ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Я бегу. Джексон — рядом со мной. Мы не разговариваем. Даже не смотрим друг на друга. Ну, не совсем правда. Я исподтишка поглядываю на него, не доверяя себе открыть рот.

На нем больше нет очков-авиаторов. Парень сменил их на черные и широкие «Оаклис», их линзы такие темные, что невольно задаешься вопросов, как он вообще что-либо видит, даже при солнечном свете.

Мы пробегаем милю, прежде чем я спрашиваю:

— Что ты здесь делаешь?

— Бегаю.

— Ты можешь хотя бы один раз не быть таким придурком?! — Не думаю, что когда-нибудь хотела кого-нибудь так обидеть, как Джексона Тейта в этот момент. Представляю, как бью его по голове.

— Ты хочешь ударить меня по голове, — говорит он, и когда я замираю на месте, чтобы оглянуться, парень качает головой. — Нет, я не могу читать твои…

— Мысли, — заканчиваю я за него. — Ты уже говорил. И не раз, кажется. Не уверена, что верю тебе. В конце концов, я слышу твой голос в своей голове. Кто сказал, что ты не слышишь меня в своей?

— Я. Я говорю. И это правда.

— Правда? Ты бы ее узнал, укуси она тебя за зад?

Он улыбается, но молчит.

Я вздыхаю.

— Зачем ты здесь, Джексон?

— Для тебя, Мики. Чтобы попытаться помочь тебе во всем разобраться.

Мое дыхание перехватывает, затем резко восстанавливается, чтобы заполнить воздухом легкие.

— Только если я буду задавать правильные вопросы.

Он коротко кивает.

— Твоя правда.

Я снова начинаю бежать, боясь, что если не буду этого делать, то все же ударю его. Или разрыдаюсь. Оба варианта не приведут ни к чему хорошему. Я вне зоны контроля, и мне это не нравится. Мои ступни бьются об тротуар, ритм мне хорошо знаком. Я цепляюсь за это чувство, позволяю ему твердо держать меня на ногах. Кажется, если я не буду за что-то держаться, мой рассудок ускользнет от меня.

Райчел мертва. Я хочу узнать как и почему. Хочу узнать, как это вообще возможно. Эти вопросы мне и следует задать, вместе с десятком других. И сделать это нужно так, чтобы не нарушить правила, о которых говорил Лука. И поскольку Джексон так любит увиливать от ответов, мне нужно придумать способ добиться своего. Я сосредотачиваю мысли, используя каждый трюк, которому научил меня доктор Эндрюс, мой консультант по управлению болью. Дыхание. Визуализация. Отвлечение.

— Планируешь мою кончину? — интересуется Джексон, на секунду поворачивая ко мне голову, пока мы бежим.

— Что-то в этом роде.

— Я не очень хорош в этом, Мики.

— В чем?

— В объяснениях.

Я испускаю короткий, громкий и мрачный смешок.

— Да ты что! — Стоит это сказать, как мне становится немного совестно. Он пытается. В каком-то смысле. Мне стоит пойти ему на встречу. — А это не против правил, если я назову ее по имени?

— Ну, мое присутствие здесь изначально против правил. Но есть нарушения… — он делает паузу… — и есть нарушения.

Мы бежим плечом к плечу, придерживаясь равномерного бега. Через пару минут я спрашиваю:

— Кто придумывает правила?

— Скажем так… это решается комитетом.

Он уже говорил что-то подобное, когда я спросила, кто придумал название конам.

— И ты в этом комитете?

Он издает звук, похожий на фырканье и смех.

— Нет.

Парень замедляется до шага, и я следую его примеру.

— Что произойдет, если мы нарушим правила?

Джексон не отвечает, либо потому, что не знает, либо не хочет, чтобы знала я. Какими бы ни были последствия, они достаточно обеспокоили Луку, что он даже не хочет говорить со мной об этом. Или нет. Может, не существует никаких последствий; может, это просто аморфная угроза, которая держит Луку в заложниках. Я недостаточно храбрая — или недостаточно глупая — чтобы рискнуть. Потому решаю подойти к вопросу с другой стороны. Я придерживаюсь общей темы и говорю:

— Она мертва.

Джексон кивает. Я принимаю это как знак, что продолжать разговор — безопасно.

— Уже семь месяцев. — Каждый слог пронизан моей болью и недоумением.

Парень снова кивает.

— Так я боролась рядом с…

— Тс-с-с! — цедит Джексон сквозь зубы. Предупреждение. Видимо, границы все-таки есть, и мне стоит быть осторожной, чтобы не переступит их. Никаких разговоров о боях. Наверное, стоит также избегать упоминаний оружия или инопланетян.

— Так я встретила… кого? Ее призрак?

— Нет, — говорит он. И замирает. Я тоже. Мы в парке, который удивительно пуст для солнечного воскресного дня. Он идет к качелям и прислоняется к деревянному столбу, наблюдая за мной. Джексон высокий и стройный, его черная спортивная форма облегает мышцы рук и ног.

Злясь на себя за то, что это заметила, я отворачиваюсь. Последнее, что мне нужно делать, это воспринимать Джексона Тейта как-то еще, кроме как источника информации.

— Ты быстро соображаешь, — говорит он.

— Что это значит? — Мой взгляд возвращается к его, если так можно сказать, учитывая, что его глаза скрыты. Хотела бы я их увидеть. Хотела бы я знать, смотрит ли он прямо на меня или избегает взгляда. Мама всегда говорила, если бы за каждое желание давали по пенни…

— То, что я сказал. Что ты быстро соображаешь. Я заметил, что ты не спрашиваешь о деталях.

— А это важно? — я оглядываю пустой парк. — Кто слушает?

Его улыбка напряженная и опасная.

— Кто знает? В этом и смысл. В этом опасность. Они могут быть где угодно.

Он говорит о драу. Мой живот скручивает в узел, когда я осознаю, что значат его слова: драу не ограничиваются игрой. Они могут быть здесь, в моем мире, настоящем мире. Я оглядываю пустой парк.

— Ты пытаешься меня запугать?

— Нет. Я пытаюсь ответить на твои вопросы.

Я показываю большие пальцы.

— И у тебя отлично получается! — Я падаю на качели, водя ногами по земле, пока качаюсь взад и вперед. — Почему ты здесь на самом деле?

— Ты звонила Луке.

— Да, Луке. Чтобы поговорить с ним. Какое отношение это имеет к тебе? — Я умолкаю, задумываясь, а затем чувствую позорный румянец на своих щеках. — Он позвонил тебе? Попросил увидеться со мной, потому что я настолько обезумела, что не перестаю названивать ему?

Джексон смеется. Звук низкий и немного хрипловатый, будто он не часто это делает. Я чувствую эхо его смеха где-то внутри себя, как бабочек.

— Не потому, что ты обезумела. Он звонил, чтобы сказать, что собирается нарушить правила и встретиться с тобой.

Это важно. Хоть я и оказалась здесь с Джексоном, тот факт, что Лука намеревался нарушить правила ради меня, ощущался как подарок с его стороны.

— Почему он отчитывался перед тобой?

Плечи Джексона поднялись и опустились.

— Либо хотел моего благословения, либо чтобы я его отговорил.

— И какой вариант ты выбрал?

— Никакой. Я перехватил его по дороге. Добрался до тебя раньше, чем он.

— Зачем?

Он отвечает не сразу, и у меня появляется впечатление, будто парень недоговаривает.

— Я доверяю себе не налажать в этом.

Что говорит мне все и ничего. Судя по тому, что он уже признался, что не хорош в объяснениях, Джексон, наверное, имеет в виду, что доверяет себе больше, чем Луке, в ответах, которые не нарушают правил. Или, может…

— Правила распространяются на всех одинаково, или ты исключение?

— Зависит от правила.

— Это не ответ.

— Задай другой вопрос.

Первый, который приходит в голову: откуда у Луки номер Джексона, если мы не должны поддерживать контакт в жизни? Я чуть не задаю его, но не могу придумать способ сделать это так, чтобы не прозвучало, будто я тоже хочу номер Джексона, потому оставляю его безответным.

Но, если задуматься, как он так быстро до меня добрался? Райчел сказала, что людей не выдергивают из одних и тех же географических регионов, так как он мог быть достаточно близко, чтобы прийти ко мне раньше Луки?

Я помню странное чувство со вчера, когда я стояла у окна, и по моей спине побежали мурашки.

— О нет-нет-нет-нет. Пожалуйста, только не говори, что ты какой-нибудь извращенец.

— Я не какой-нибудь извращенец.

Я резко выдыхаю и конкретизирую свой вопрос.

— Ты вчера наблюдал за моим домом?

— Да.

— Следил за мной?

— В мои обязанности входить обеспечение акклиматизации новых рекрутов.

— Обеспечение акклиматизации, — повторяю я. — И ты должен это делать без всякого контакта и объяснений?

— Именно.

— Большей ахинеи в жизни не слышала.

— Сомневаюсь, что это самая большая.

Не хочу играть в игру слов или спорить о семантике.

— Это ты отвечаешь за игру, Джексон?

Он чешет пальцем челюсть.

— Когда мы на задании, я получаю больше информации, чем другие. Но отвечаю за игру? — он мрачно смеется. — Нет.

— Ты отвечаешь за задание? Разве не твоя обязанность — сохранить твою команду в живых?

Я даже не замечаю, как он двигается, но внезапно парень оказывается передо мной. Его кулаки сжимаются на цепях качели, когда он наклоняется, его лицо в сантиметрах от моего. От него слабо пахнет цитрусовым лосьоном после бритья, и у меня появляется безумное желание придвинуться поближе и вдохнуть.

— Никакой команды нет, — шепчет он. — Каждый за себя, помнишь?

Да. И должна ненавидеть его за то, что он снова окунул меня в это лицом. Но есть… что-то… в его тоне или крепко сжатых губах… Что-то подсказывает мне, что ему не нравится это говорить, что он не верит в собственные слова. Что потеря Райчел — его мука и ответственность.

— Расскажи, что с ней произошло. — Я поднимаю руку ладонью вперед. — Не говори, что она умерла. — В моем горле образовывается комок, из-за которого тяжело говорить. — Мне лишь нужно знать как и когда.

— Сперва скажи, как ты это поняла. Это случилось после того, как нас выдернули. Я видел по твоему лицу. И Лука бы тебе не сказал.

Я чуть не отказываюсь. В конце концов, от него толку маловато. Око за око было бы для парня достойным уроком. Но у меня просто нет сил. Не сейчас. Потому я рассказываю о мемориальной страничке. И о чистке кэша, как я стерла все возможные следы.

— А теперь? — спрашивает он и одаряет меня белоснежной улыбкой с глубокой ямочкой на щеке. Широкая улыбка Джексона Тейта радовала глаз.

Я сглатываю и отворачиваюсь.

— Твоя очередь. Объясни, почему ее нет уже семь месяцев как.

— Она вернулась в место своего изначального пребывания.

Я с секунду перевариваю эту информацию.

— Райчел вернулась к моменту, когда ее впервые выдернули. — Момент, который, в какой-то альтернативной реальности, закончился ее смертью, а не присоединением к игре. Даже в своих мыслях меня смущало это слово. Это не игра. Мы в ней не играем. Некоторые там умирают. — Будто ее вообще никогда не выдергивали, никогда… — Я мешкаю, гадая, не нарушаю ли сейчас всех правил, не остановит ли он меня. Джексон этого не делает, потому я продолжаю. — Будто я никогда ее не встречала, никогда не получала шанса стать с ней подругами. Но я встречала ее. Я помню о времени, проведенном с ней. Что насчет ее друзей и семьи? Судя по комментариям, они не помнят ее живой последние семь месяцев.

— Нет.

— В моем случае все закончится грузовиком.

Я спасу сестру Дженис. В меня врежется грузовик. И убьет.

Ни инопланетян. Ни боев.

Ни кофе с Карли. Ни блинчиков на завтрак с папой.

Ни прогулки по парку с Джексоном.

— И все после этого просто… исчезнет? Будто этого и не происходило? Люди не будут помнить обо мне после этого?

— Именно так. Кроме тех из нас, кто повстречал тебя в другом месте.

Под «другим местом» он подразумевает игру, которая вовсе не игра.

— Как это возможно? — Я выдавливаю слова через сжатые губы. — Что это? Какой-то временной парадокс?

Запутанные, невероятные нити времени, которые сплетаются и расплетаются.

Из-за мыслей об этом у меня начинает болеть голова.

У парня уходит некоторое время на ответ, в его тоне определенно звучат нотки юмора:

— Время расширяется. Чем ближе ты к скорости света, тем медленнее оно течет.

Слова звучат знакомо, и внезапно я уверяюсь, что он издевается. Он играет со мной.

— Смеешься надо мной, Джексон? Я видела это шоу в прошлый четверг. Там брали интервью у физика-теоретика, так? Мы с папой его смотрели. Но если верить эксперту, эффект расширения времени появляется только при движении вперед во времени, а не назад. Хорошая попытка. Не обманывай обманщика. — Я играю в ловкача каждый день своей жизни, делая вид, что я такая же, как все. И узнаю, когда меня пытаются обыграть.

Его губы изгибаются в едва заметной улыбке: мрачной, язвительной, сексуальной. Почему от нее мне хочется потянуться и коснуться его? Я сжимаю кулаки, чтобы не поддаться соблазну.

— Ты права. Я смотрел то же шоу, но оно могло касаться лишь того, что знают люди. — То, как он говорит «люди», судя по всему, подразумевает человечество. Парень осторожничает, как и я.

— Тема не могла затронуть того, что люди еще не знают. — Или что знаю инопланетяне.

— Это комбинация из расширения времени, массы, гравитации и позиции кротовой норы[1].

Я суживаю глаза.

— Ты сам-то знаешь ответы? Пока все, что ты говоришь, могло бы оказаться полной фигней.

— Но из моих уст звучит так уверенно, что ты сомневаешься, что это могло бы быть неправдой.

— А это правда?

Он утихает, а затем шокирует меня, потянувшись и убрав прядь волос с моей щеки. Мою кожу покалывает в месте, где он прикоснулся. Я хочу отдернуться. Хочу наклониться ближе и попросить сделать это снова. Поток спешных, спутанных эмоций берет меня врасплох.

— А ответы помогают? — спрашивает он, и момент уходит.

Мне даже не нужно задумываться над этим.

— Нет. Особенно, когда они идут от тебя.

— Потому что?

— Потому что ты ничего толком не рассказываешь, и я не знаю, стоит ли мне доверять тому, что ты говорить.

— Поверь, «как» и «почему» не заберут твою боль. — Его тон спокойный и безразличный, слова лишены эмоций. И все же, по какой-то причине, мне кажется, он хорошо знает, что такое боль.