Глава 1

Меня растили, чтобы выдать замуж за монстра.

В день перед свадьбой я едва могла дышать. Страх и ярость бурлили внутри меня. Я пряталась в библиотеке, поглаживая кожаные корешки книг, которых больше никогда не смогу коснуться. Я прислонилась к полкам, мучаясь оттого, что не могу сбежать, оттого, что не могу даже накричать на людей, подписавших мне смертный приговор.

Я взглянула на тени в углах библиотеки. Когда мы с моей сестрой-близняшкой Астреей были детьми, нам рассказывали жуткую сказку о демонах, сотворенных из теней. Не всматривайся в тени или демон всмотрится в тебя. Нам она казалась страшнее, чем другим, ведь мы регулярно видели жертв нападений демонов, бесконечно кричащих или онемевших от безумия. Их родные просили отца использовать алхимию для исцеления. Иногда он мог ослабить их боль. Но лекарства от безумия, причинённого чудовищами, попросту не существовало.

Мой будущий муж — Благородный Лорд — является принцем демонов.

Он не похож на злобные, безрассудные тени, которыми правит. Как приличествует принцу, он превосходит своих подчинённых: в его власти говорить и принимать такую форму, чтобы смертные не сходили с ума при виде него. Тем не менее, он демон. Останусь ли я в живых после нашей брачной ночи?

Я услышала покашливание и обернулась. Позади меня стояла тётя Теломах. Её губы были поджаты в тонкую линию, а в левый глаз падала выскользнувшая из тугого пучка прядь.

— Пора одеваться к ужину, — сказала она тем же безмятежным голосом, каким вчера рассказывала, что я — надежда нашего народа. Вчера и тысячу раз прежде.

Женщина повысила голос:

— Ты слушаешь, Никс? Твой отец устроил для тебя прощальный ужин! Не опаздывай.

Как жаль, что я не могла схватить её за костлявые плечи и хорошенько встряхнуть. Но это отец виноват в том, что я уезжаю.

— Да, тётя, — прошептала я.

***

Отец был в красном шёлковом жилете, Астрея — в кружевном синем платье с пятью слоями юбок, а тётя Теломах достала свой жемчуг. Я же надела лучшее траурно-чёрное платье из своего арсенала, с атласными бантами. Еда была отменной: засахаренный миндаль, маринованные маслины, фаршированные воробьи и лучшее вино из запасов отца. Один из слуг даже играл на лютне, будто мы собрались на банкете у герцога. Я почти поверила, что отец пытается показать, как сильно он меня любит, или же, по крайней мере, насколько он чтит мою жертву. Но стоило мне заметить покрасневшие глаза Астреи, как стало понятно, что этот прощальный ужин устроен для неё.

Поэтому я сидела с прямой спиной, чуть ли не давясь едой, но с застывшей улыбкой на лице. Иногда разговор замолкал, и я слышала тяжёлое тиканье часов с маятником, отсчитывающих каждую секунду, приближавшую меня к новоиспеченному мужу. Меня мутило, но я улыбнулась ещё шире и защебетала о том, что мой брак — ­это волнующее приключение, и что я с радостью отомщу Лорду за мать.

Увидев, что сестра вновь приуныла, я спросила её о юноше, который часто слонялся под её окном, ­— Адамастос ­или как­ там его — после чего она улыбнулась и засмеялась. В конце­ концов, почему бы ей не смеяться? Ведь она могла выйти замуж за любимого человека и жить свободно до самой старости.

Я понимала, что с моей стороны несправедливо испытывать недовольство по этому поводу. Наверняка Астрея улыбалась, чтобы подбодрить меня, как я улыбалась, чтобы подбодрить её. Но оно всё равно кипело во мне при каждой улыбке, каждом взгляде сестры. Моя левая рука сжалась под столом в кулак, и ногти впились в кожу, но мне удалось выдавить улыбку и сделать счастливый вид.

Наконец слуги унесли блюдца с десертом. Отец поправил очки и взглянул на меня. Я знала, что он собирается вздохнуть и в очередной раз повторить своё любимое высказывание: «Долг горек на вкус, но у него сладкое послевкусие». Я знала, что он больше думает о том, как пожертвует половиной наследия своей жены, чем о том, как я пожертвую всей своей жизнью и свободой.

Я резко встала.

— Отец, я могу идти?

На секунду в его взгляде промелькнуло удивление, прежде чем он ответил:

— Конечно, Никс.

Я слегка поклонилась.

— Огромное спасибо за ужин.

Только я сделала попытку уйти, как тётя Теломах схватила меня за локоть.

— Дорогая, — ласково начала она, но тут встряла Астрея. Она обошла тётю с другой стороны:

— Пожалуйста, можно я с ней поговорю? Всего пару минут? — попросила она, и,  не дожидаясь ответа, потянула меня к своей спальне.

Стоило двери закрыться за нами, сестра повернулась ко мне. Мне удалось не вздрогнуть, но я не смогла встретиться с ней взглядом. Астрея не заслуживала ничьего гнева, и уж тем более моего. Она не сделала ничего плохого. Но все эти годы, каждый раз, когда я смотрела на сестру, я видела­ причину, по которой мне придётся столкнуться с Лордом.

Одна из нас должна умереть. Такова была сделка отца, и Астрея не виновата, что он выбрал её, чтобы оставить в живых. Но всякий раз, когда она улыбалась, я думала: она улыбается, потому что чувствует себя в безопасности. Она в безопасности, потому что я умру за неё. Раньше я надеялась, что, если приложить достаточно усилий, я научусь любить её без затаённой злобы, но, в конце­ концов, пришлось признать, что это невозможно.

Теперь я смотрела на одну из вышивок на стене — на ней изображён сельский домик, заросший розами — и готовилась улыбаться и врать, пока она не закончит говорить нежные слова, и я не смогу укрыться в своей комнате. Но когда Астрея позвала меня по имени, её голос был хриплым и слабым. Я невольно посмотрела на неё. Девушка больше не улыбалась и не лила горьких слёз, а прижимала кулак ко рту, словно пытаясь вернуть себе самообладание.  

— Я так сожалею! Знаю, ты ненавидишь меня, — её голос надломился.

Внезапно я вспомнила, как однажды утром, когда нам было по десять, она вытянула меня из библиотеки, потому что наша старая кошка, Пенелопа, перестала есть и пить. Папа ведь сможет её вылечить, правда? Сможет? Но Астрея уже знала ответ.

— Нет, — я взяла её за плечи. — Нет.

Ложь застряла у меня в горле, как битое стекло, но это было лучше, чем усугублять её горе.

— Но ты идёшь на смерть, — она захлебнулась в рыданиях. — Из­-за меня!

— Из­-за сделки отца с Лордом. — Мне удалось поймать её взгляд и вызвать улыбку. — И кто сказал, что я умру? Что, не веришь, что твоя сестра победит?

Её сестра лгала: у меня не было никаких шансов победить мужа, не уничтожив при этом и себя. Но я слишком долго твердила ей, что смогу убить его и вернуться домой, чтобы останавливаться сейчас.

— Мне так жаль, что я ничем не могу тебе помочь, — прошептала Астрея.

«Ты могла попросить занять моё место».

Я отогнала эту мысль. Всю жизнь отец и тётя заботились и оберегали Астрею. Они говорили ей много раз, что её единственная цель состояла в том, чтобы быть любимой. Не её вина, что она никогда не училась быть храброй. Просто её выбрали, чтобы жить, а меня — чтобы умереть. К тому же, как я могла жить ценой смерти собственной сестры?

Астрея не была храброй, но она хотела, чтобы я жила. А я желала увидеть её мёртвой вместо себя...

Если одна из нас и должна умереть, то пусть это будет та, у которой гнилое сердце.  

— Что ты, я не ненавижу тебя, — и я почти поверила в эти слова. — Я бы ни за что не смогла тебя возненавидеть, — добавила я, вспоминая, как сестра цеплялась за меня после похорон Пенелопы под яблоней.

Астрея была моей близняшкой, родившейся на пару минут позже. Она — моя младшая сестрёнка. Я должна защитить её — от Лорда, но также и от самой себя, от бесконечной зависти и гнева, которые кипели у меня в душе. Астрея выдохнула.

— Правда?

— Клянусь ручьём, что течёт у нас за домом, — повторила я нашу детскую клятву на реке Стикс. Сейчас я говорила правду. Мне вспомнилось весеннее утро, когда сестра помогла мне сбежать с урока, чтобы поиграть в лесу; летние ночи, когда мы ловили светлячков; осенние дни, когда мы играли в Персефону в груде опавших листьев, и зимние вечера у камина, когда я рассказывала Астрее, что прочитала за день. Она засыпала раз эдак пять, но никогда не признавалась, что ей скучно.

Сестра обняла меня. Её руки сомкнулись на моих лопатках, а подбородок опустился мне на плечо. На миг меня охватило ощущение тепла и безопасности.

И тут тётя Теломах постучала в дверь.

— Никс, дорогая, ты здесь?

— Иду, — ответила я, отстраняясь от Астреи.  

— Увидимся завтра, — её голос всё ещё был слабым, но я поняла, что горе утихло, и меня вновь охватил гнев.

«Ты же хотела успокоить её», — напомнила я себе.

— Люблю тебя, — прошептала я, и это было правдой, независимо от того, какая ярость была у меня на сердце. Затем я вышла, прежде чем она успела ответить.

Тётя Теломах ждала меня в прихожей, скривив губы.

— Сколько можно болтать?

— Она ­ моя сестра. Я должна была попрощаться.  

— Завтра попрощаешься, — сказала тётя, подталкивая меня в сторону моей комнаты. — Сегодня ты должна узнать о своих обязанностях.

«Я знаю свои обязанности!» —  хотела я сказать, но не произнесла ни слова. Я терпела увещевания тёти Теломах много лет. Хуже уже не будет.

— Твоих обязанностей в качестве жены, — добавила она, открывая дверь в спальню. Тут я поняла, что ошиблась. Худшее еще впереди…

Её объяснения заняли почти час. Всё, что я могла делать — это сидеть, не двигаясь, на кровати. Моё лицо горело от смущения, а кожа неприятно зудела. Когда она забубнила своим гнусавым голосом, я уставилась на свои руки и попыталась не слушать. «Этим ты занимаешься ночами с отцом, когда думаешь, что никто не видит?» — вертелась мысль у меня на языке, но я сдержалась.

— И если он поцелует тебя в… ты слушаешь, Никс?

Я подняла голову, надеясь, что на лице застыла маска равнодушия.

— Да, тётя.

— Конечно, ты не слушаешь. — Она вздохнула и поправила очки. — Просто запомни: ты должна заставить его доверять тебе. Иначе твоя мать умерла напрасно.

— Да, тётя.

Она поцеловала меня в щёку.

— Я знаю, ты справишься.

Женщина встала в дверном проёме и тяжко вздохнула — тётя всегда думала, что это выходит у неё очень эффектно, но в действительности она походила на кошку с приступами астмы.

— Фисба бы тобой гордилась, — пробормотала она.

Я не сводила глаз с обоев, на которых были изображены столистные розы и ленты. Каждая причудливая завитушка была чётко видна — отец подарил мне алхимическую лампу, которая светила заключённым в ней дневным светом. Он использовал свой талант, чтобы украсить мою комнату, но не чтобы спасти меня.

— Уверена, мама гордилась бы и вами, — сухо сказала я. Тётя Теломах не знала, что мне было известно о ней и отце, так что не поняла моей подколки. Надеюсь, это её проняло.

Ещё один громкий вздох.  

— Доброй ночи, — сказала тётя, и дверь за ней закрылась.

Я сняла алхимическую лампу с тумбочки. Она была сделана из матового стекла в форме столистной розы. Затем перевернула её. На задней стороне медной подставки были нарисованы циркулирующие линии алхимической диаграммы. Эта была довольно простой: всего четыре взаимосвязанных символа, чьи абстрактные углы и завитки призывают власть четырёх стихий. Даже при свете лампы мне было трудно разобрать все завихрения, но я чувствовала мягкий, пульсирующий гул четырёх стихийных ядер, пробуждающих силы земли, воздуха, огня и воды в выверенной гармонии, чтобы весь день накапливать солнечный свет и выпускать его ночью, когда лампа была включена.

Всё в материальном мире является результатом танца этих четырёх стихий, их слияния и разъединения. Этот принцип — основной принцип алхимии. Таким образом, чтобы творение алхимика заработало, его диаграмма должна пробудить все четыре стихии в четырёх “ядрах” стихийной энергии. А чтобы аннулировать силу, все четыре ядра должны быть уничтожены.

Я прикоснулась кончиком пальца ко дну лампы и провела по линии алхимического символа, чтобы разрушить связь с водой. Для такой лёгкой задачи мне не нужно рисовать символ мелом или пером; достаточно простого жеста. Лампа замерцала, а её свет покраснел, поскольку ядро воды сломалось, оставив только три стихии.

Когда я занялась следующим символом, то вспомнила бесчисленные вечера с отцом, во время которых я тренировалась разрушать алхимические работы. Он чертил на восковой табличке одну диаграмму за другой и заставлял меня их ломать. Пока я тренировалась, отец читал мне вслух — якобы для того, чтобы я училась проводить символы, несмотря на отвлекающие факторы. Но я знала, что у него была иная цель. Он читал мне только про героев, которые умерли, выполняя свою миссию — как будто мой ум был восковой табличкой, а истории — символами, и, записывая их на мне достаточно часто, он мог сделать из меня воплощение долга и мести.

Его любимой сказкой была история Лукреции, которая убила тирана, изнасиловавшего её, а затем и себя, чтобы избавиться от позора. Таким образом она добилась вечной славы как женщина большого достоинства, освободившая Рим. Тётя Теломах тоже любила эту историю и несколько раз давала мне понять, что я должна находить в ней утешение, потому что мы с Лукрецией похожи.

Но отец Лукреции не подталкивал её к кровати тирана. Её тётя не читала лекции о том, как ему угодить.

Я дорисовала последний символ, и лампа погасла. Затем я поместила её на колени и обхватила себя руками. Моя спина была прямой, как доска, взор направлен в темноту. Ногти впились в нежную кожу, но я не чувствовала боли — лишь холод. В голове крутились слова тёти Теломах вперемешку с отцовскими наставлениями:

«Попытайся двигать бёдрами. Каждая алхимическая работа связывает четыре стихии. Если ты больше ничего не можешь делать, лежи неподвижно. Как наверху, так и внизу. Возможно, будет больно, но главное - не кричи. Как в пределах, так и вне их. Просто улыбайся. Ты — наша надежда».

Мои пальцы сжимались и разжимались, и в итоге я не выдержала. Схватила лампу и швырнула её на пол. Громкий шум от удара резанул по ушам. После этого я задрожала и часто задышала, как бывало всегда, когда я давала себе волю. Но голоса затихли.

— Никс? — позвала из коридора тётя Теломах.

— Не обращайте внимания! Я случайно уронила лампу.

Её шаги прозвучали ближе, а затем дверь приоткрылась.

— Ты...

— Я в порядке. Пусть служанки приберутся здесь завтра.

— Ты вправду...

— Мне требуется отдых, раз уж скоро придётся применять на деле все ваши советы, — сказала я ледяным голосом, и она наконец закрыла дверь.

Я откинулась на подушки. Какое ей вообще дело? Мне больше никогда не понадобится эта лампа.

На сей раз холод, обжигающий меня изнутри, был страхом, а не злостью. Завтра я выйду замуж за чудовище. Остаток ночи я больше ни о чём не думала.