57

 НОЙ

Я прижимаю дуло к виску. Буквально не терпится нажать на курок.

Мы словно играем в перетягивание каната. Я чувствую такое отвращение к этому мужчине! Он вовсе не похож на меня и вызывает только негативные эмоции. Тем не менее, мой первоначальный порыв — бессмысленно повиноваться. Как все дети повинуются родителям. Я хочу, чтобы он восхищался и гордился мной. Считал меня достойным звания своего сына. Как же я жалок…

Мара сидит на столе с ногами набок, ее тело слегка дрожит от наркотика или чего-то еще — сложно сказать. Что-то в ней — сдержанные движения — несет неявную угрозу. Она как кобра, подобравшаяся перед атакой. В ней есть что-то тигриное — дикое животное, запертое и загнанное в угол. Я хочу освободить ее и даже знаю как. Возможно, тогда ей удастся спасти брата.

— Я лучше умру, чем буду жить без нее, — говорю я отцу.

Его лицо искажается в улыбке.

— А тебе нравится играть роль мученика, не так ли? Можешь врать ей, но не мне. Ты сделаешь это, чтобы избавиться от нужды наблюдать, как она умирает, и от груза вины из-за смерти ее брата. Хватит притворяться.

— О, я не притворяюсь.

— Отлично. Тогда давай я объясню максимально четко и ясно, что ты сделаешь, нажав на этот курок. Ты выпустишь Тень в мир. Она посеет болезни и смерть всюду, куда пойдет, и начнется все сегодня с ее брата. Она сожжет дотла всю свою семью, каждого дорогого ей человека, оставляя за собой лишь тьму и кучку пепла. А ты откажешь миру в ответе на болезни, что мучают как детей, так и взрослых. Тем не менее, если ты будешь жить, то сможешь спасти миллионы. Возможно, миллиарды. Ты мог бы положить начало новой эре человечества. Цена этому всего лишь одна жизнь.

Жизнь Мары. Слишком высокая цена.

К черту. Я крепче обхватываю ствол и прижимаю пистолет к черепу. Металл нагрелся об мою кожу и, как ни стыдно это признавать, его близость вызывает у меня приятные ощущения.

— Тогда сделай это, раз ты такой эгоист, — говорит папа.

— Не смей, — шипит Мара, но я едва ее слышу.

— Если я и такой, то только благодаря тебе.

— Говоришь как истинный избалованный малец. — Его голос сочится отвращением. — Нет, Ной, несчастливое детство больше не оправдывает твои глупости. Не хочешь, чтобы к тебе относились, как к ребенку? Потому что тебе семнадцать? Тогда начни брать ответственность за собственные решения. Будь хозяином своего выбора. Тебе уже давно пора распрощаться с гребаным детством. Повзрослей, сын!

— Я не твой сын, — говорю я, тут же морщась. Что за детский лепет! Вот идиот.

— Жаль, что это неправда, — отвечает он.

Что-то, о существовании чего я даже не подозревал, ломается внутри меня.

— Не будь ты моим сыном, твоя мать была бы жива. Она верила в тебя. Слава богу, она не видит этого позора.

Мой разум отказывается воспринимать его слова и вместо этого сосредотачивается на Маре. Она молчит уже долгое время — это пугает. Раз она не собирается защищать себя, это сделаю я:

— Если кто и ответственен за поступки Мары, то это ты.

— Ты сам знаешь, что это не так. Вспомним первого хозяина твоей псины? Я не имел к этому никакого отношения. Как и к смерти учительницы, заплатившей жизнью за то, что у Мары был плохой день.

Господи, да что же она молчит?!

— Она не ведала, что творит.

— Ох, она бы все равно убила того мужчину. Сам спроси, она подтвердит.

— Я бы тоже его убил, — вполне серьезно говорю я.

Папа снова улыбается, в уголках его глаз складываются морщинки.

— Ной, ты никого не можешь убить. Даже себя.

— А как же ее семья? — спрашиваю я, ненавидя нотки отчаяния в своем голосе. — Они этого не заслуживают.

— Это правда. Они хорошие люди, обремененные тяжелой проблемой.

Мара резко втягивает воздух.

— Детей не выбирают. Уж мне ли не знать. Но ты можешь помочь ее родным. И многим другим, если на то пошло.

— Я люблю ее. — Отец думает, что я обращаюсь к нему, но я смотрю на Мару. В ее глазах читаю поражение.

— Как лошадь, на которой можешь кататься только ты. Помнишь ту арабскую кобылу, которую я купил много лет назад? Я думал, что она родит хороших гунтеров, но даже жеребцы боялись к ней подходить. Помнишь, что было дальше?

К сожалению, да.

— Как-то ночью Рут не могла тебя найти. Было уже далеко не детское время, на которое ты и так плевал с высокой башни. Мы искали тебя везде, но впустую, пока не дошли до конюшни. Дверь в стойло была открыта. Тебе было всего девять, но ты умудрился сесть кобыле на спину без седла. Мы обнаружили тебя, лежащим сбоку от нее у задних ворот. Она скинула тебя, пытаясь перепрыгнуть через них, и ты заработал трещину головы. Благодаря своему дару, тебе удалось выжить без всяких последствий. Кобыла сломала три ноги, и ее пришлось усыпить. Помнишь?

— Хватит, — говорит Мара.

— Никогда не слышал таких криков от животного. Жуткая смерть. А ведь она не виновата. Вина была полностью твоей.  

— Хватит! — Звук голоса Мары пугал. — Ной, — говорит она совершенно спокойно. — Опусти пистолет.

Естественно, мы с отцом ее игнорируем.

— Мара такая, какая есть. Она небезопасна, но способна на любовь. Она любит свою семью и нуждается в том, чтобы ты спас их ради нее. Однажды она даст тебе повод. Все мы это знаем. Меньшее, что ты можешь сделать, это спасти ее младшего брата до того, как это случится. — Он прищуривается. — Но я начинаю понимать, насколько тщетна надежда, что тебе хватит храбрости и самоотверженности, чтобы хоть раз в жизни сделать что-то не ради себя, а ради кого-то. Часть меня жалеет, что не может дать вам уйти, просто чтобы однажды посмотреть, как ты ползешь ко мне на коленях и молишь помочь ей, наконец осознав, на что она способна. Например, когда начнешь лично закапывать тела ее жертв.

Он делает незначительный шаг в мою сторону.

— Я думал, ты готов стать мужчиной, которым хотела тебя видеть твоя мать, но ты просто глупый ребенок, расшвыривающий собственные подарки потому, что не можешь получить единственный желанный.

— Опусти его. — Тон Мары изменился. Теперь в нем слышится отчаяние. Она молит меня. Но моя рука не дрогнет.

— Шприц содержит фенобарбитал натрия, который остановит сердце Мары. Нож — метод, который ты всегда… предпочитал. И в пистолете, который ты прижимаешь к голове, всего одна пуля.  

Он так уверен, что я не решусь на это. Ему все равно.

— Пожалуйста, — говорит Мара. — Умоляю!

Я едва ее слышу. Все мои мысли заняты тем, что для отца я всего-навсего инструмент. Но инструмент не может работать, если он сломан.

Я нажимаю на курок.

58

 ПРЕЖДЕ

 Лондон, Англия

Профессор поднял трубку после первого гудка.

— Сейчас же приезжайте! — сказала я. — Дэвид грозится вызвать скорую.

— Не дай ему это сделать… если что-то изменится, я не смогу предсказать исход. Скорая может попасть в аварию до рождения ребенка. Он умрет в утробе матери.

— Она истекает кровью. — Моя одежда была влажной от вечернего дождя, и я обхватила себя руками, чтобы хоть как-то согреться. — Все очень плохо.

— Она выживет. — Расслабленность и уверенность профессора сводили с ума. Как обычно. — Он появится, когда будет готов, — добавил мужчина.

Наоми тоже так сказала.

— Слушайте, мне было бы куда спокойней, будь у меня помощь. Если, конечно, у вас нет дел поважнее, чем спасение потенциального будущего человечества или чем вы тут занимаетесь?

Профессор не поддался на уловку.

— Она выживет. Он выживет. Так и должно быть, Мара. — Но не успела я возразить, как Наоми закричала.

— Приезжайте, — приказала я. — Немедленно. — Повесила трубку и поспешила обратно в комнату.

Наоми все еще лежала в кровати, под спину ей подложили подушки, чтобы было удобней. Ее светлые локоны прилипли ко лбу и бледным щекам. Она посмотрела на меня стеклянными глазами и выдавила слабую улыбку.

— Кажется, у меня наконец-то отошли воды.

Я посмотрела вниз. Под ней расплывалось красное пятно.

— Я вызываю скорою, — сказал Дэвид с выражением гнева и ужаса. Он с самого начала хотел ее вызвать, чтобы за Наоми приглядывали в больнице, в контролируемой и безопасной среде. Он кинулся к двери и грозно сверкнул мне глазами. — Оставайся с ней.

Будто я могла уйти после всего этого. Но, конечно, Дэвид не знал всего. Да и вообще едва ли что-то знал.   

— Ну и. — Она сделала паузу на глубокий вдох. — Отстой. — Девушка откинула голову на подушку. — Почему никто меня не предупредил, какой это ужас?

— Вообще-то, я предупреждала.

— Такое впечатление, что он пытается прогрызть себе выход.

Я выдавила скромную улыбку.

— Ну ты и странная.

— Я увлекательная. Это разные вещи. — Она тяжко задышала и открыла глаза. Из них исчез весь юмор. — Мара, мне очень страшно.

— Знаю. Но он это видел, — тихо сказала я, чтобы Дэвид не услышал. — Я понимаю, тебе кажется, что ты не сможешь этого сделать, но это не так. Я в тебя верю. — Слова вызвали привкус горечи во рту. Чувствовала себя фермером, ведущим скот на убой и держащим в руках конфетку, чтобы тот шел добровольно. То, что Наоми знала, что делала, и сама дала согласие, не помогало убавить чувство вины.

В доме раздался звук дверного звонка. Я одновременно понадеялась и испугалась, что приехали медики. Но нет. Это оказался профессор.

Он зашел за Дэвидом в комнату, неся в руках докторский чемоданчик, который я видела в последний раз полвека тому назад. Он поставил его рядом с кроватью.

— Можно? — он указал на простыни. Даже не поздоровался. Ублюдок.

— Сделайте так, чтобы это прекратилось, — прошептала Наоми, когда он начал осмотр.

— Еще чуть-чуть, дорогая. Ты отлично справляешься.

— Что насчет крови? — сердито поинтересовался Дэвид, пытаясь скрыть свой страх. Не вышло.

Профессор даже не обернулся.

— Возможно, у нее отслоилась плацента.

— Возможно? — прошипел тот.

Мужчина полностью его проигнорировал.

— Но схватки достаточно сильные. Даже будь у нас время везти ее в больницу, я бы не стал этого делать. Но, Мара, — он повернулся ко мне. — Когда ребенок появится, будь готова вызвать скорую.

— Он умрет? — спросила Наоми между вздохами.

— Нет.

— А я?

Профессор улыбнулся.

— Не сегодня.

Убила бы его. Иногда мне очень этого хотелось.

— Просто пообещайте, что с ним все будет хорошо, — процедила сквозь зубы девушка.

Профессор повиновался:

— Обещаю.

— Поклянитесь.

— Клянусь.

Наоми извернулась на влажных от пота и крови простынях и закричала. Дэвид был белее смерти. Он выглядел таким юным. Мое сердце болело за него.

— Храбрая девочка, — сказал профессор. — Ты знаешь, как это делается. Я хочу, чтобы ты начала тужиться.

— Черт! Больно!

— Со мной было точно так же, — заверила я ее, ненавидя собственный голос и натянутую улыбку. — И с миллионом женщин до нас.

Дэвид на мгновение отвлекся и удивленно посмотрел на меня.

— У тебя есть дети?

«Внуки», — чуть не ответила я. Это ввело бы его еще в больший шок.

Не прошло и пяти минут, как профессор сказал:

— Он готов, Наоми. А ты?

Она кивнула.

— Хорошо. Сосредоточься.

Она прислушалась. За одну руку ее держала я, а за другую Дэвид.

— Отлично, — сказал профессор. — Он почти… здесь.

Наоми издала звук, нечто между вздохом и всхлипом, и рухнула на подушки. Лицо Дэвида было бледным, но глаза светились счастьем.

— Я хочу подержать его, — слабо сказала девушка. Затем, через секунду: — Передайте его сюда.

— Это… это мальчик? — спросил Дэвид.

— Да, — отозвался профессор в до ужаса тихой комнате.

— Почему он не плачет? — тут он увидел малыша. Он был синего цвета. — Господи!

— Что? — спросила Наоми с животным страхом в глазах. — Что такое?

Профессор быстро взялся за дело. Он тоже боялся, но, кроме меня, никто бы этого не понял. Я сжала руку Наоми и спросила?

— Он… он…?

Пуповина обмоталась вокруг шеи ребенка, но профессор быстро ее перерезал, и секундой позже мальчик порозовел. Он все еще молчал, но профессор успокоился.

— Вот, — довольно сказал он. — Хороший мальчик. С ним все в порядке.

— Почему он не плачет? — насторожено поинтересовался Дэвид.

Мужчина расслаблено вытер малыша полотенцем.

— А с чего бы ему плакать?

— Разве это не нормально? Что дети плачут после рождения?

— Некоторые да, — ответил он и вручил мальчика Наоми, смотревшей на него с восхищением.

— Он такой мягкий, — улыбнулась она и закачала его на руках. Глаза малыша были открыты и устрашающе разумны. — Мой маленький герой.

Она была яростной девушкой, даже свирепой, но в это мгновение выглядела совершенно умиротворенной.

В отличие от Дэвида.

— С ним что-то не так? — он с подозрением глянул на ребенка.

— Нет. Все хорошо, — ответил профессор.

— Как его зовут? — спросила я Наоми.

Она перевела взгляд с мальчика на Дэвида.

— Ной, — подняла брови, будто бросала вызов мужу. Тот поступил мудро и не стал оспаривать.

Я посмотрела на маленькую ушную раковину новорожденного, на идеальную кожу его щечек, на крошечные пальчики на руке, которая однажды закончит мою жизнь, и сказала:

— Прекрасный выбор.

59

Я даже не успела закричать, прежде чем заметила, что Ной все еще стоял. Пистолет заклинило или еще что. Мне было все равно.

Ной смотрел в пустоту. Его лицо не выражало эмоций. Он словно окаменел от шока. Дуло все еще было наставлено ему на голову. Дэвид никак не отреагировал.

Мне придется это исправить. Только я и могла. Я позвала Ноя, и он посмотрел на меня так, будто впервые видел и понятия не имел, кто я такая.

— Отдай мне пистолет.

Он не послушался, но опустил руку и заговорил так, словно мы остались наедине:

— Пошли искать твоего брата. — Взял меня за руку.

— На это нет времени, — спокойно ответила я.

— Можем мучить отца, пока он все не расскажет. — Краем глаза я заметила, как Дэвид закатил глаза в отвращении. Он явно не боялся.

— Э-э, ребята? — голос Джейми. Мы оба недоуменно заморгали, пока не вспомнили о ноутбуке. Он все видел. — Как бы я не наслаждался сценой, мне кажется… вам стоит поспешить, — дипломатично подметил он. Но я-то знала, о чем он думал.

Ной сделал вид, что не услышал его.

— Нужно начинать искать. — Он потянул меня за вялую руку. Мои пальцы мертвым грузом лежали на его ладони. Я не собиралась следовать за ним. Смысла не было. Да и ноги мои еще не пришли в чувство. Далеко мне не уйти, даже если Дэвид и Джуд нас отпустят.

— Я не могу ходить.

— Тогда я понесу тебя.

Он все еще не понимал.

— Мы ни за что не успеем найти его прежде… прежде… — Я не могла закончить фразу.

— Но попытаться стоит!

Я заставила себя вспомнить, что для Ноя «Горизонт» был вчерашним днем. Он не знал, как много всего произошло с тех пор.

Я очнулась привязанной к столу, как какое-то животное. Я натворила много ужасных вещей — о некоторых жалела, о некоторых нет. Я слишком взрослая, чтобы сваливать вину на юный возраст. Моя семья была со мной чересчур добра, чтобы винить их. Нужно нести ответственность за свой выбор. Даже если он неправильный. Я сама принимала за себя решения.

Дэвид знал, что ему никогда не удастся убедить Ноя убить меня. Все это шоу было подстроено, чтобы я сама доказала, что меня стоит уничтожить. Никто другой бы не смог.

Я не хотела умирать, но, возможно, это мой долг. Может, мир действительно будет лучше без меня.

— Нет, — сказал Ной в ответ на вопрос, который остался незаданным. На мгновение я задумалась, не читает ли он мои мысли, но быстро поняла, что ему и не нужно; он все видел по моему лицу.

— Я не могу позволить Даниэлю умереть, — сказала я, изо всех сил пытаясь сохранить спокойствие. — И чтобы моя судьба повторилась с Джозефом. Они не сделали ничего плохого. В отличие от меня.

— Это неправда.

— Тебя там не было! — Я видела, что мои слова задели его за живое. — Ты не видел… — Я кивнула на фотографии доктора Кэллс, Вэйна и мистера Эрнста. — Твой отец не врет. Я вправду сделала это.

— Уверен, они этого заслуживали, — сказал Ной, уголки его губ приподнялись в легкой улыбке. Я не могла ответить ему тем же.

Дэвид Шоу был мерзок и слабоумен, но насчет меня он оказался прав. От меня ничего хорошего не жди. Да и раньше я не отличалась добротой. Но Даниэль и Джозеф — они другие. Они принесут миру добро. Они были хорошими. И я могла их спасти.

Все, что нужно, это пожертвовать жизнью ради братьев. Оно того стоило. Иначе и быть не могло.

Когда я покидала Майями с Джейми и Стеллой, то чувствовала, будто прощаюсь с родными. Так и было. Подсознательно я всегда это понимала.

Я приподнялась на локти — мои ноги все еще отказывались работать — и потянулась за рукой Ноя — той, в которой был зажат пистолет. Он не сработал на парне, но со мной подобное не повторится.

По его коже прошла волна дрожи, когда мы соприкоснулись. Казалось, его сейчас стошнит.

— Пожалуйста, — прошептала я.

— Ты сама не понимаешь, о чем просишь.

— Понимаю. Подойди ближе.

Он безвольно держал пистолет, поэтому я сама подняла дуло и прижала ко лбу. Нас победили, и моя участь была решена.

— Сделай это, — тихо произнесла я.

Ему явно было плохо, и я ненавидела себя за роль его мучительницы. Как и то, что это должен сделать именно он; что ему придется смотреть, как я умру, и жить с чувством вины остаток своей жизни. Я ненавидела то, что стоило моей мечте вновь найти его сбыться, как меня заставляют выкинуть в окно ее и себя следом. Я ненавидела то, что придется покинуть семью. И его.

— Мара, — прошептал Ной. Его палец замер на курке. Он дрожал.

— Умоляю тебя. Я не хочу быть такой. — Ложь, но это неважно. Главное, чтобы Ной это услышал. — Это мой выбор. Помоги мне.

Его брови свелись к переносице, и на долю секунды мне показалось, что он сделает это.

— Не могу. — Его рука ослабла, а лицо исказилось от отвращения. Через секунду он поднял ее, но вместо того чтобы навести пистолет на меня, выстрелил в манекена.

Вот и нет пули. Я посмотрела на Дэвида; тот не выражал удивления или шока. Он ждал этого.

— Мы со всем разберемся, — продолжал Ной уверенным, громким, решительным голосом. — Я вызову полицию. Мы найдем Даниэля. Я вылечу его. Тебе станет лучше…

— Хватит! — от моего крика затряслись стены склада. Казалось, эхо целую вечность блуждало по его коридорам. — Такое тебе не под силу. — И я не стану рисковать, дав ему попытку все исправить.

— Ты всегда думаешь о себе самое худшее, — горько сказал он.

— А ты — лучшее. — Я улыбнулась, ведь это правда. — Ты не можешь смотреть на меня объективно, потому что любишь. Но я наделала много ошибок. Что отличает меня от них? — Я оглянулась на Джуда, потупившего взгляд в пол. Не знай я его лучше, то подумала бы, что ему стыдно.

Джуд был больнее, безумнее и злее меня, но он любил сестру — свою единственную родную кровинку. Дебора и Дэвид этим пользовались, чтобы контролировать его. Я не простила Джуда за содеянное — и никогда не прощу. Но я его понимала.

— Неважно, что ты делала. Единственное, что имеет значение, это почему, — сказал Ной. — Он использует свои способности, чтобы делать людям больно. Ты же — чтобы защищать их.

«Не всегда», — подумала я.

— Злодей и есть герой своей истории. Никто не считает его плохим. У каждого свои причины. Мы с Джудом не такие уж и разные.

Эти слова зажгли в нем искру. Он впервые выглядел по-настоящему живым с тех пор, как вернулся. Парень взял мое лицо в ладони и сказал:

— Никогда больше так не говори. Тебе врали. Тобой манипулировали. Тебя пытали. Это не твоя вина.

Я передернулась — то ли от его слов, то ли от прикосновения.

— Это не твоя вина, Мара. Скажи это.

— Ной, — позвал Дэвид. По его тону было ясно, что нам надо торопиться, и я запаниковала.

— У нас нет на это времени, Ной!

— Скажи это и я… я вколю тебе натрий.

— Что? — Я засомневалась, правильно ли его расслышала.

— Я не могу… ножом. Твой образ будет преследовать меня вечно, — ответил он странным голосом. Будто что-то внутри него сломалось. Я хотела разгладить морщинку между его бровями, взять его лицо в свои руки, поцеловать, поднять настроение. Но именно из-за меня оно было испорчено.

Я подавила свою печаль: ради него, ради себя.

— Все будет выглядеть так, будто я заснула. — Я посмотрела на ноутбук. Глаза Джейми округлились от ужаса. Глаза брата оставались закрытыми. Я вдруг поняла, что уже никогда не увижу их, и заплакала.

— Джейми, — пыталась я восстановить дыхание, — передай Даниэлю… что я люблю его.

Он молча кивнул. Слезы стекали по его лицу.

— И что мне жаль.

— Мара…

— Передай, что он мой герой. И еще…

Он шмыгнул.

— Да?

— Заставь его забыть, что он знает обо мне. О нашем приключении. Сможешь?

— Не знаю.

— А попытаешься?

Его подбородок задрожал.

— Господи, какая же ты требовательная!

Из моего рта донесся смешок.

— Попытаюсь, ты же знаешь, — сказал он.

— Ты хороший друг.

— Я в курсе. Ты и сама ничего.

— Еще бы.

— Мара, — обратился Дэвид. — Поспеши. — Как ни странно, это не прозвучало грубо.

Я ненавидела его, но при этом отчужденно, без страсти. Однажды мы встретимся в аду, и я накажу его. Но сейчас мне просто хотелось любить Ноя. Я хотела покинуть мир с этим чувством.

Я посмотрела на парня, которого любила, который ежедневно спасал меня. Ему было так больно. Я не знала, что сказать, но он знал, что мне было нужно.

Ной поднял меня со стола и понес, как жених невесту. Мы немного прогулялись, но далеко не отходили; мне нужно было видеть брата. Я еще не готова его покидать.

Дэвид и Джуд дали нам побыть одним. Они и так знали, что мы никуда не денемся. Бежать некуда.

Ной посадил меня на коленки. Одной рукой обнял меня за талию, а другой обхватил грудь. Моя мягкая щека прижалась к его щетинистой, а его губы — к моему плечу. Когда-то его губы могли заставить меня забыть обо всем на свете. С ним я могла смеяться, шутить и притворяться, а его голос заглушал мысли, которые никто не должен был услышать. Но он не мог меня изменить. Никто не мог. Я все еще была отравой, и даже Ной не мог помочь мне забыть об этом.

У меня задрожал подбородок, и я произнесла то, что он хотел услышать:

— Это не… моя вина, — прошептала я.

— Еще раз.

— Это не моя вина, — соврала я еще громче.

Ной побледнел и сломал ампулу, а я протянула руку.

Наверное, именно в этот момент я по-настоящему осознала, что сюда не ворвется команда спецназа, чтобы спасти нас. Не будет киношных битв. Ни криков, ни взрывов. Только мы. Двое подростков и выбор.

— Я ничего не почувствую, — сказала я, пытаясь не думать обо всех наших беседах, которым теперь не суждено случиться. По этому я буду скучать больше всего. По возможности говорить с ним. Ведь столько всего осталось невысказанным…

— Я люблю тебя, — шепнула я у его шеи. Ной прижал меня крепче, не произнося ничего в ответ — он не мог говорить. Затем, без всякого предупреждения, я почувствовала легкий укол в руку, переросший в обжигающую боль. Я выдавила жуткую ухмылку, когда Ной ввел содержание шприца в мои вены.

— Спасибо, — сказала я по окончанию. Парень прижал пальцы к месту укола. Его дыхание перехватило, не давая вырваться всхлипу. Какой же он храбрый!

— Если Даниэль все еще… — Грудь сжало, и я открыла рот, пытаясь заглотнуть больше воздуха. — Если он все еще будет болен, когда я… и твой отец не…

— Хорошо, — хрипло согласился Ной. Он выглядел таким яростным и прекрасным. Я буду скучать по его лицу.

— Найди его, — попросила я. Мои слова перестали быть членораздельными, а веки закрылись. Дыхание замедлилось. — И помоги, — это было последнее, что я сказала, а затем мир окунулся во тьму.

60

 ПРЕЖДЕ

 Лорелтон, Род-Айленд

В тот день Наоми породила на свет здорового мальчика. Ты только родилась.

Когда твоя мать была беременна Даниэлем, я провела бесчисленное количество ночей, гадая, будет ли он больным, как и я. Но не прошло и часа от роду, как профессор провозгласил его здоровым и безопасным. Стоило мне тебя увидеть, я поняла, что тебе так не повезло.

Профессор рассказал мне об отпрыске Шоу и кем он станет, но не о последствиях — что ты тоже кем-то станешь.

Я узнала, что произошло на самом деле в ночь, когда, как мне казалось, я соблазнила профессора.

Он был в курсе, что это произойдет. Что родится твоя мама и ты позднее. Я считала себя его партнером, а оказалась инструментом.

Я накричала на него за то, что он позволил этому случиться. За то, что однажды произойдет с тобой. Он соврал, сказав, что ничего не мог поделать. «Она не может изменить свою сущность».

В этом он прав.

Ты привнесешь изменения в этот мир, дитя, хочешь того или нет. Большинство людей как песок, следы их жизни смываются с годами. Они не приносят ни долгосрочного ущерба, ни пользы.

Ты не большинство.

Ты как огонь; горишь, куда бы ни пошла. Если тебя сдерживать и направлять, ты можешь нести свет, но при этом всегда будешь откидывать тень. Ты можешь решать: забрать чью-то жизнь или отдать, но за каждой наградой последует наказание. И если за твоим огнем не присматривать, ты прожжешь чужие жизни и историю. Чем ближе к тебе люди, тем больше риска, что они попадут под твою тень или будут поглощены пламенем. Тебе придется притворяться другой. Ты должна носить достаточно брони, чтобы никто не мог увидеть или коснуться тебя. Это не твоя вина. Ты ничего плохого не делала. Свою суть не изменишь, как и цвет глаз. Можно лишь смириться. Будешь бороться с собой — проиграешь, а после битвы останутся шрамы. Но ты их переживешь. Я многие пережила. Ты будешь творить добро, о котором пожалеешь, и зло, которое посчитаешь оправданным. Но, как бы там ни было, ты должна идти дальше — если не ради себя, то хотя бы ради мамы. Она уже любит тебя до смерти.

Хочу, чтобы ты знала: я бы пожелала тебе другой жизни, как и моей любимой дочери, которая никогда не узнает ни о чем из этого, если все пойдет по плану. Иногда я думаю, стала бы я другим человеком, если бы подобрала себе иное имя? Стала бы я кем-то другим? Бывали дни, когда я чувствовала, что внутри меня спит дракон, выдыхая яд при каждом вздохе. Я заигрывала со смертью бесчисленное количество раз. Но причина, по которой я никогда не доходила до конца — это ты. Я откладывала этот день для тебя.

Существует вероятность, хоть и малая, что если я умру до того, как ты проявишься, цикл нашего рода закончится на моей жертве. Не знаю, каковы шансы, но я готова пойти на риск ради дочки; я не могу изменить прошлое, но я сама выбираю будущее.

Должна предупредить, что однажды профессор найдет тебя — слишком тесно твоя судьба переплетена с судьбой мальчика. Он может попросить тебя о помощи, предложить присоединиться к нему, изменить мир. Он дергает за истории, как ребенок за струпья, и предоставит тебе ту же возможность. Но знай: он обладает большей информацией, чем кто-либо из живых, и это не принесло ему счастья. Мне тоже. За свои долгие годы я узнала многих людей, и невежды жили куда более радостно.

Но решай сама. Если наденешь это, он узнает о твоем выборе.

Понятия не имею, где это спрятать, чтобы твоя мать не увидела. Ты обязательно должна найти его, когда будешь готова. Если бы я разделила болезнь профессора, то наверняка бы знала ответ. Но я сделаю лучший выбор при помощи собственных знаний и надежды.

Зажав в одной руке письмо, а в другой куклу, я прошла на кухню за ножом. Разрезала куклу сестры от живота до подбородка и засунула письмо внутрь. Вновь набила куклу и начала зашивать, как вдруг вспомнила о кулоне. Сжала его в кулаке и понесла обратно к кукле, затем засунула его внутрь одним пальцем. Зашила.

Вот. Готово. Я подожду три дня и покину этот мир так же, как и пришла в него — в одиночестве.