Финч

Все еще день 6-й. Все еще не сплю.

К обеду уже вся школа знает, что Вайолет Марки спасла Теодора Финча от прыжка с колокольни. По пути на урок географии я прохожу мимо группы девочек, без умолку обсуждающих это событие и не подозревающих, что я тот самый Теодор Финч.

Они пытаются перекричать друг друга, и из-за их высоких голосов кажется, что все их предложения заканчиваются вопросом: «Я слышала, у него был пистолет? Я слышала, что ей пришлось выхватывать его у Финча из рук? Моя кузина Стейси, которая часто бывает в Ньюкасле, говорит, что она с подругой была в Чикаго и попала на его концерт в клубе, и он переспал с ними обеими? Мой брат видел, как он взорвал петарды, и когда за ним приехала полиция, он сказал, что если они не хотят возмещать ему принесенный ущерб, он бы предпочел дождаться финала?»

Они считают меня печальным и опасным. Ну да. Так и есть. Здесь и сейчас я не сплю, и все остальные могут просто смириться с этим, потому что это мое чертово второе пришествие!

— Я слышал, он сделал это из-за девушки, — говорю я, наклонившись к ним, а затем вальяжно иду к кабинету.

Занимаю свое место, чувствуя себя опозоренным, непобедимым, нервным и, как ни странно, веселым, будто я только что избежал смерти. Я оглядываюсь, но никто не обращает на меня внимания, как и на мистера Блэка, нашего учителя, самого крупного мужчину, которого я когда-либо видел. У него красное лицо, придающее вид, будто у него вот-вот случится сердечный приступ или тепловой удар. А еще он сопит, когда говорит.

Все время, что я провел в Индиане, — то есть всю жизнь (годы в чистилище, как я их называю) — я  жил в одиннадцати милях от высшей точки штата. Как оказалось. Мне никто никогда об этом не говорил: ни родители, ни сестры, ни учителя. Я не имел ни малейшего понятия до этой минуты, пока не прочитал об этом в параграфе «Блуждая Индианой» в своем учебнике по географии — того, что был выбран школьным советом в этом году в попытке «просветить учеников о богатой истории штата и пробудить их гордость к родному дому».

Я не шучу.

Мистер Блэк усаживается в своем стуле и прочищает горло.

— Что может быть лучше и… более подобающе… чем начать семестр… с высшей точки?

Из-за сопения трудно сказать, действительно ли мистер Блэк так впечатлен этой информацией.

— Хузьер-Хилл находится… в 383-х метрах над уровнем моря… и располагается на заднем дворе… семейного дома… В 2005-м, Орлиный… скаут из Кентукки… получил разрешение… на постройку тропинок и зоны отдыха… и поставил там знак…

Я поднимаю руку, но учитель меня игнорирует.

Пока он говорит, а я так и сижу с поднятой рукой, я начинаю размышлять: «Что, если бы я поднялся на наивысшую точку? Выглядел бы мир по-другому с высоты в 383 метра? Не так уж и высоко, но они ведь так гордятся, да и кто я такой, чтобы говорить, что 383 метра — не повод для гордости?»

Наконец он кивает мне, его губы так плотно сжаты, что выглядит, будто он проглотил их.

— Да, мистер Финч? — Мужчина вздыхает, как столетний старик, и смотрит на меня с опаской и недоверием.

— Предлагаю организовать экскурсию. Трудно наслаждаться таким местом, если мы его не видели. Прямо как Гранд-Каньон или Йосемити. Нужно самому там побывать, дабы оценить их великолепие. Как насчет того, чтобы съездить туда и насладиться удивительными видами Индианы, пока мы еще можем? Как минимум трое в этом кабинете собираются окончить школу и покинуть наш чудесный штат под конец этого года. Ведь чем еще мы сможем похвастаться, кроме как низким уровнем знаний, нажитых в государственной школе с одной из худших систем обучения в стране?

В моей тираде лишь 20% сарказма, но мистер Блэк все равно благодарит меня так, словно подразумевает полную противоположность благодарности. Я начинаю рисовать холмы в блокноте, в дань уважения самой высокой точке нашего штата, но на что они больше похожи — на бесформенные кучки или воздушный змей — решить не могу.

— Теодор прав… некоторые из вас уедут… в конце этого… учебного года… Вы покинете наш… прекрасный штат… но перед этим… вы должны увидеть его. Вы должны… путешествовать…

Его перебивает громкий шум в другой части кабинета. Кто-то опоздал на урок и уронил книгу, а затем, пытаясь подобрать ее, уронил остальные на пол. За этим следует громкий смех — мы же школьники: предсказуемые, всё нас веселит, особенно публичное унижение. Девушка, уронившая свои вещи, Вайолет Марки — та, что с колокольни. Она краснеет и явно хочет умереть. Не спрыгнув с большой высоты, скорее в духе: «мама, роди меня обратно».

Это чувство я знаю лучше, чем маму, сестер или Чарли Донахью. Мы с ним прожили всю жизнь вместе. Как когда я получил сотрясение мозга, играя в кикбол, прямо перед Сьюз Хайнс, или когда рассмеялся так сильно, что из моего носа что-то вылетело и приземлилось на Гейба Ромеро, или весь седьмой класс, к примеру.

Поскольку я к этому привыкший, а Вайолет сейчас уронит еще три карандаша и вообще расплачется, я скидываю одну из своих книг на пол. Все взгляды перемещаются на меня. Наклоняюсь, чтобы поднять ее, и намеренно роняю остальные учебники — метая их в стены, окна, головы — и, чисто на всякий случай, — еще и наклоняю стул, отправляясь в свободный полет. За этим следуют смешки и аплодисменты, а еще пару выкриков «фрик» и сопение мистера Блэка:

— Теодор… если вы закончили… я хотел бы продолжить.

Я выпрямляюсь, ставлю стул, кланяюсь, собираю книги, снова кланяюсь, сажусь и улыбаюсь Вайолет, смотрящей на меня с удивлением, облегчением и чем-то похожим на беспокойство. Хотелось бы думать, что в ее взгляде есть место похоти, но это принятие желаемого за действительное. Я сверкаю лучшей улыбкой из своего арсенала, при которой мама меня прощает за поздние возвращения домой или просто за мою чудаковатость. (Иногда, когда она смотрит на меня — такое редко бывает — то думает: «Откуда ты такой взялся? Наверное, это у тебя от отца).

Вайолет улыбается. Из-за этого мое настроение мгновенно улучшается — она улыбается так, будто я не тот человек, которого стоит избегать. Уже дважды за день я ее спас. «Мягкосердечный Теодор, — как вечно говорит мама. — Даже слишком, на свою голову». Это критика, и именно так я этот комментарий и воспринимаю.

Мистер Блэк переводит взгляд с Вайолет на меня.

— Как я и говорил… ваш проект… на этом курсе… заключается в том… чтобы написать отчет как минимум на два… лучше три… чуда Индианы.

Он продолжает рассказывать, что мы свободны выбирать места, которые нам по душе, какими бы скрытыми или далекими они ни были. Наша миссия: увидеть каждое из них, сделать фото, снять видео, покопаться в их истории и доложить, что же в этих местах заставило нас возгордиться нашим штатом. Если сможем соединить их между собой — вообще отлично. Время нам дается до конца семестра, и отнестись к этому заданию нужно серьезно.

— Работать будете… в командах… по двое. Проект зачтется… как тридцать пять процентов… от вашей годовой оценки…

Я поднимаю руку.

— А можно самому выбрать партнера?

— Да.

— Я выбираю Вайолет Марки.

— Можете обсудить это с ней… после урока.

Я поворачиваюсь к ней, уперевшись локтем в спинку стула.

— Вайолет Марки, я хотел бы стать твоим напарником по этому проекту.

Ее лицо краснеет под всеобщими взглядами.

— Я тут подумала… может, я могу сделать что-то другое… провести какое-нибудь исследование и написать коротенький отчет. — Тихо говорит она мистеру Блэку с нотками раздражения. — Я не готова…

Он перебивает ее:

— Мисс Марки, я сделаю вам… самое большое одолжение… в вашей жизни… Я скажу вам… нет.

— Нет?

— Нет. Новый год… время… вернуться на пути своя.

Несколько человек смеются. Вайолет смотрит на меня в бешенстве, и тут я вспоминаю о несчастном случае с ней и ее сестрой прошлой весной. Она выжила, сестра — нет. Поэтому она не жаждет внимания.

Оставшуюся часть урока мистер Блэк перечисляет места, которые нам могут понравиться, и какие нам нужно увидеть во что бы то ни стало до конца учебного года — стандартные точки для туристов: Исторический музей Коннор Прерии, Дом Леви Коффина, Музей Линкольна, детский дом Джеймса Уайткомба Райли — несмотря на то, что я уверен, большинство из нас останется гнить в этом городке до самой смерти.

Я пытаюсь снова встретиться взглядом с Вайолет, но она опустила голову, съеживаясь в стуле и глядя на стенку исподлобья.

У выхода из кабинета меня поджидает Гейб Ромеро. Как всегда, он не один.

За ним стоит Аманда Монк, выставив бедро, с Джо Вайеттом и Райяном Кроссом — звездой бейсбола — по флангам. Хороший, добродушный, приличный, милый парень Райян — спортсмен, отличник, президент класса. Вот только проблема в том, что он осознал свое превосходство еще с детских лет.

— Тебе бы лучше перестать пялиться на меня, — говорит Ромер.

— Я не пялился. Поверь, в комнате минимум сто вещей, на которые я бы предпочел смотреть вместо тебя, включая огромную голую задницу мистера Блэка.

— Педик!

Поскольку мы с Ромером были заклятыми врагами еще со средней школы, он выбивает учебники у меня из рук. Жест взят прямиком из самоучителя для задиры-пятиклассника, но я чувствую знакомую черную гранату злости — мой старый друг, — взрывающуюся в желудке. Из нее поднимается густой ядовитый дым и охватывает мою грудь. То же чувство я испытывал год назад, перед тем, как швырнул парту — не в Ромера, как он всем говорит, — а в доску в кабинете мистера Гери.

— Поднимай, сучка. — Парень проходит мимо, с силой пихая меня в грудь плечом. Мне хочется стукнуть его головой об шкафчик, а затем всунуть руку ему в глотку и достать сердце. Когда я бодрствую, все во мне пылает жизнью и жаждой, наверстывая упущенное.

Но я просто считаю до шестидесяти с глупой улыбкой на глупом лице. Я не нарвусь на наказание. Меня не выгонят. Я буду хорошим. Тихим. Спокойным.

Мистер Блэк наблюдает за нами с прохода, и я пытаюсь непринужденно кивнуть ему, показывая, что все хорошо, все под контролем, все в порядке, смотреть не на что, руки не чешутся, кожа не зудит, кровь не бурлит, пожалуйста, проходите мимо. Я пообещал себе, что этот год будет другим. Если мне удастся быть на шаг впереди всех, включая себя, то я смогу не спать и оставаться здесь (не частично, а полностью, в настоящем времени, прямо сейчас).

Дождь перестал барабанить по парковке, мы с Чарли Донахью прислоняемся к его машине, греясь под январским солнцем, пока он рассуждает на свою любимую тему, не считая себя — о сексе. Наша подруга Бренда стоит и слушает, прижав к широкой-преширокой груди учебники, ее волосы отблескивают рыжим и розовым.

Во время зимних каникул Чарли работал в Синема-Центре, куда позволял проходить бесплатно всем горячим девчонкам. Ему это принесло больше внимания, чем он был готов; чаще всего он сидел на заднем ряду для инвалидов, где отсутствуют подлокотники.

Он кивает мне.

— Что насчет тебя?

— Что насчет меня?

— Где ты был?

— Да так… Мне просто не хотелось идти в школу, потому я выехал за город и погнал, куда глаза глядят. — Я не мог объяснить друзьям о том, что со мной происходит, когда я сплю, да и смысла не было. Один из плюсов Чарли и Брен — я не должен перед ними объясняться. Могу уходить и приходить, ведь «это же Финч».

Чарли снова кивает.

— Что нам нужно, так это уложить тебя с кем-то. — Это непрямой намек на инцидент с колокольней. Если я пересплю с кем-то, то перестану пытаться себя убить. Если верить Чарли, секс может исправить все. Если бы только у мировых лидеров был регулярный и хороший секс, все проблемы бы исчезли.

Бренда хмурится.

— Ты свинья, Чарли.

— Но ты меня любишь.

— Мечтай. Почему ты не можешь быть таким как Финч? Он джентльмен.

Обо мне мало кто может такое сказать, но что мне нравится в этой жизни, так это возможность быть со всеми разным.

— Не втягивай меня в это.

Брен качает головой.

— Нет, я серьезно! Джентльменов днем с огнем не сыскать. Они как девственники или лепреконы. Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за него.

Я не могу сдержаться.

— За девственника или лепрекона?

Она бьет меня по руке, где должен, по идее, быть бицепс.

— Между джентльменом и неудачником большая разница. — Чарли кивает на меня. — Без обид, чувак.

— Без обид. — В конце концов это правда. На его фоне я неудачник. Казалось бы, мой высокий рост должен мне помогать, но посмотрим правде в глаза, репутация опережает меня (по крайней мере в Бартлетте), и вкус у меня гнилой. Постоянно бегаю за стервами, несвободными или теми, кого и за миллион лет не смог бы добиться. Куда больше мне везет с девушками, которые меня не знают.

Как бы там ни было, я едва его слушаю, потому что за плечом Брен вырисовывается она… Вайолет. Я уже чувствую, как влюбляюсь — в этом я профи (Сьюз Хайнс, Лайла Коллман, Оливия Риверс, три Брианы — Бриана Харли, Бриана Бэйли, Бриана Бодро…). Все потому, что она мне улыбнулась. Но улыбка была чертовски восхитительной. Искренней, такую трудно увидеть в наши дни. Особенно когда вы я — Теодор Фрик, житель аберрации.

Брен оглядывается, чтобы проследить за моим взглядом. Затем смотрит на меня с такой ухмылкой, что я непроизвольно начинаю прикрывать руку.

— Господи, все мальчишки одинаковые.

***

Дома мама болтает по телефону и размораживает запеканку, которую готовит моя сестра Кейт в начале каждой недели. Она приподымает брови, глядя на меня, а затем возвращается к своим заботам. Кейт сбегает по лестнице, выхватывает ключи от машины из моих рук и кричит: «Бывай, неудачник». У меня две сестры — Кейт, на год старше меня, и восьмилетняя Декка. Естественно, она появилась на свет случайно, о чем девочка догадалась в возрасте шести лет. Но все мы знаем, если кто в нашей семье и ошибка, то это я.

Я поднимаюсь на второй этаж, мокрая обувь скрипит при ходьбе, и закрываю дверь в свою комнату. Ставлю что-то древнее на виниле, даже не глянув на название, и включаю проигрыватель, найденный в подвале. Запись останавливается и царапается, звуча как нечто из 20-х годов 20-го века. Сейчас у меня фаза группы «Сплит Энз», не считая кроссовок. Я пробую роль Теодора Финча, опрятного паренька из 80-х. Подойдет ли она мне?

Роюсь в столе в поисках сигареты, засовываю ее в рот и, потянувшись за зажигалкой, вспоминаю, что Теодор Финч, опрятный паренек из 80-х, не курит. Господи, как же я его ненавижу, этого чистюлю, энергичного маленького придурка! Оставляю сигарету во рту, пытаясь сжевать никотин, и поднимаю гитару. Поиграв пару минут, я сдаюсь и сажусь за компьютер, поворачивая стул спинкой вперед — только так я могу сосредоточиться.

Пишу: 5-е января. Метод: школьная колокольня. По шкале от 1 до 10 по тому, как близко я был к концу: 5.  Факты: прыжки учащаются в полнолуние и на праздники. Один из самых известных прыгунов: Рой Раймонд — основатель «Викториас Сикрет». В 1912-м мужчина по имени Франц Райхельт спрыгнул с Эйфелевой башни в «плаще-парашюте» собственного изготовления. Он хотел испытать свое изобретение — ожидалось, что мужчина полетит — но, к сожалению, упал прямиком на землю, врезаясь в нее как метеор и оставляя 15-сантиметровую вмятину от удара. Намеревался ли он убить себя? Сомневаюсь. Думаю, он просто был дерзким и глупым.

Быстрый поиск в интернете показал, что лишь 5-10% суицидов совершаются с помощью прыжка (так говорит Джон Хопкинс). Судя по всему, прыжки как способ самоубийства выбирают из-за их удобства. Поэтому места, как Сан-Франциско со своим мостом Золотые Ворота (самое популярное место суицидов в мире), так популярны. Но здесь у нас есть только башня Пурина и 383-метровый холм.

Пишу: причины отказа от прыжков: слишком грязно, слишком публично, слишком людно.

Закрываю гугл и захожу на фейсбук. Нахожу страницу Аманды Монк — ведь она дружит со всеми, даже с людьми, которых не знает, — и открываю ее список друзей, печатая «Вайолет».

Вот и все усилия, чтобы найти ее. Нажимаю на фото девушки, и она предстает передо мной во всей красе, даже с той же восхитительной улыбкой на лице. Нужно быть ее другом, чтобы иметь доступ к личной информации и смотреть остальные фотки. Я пялюсь на экран, внезапно отчаянно пожелав узнать больше. Кто эта Вайолет Марки? Пробую набрать ее в гугле, может, там секретный черный вход с доступом к ее страничке, требующий специального стука или кода из трех цифр — нечто, с чем легко справиться.

Вместо этого мне выдает нечто под названием HerSister.com[1], в списке создателей/редакторов/писателей которых значится Вайолет Марки. В этом блоге стандартные посты о мальчиках и красоте, последний датируется 12-м апреля прошлого года. Следующая ссылка — отрывок из новостей.

Элеонор Марки, 18, ученица школы Бартлетт и член студенческого совета, потеряла контроль над управлением автомобиля на Чапел-Род примерно в 1:15 утра 13-го апреля. Причиной аварии мог послужить гололед и большая скорость. Элеонор умерла при столкновении. Ее 16-летняя сестра Вайолет, пассажир в машине, получила лишь незначительные травмы.

Я читаю и перечитываю информацию, внизу моего живота зарождается неприятное чувство. А затем делаю то, что поклялся никогда не делать. Я регистрируюсь на фейсбуке, чтобы отправить ей запрос на дружбу. Своя страничка придаст мне вид общительного и нормального парня, и, возможно, даже компенсирует нашу встречу на грани суицида. Надеюсь, она не побоится со мной знакомиться. Я фотографируюсь на телефон, но решив, что у меня слишком серьезный вид, делаю другое фото — теперь слишком глуповатый — и останавливаюсь на третьем, на чем-то среднем.

Оставляю компьютер в спящем режиме, чтобы не проверять его каждые пять минут, а затем снова играю на гитаре, читаю пару страниц «Макбет» для школы, ужинаю с Деккой и мамой — традиция, начавшаяся в прошлом году, после развода. Хоть я не особо люблю есть, ужин, обычно, любимая часть моего дня, так как во время него мне удается отключить мозг.

— Декка, расскажи, чему ты сегодня научилась, — говорит мама. Она всегда спрашивает о школе, якобы выполняя свой материнский долг. Это ее любимый способ начать разговор.

— Сегодня я узнала, что Джейкоб Барри — мудак. — В последнее время от нее все чаще слышится ругань — так девочка пытается добиться внимания матери.

— Декка, — мягко говорит она, лишь отчасти прислушиваясь к словам дочери.

Девочка продолжает рассказывать нам о мальчике по имени Джейкоб, и как тот приклеил руки к парте, чтобы избежать теста по химии, но когда они попытались оторвать руки от дерева, на них остался клей. Глаза Декки блестят, как у маленькой бешеной тварюшки. Она определенно думает, что парнишка этого заслуживал, и именно так и говорит.

Мама внезапно прислушивается:

— Декка! — Она качает головой. Вот так и проходят у нас воспитательные работы. С тех пор, как ушел отец, она изо всех сил пытается сойти за крутую мамашу. Я сочувствую ей, ведь она его любит, хоть это самый гнилой и самовлюбленный человек, которого я знаю, и он променял ее на женщину по имени Розмари с акцентом на одной букве — никто не помнит какой. В день, когда он ушел, она сказала: «Никогда не думала, что останусь одна в сорок». Не так важны слова, как то, как они были произнесены. Звучало так обреченно…

С тех пор я максимально стараюсь быть милым и тихим, по возможности незаметным — что включает в себя притворство, что я хожу в школу, когда нахожусь в состоянии «Сна» — чтобы не быть обузой. Не всегда удается.  

— Как твой день, Теодор?

— Великолепно. — Я еложу едой по тарелке, пытаясь нарисовать рисунок. На свете так много более интересных занятий, чем поедание еды. Такое же отношение у меня ко сну. Бесполезная трата времени.

Интересный факт: китаец умер от нехватки сна, пробыв в бодрствовании 11 дней подряд, пока пытался посмотреть все игры Чемпионата Европы (по футболу, если кто, как и я, был не в курсе). На одиннадцатую ночь он посмотрел, как Италия надрала задницу Ирландии со счетом 2-0, сходил в душ и заснул около пяти утра. И умер. Не в обиду покойному, но футбол — отстойный повод, чтобы не спать.

Мама перестала есть и стала изучать мое лицо. Когда она все же обращает на меня внимание, что случается редко, то пытается понять мое «уныние», как и проявить терпение по отношению к Кейт, когда та гуляет всю ночь, а Декка оказывается в кабинете директора. Мама винит в нашем плохом поведении развод и отца. Как она говорит, нам просто нужно время, чтобы пережить это.

Я добавляю, поубавив сарказму:

— Все прошло нормально. Ничего интересного. Скучно. Типично. — Мы переходим к темам полегче, например к маминым домам, которые она пытается втюхать клиентам, или к погоде. Когда ужин окончен, мама кладет руку поверх моей, едва касаясь пальцами кожи, и говорит:

— Разве не хорошо, что твой брат вернулся, Декка? — Говорит так, будто я снова под угрозой исчезновения прямо перед их глазами. Легкие обвиняющие нотки в ее голосе заставляют меня поежиться и захотеть вернуться к себе в комнату.

Хоть она и пытается простить мне грустное настроение, мама хочет видеть во мне главу семьи. Несмотря на то, что она думает, что я был в школе большую часть тех четырех-пяти недель, я пропустил много семейных ужинов. Она убирает руку, и мы свободны. Именно так мы себя и ведем, разбегаясь в три разные стороны.

В десять вечера, когда все уже ушли спать, а Кейт так и не вернулась домой, я снова включаю компьютер и проверяю свою страничку на фейсбуке.

Вайолет Марки приняла вашу заявку.

Теперь мы друзья.

Мне хочется кричать и бегать по дому, может, взобраться на крышу и развести руки в стороны, но не прыгать, нет, о таком я даже не думаю. Вместо этого, я налоняюсь ближе к экрану и просматриваю ее фото — Вайолет улыбается с двумя людьми, похожими на ее родителей, Вайолет улыбается с друзьями, Вайолет улыбается на вечеринке, Вайолет улыбается щека к щеке с другой девочкой, Вайолет улыбается одна.

Я помню фото из газеты. Это ее сестра Элеонор. На ней те же неуклюжие очки, которые были сегодня на Вайолет.

Внезапно в моей почте появляется сообщение.

Вайолет: Ты заманил меня в засаду. Перед всеми.

Я: А ты бы взяла меня в партнеры иначе?

Вайолет: Я бы отмазалась от задания и вообще его бы не делала. Да и с чего это ты вдруг захотел делать этот проект со мной?

Я: Потому что нас ждет наша гора.

Вайолет: И что это значит?

Я: Что, возможно, ты никогда не мечтала увидеть Индиану, но, в дополнению к факту, что мы обязаны сделать это для школы, и я вызвал волонтером — ладно, заманил в засаду — тебя в качестве своего напарника, я думаю следующее: у меня в машине есть карта, которая ждет не дождется, чтобы ее использовали, и места, которые мы просто обязаны увидеть. Может, никто другой никогда их не посетит, не оценит и не подумает, что они важны, но даже маленькие места что-то да значат. А если нет, то они могут что-то значить для нас. В крайнем случае, к нашему уходу мы сможем поставить галочку, что посмотрели его. Так давай же. Пошли. Сделаем что-нибудь стоящее. Заживем по-новому.

Когда она не отвечает, я пишу: Я здесь, если хочешь поговорить.

Тишина.

Представляю Вайолет дома, по ту сторону экрана, ее идеальные губы с приподнятыми уголками улыбаются компьютеру несмотря ни на что. Вайолет улыбается. Не отрывая взгляда от экрана, я хватаю гитару и начинаю придумывать слова, а вскоре и мелодию.

Я все еще здесь, и премного благодарен, иначе я бы это пропустил.

Иногда хорошо не спать.

— Так значит не сегодня, — пою я. — Потому что мне улыбнулась она.