почтительным голосом:

— Нож незапятнанный в девы руках,

    Зверя убьёт, что в сих правит краях…

На её губах заиграла улыбка, и она посмотрела на меня с надеждой. Моя очередь улыбаться и притворяться, что я утешена, словно стих — ­правда. Можно подумать, Астрея заговорила о нём не для собственного успокоения, а для моего! Но я никогда не жила в её мире, где дочери знали, что такое любовь и защита, а боги предлагали избавление от любой страшной участи.  

«Ты сама хотела, чтобы она так думала», — сказала я себе, но всё, чего мне сейчас хотелось — это схватить какую-­нибудь книгу и швырнуть ей в лицо. Вместо этого я сжала кулаки и сухо поинтересовалась:

— Стих мы знаем. Как ты себе это представляешь?

Астрея на миг поникла, но тут же взбодрилась.

— Я просто хотела сказать... Я верю, что ты сможешь это сделать. Ты отрубишь ему голову и вернёшься домой.

Затем она обвила меня руками. Я напряглась и хотела было оттолкнуть её, но вместо этого заставила себя обнять Астрею. Она была моей единственной сестрой. Я должна любить и быть готовой умереть за неё, так как единственная альтернатива состояла в том, что Астрея умрёт за меня. И я действительно любила сестру… просто не могла одновременно не злиться на неё.  

— Мама бы гордилась тобой, — пробормотала девушка. Её плечи задрожали под моими руками, и я поняла, что она плачет.  

Она смела плакать?! В этот день?! Это меня обвенчают на закате! А я не позволяла себе плакать уже пять лет.

В моей груди застыл лёд, я едва могла дышать. Я парила, моё тело смыло прочь…

Пробиваясь сквозь лёд, я заговорила с ней мягким, как снег, голосом, нежным и послушным, каким я соглашалась с приказами отца и тёти Теломах. Приказами, которые они никогда не дали бы Астрее, потому что на самом деле любили только её.

— Знаешь, стих — ложь, которую тётя Теломах сказала тебе, потому что ты была слишком слабой, чтобы принять правду. — Я так часто думала над этими словами, что они с лёгкостью слетали с моих губ: — А правда в том, что мать умерла из-­за тебя, и теперь я тоже должна умереть из­-за тебя. И ни одна из нас никогда тебя не простит.

Я оттолкнула сестру и вышла из комнаты.