ГЛАВА ПЕРВАЯ

МИКИ

Моя голова резко дергается вверх. Мое внимание сосредотачивается на одном. Я толкаю сетчатый забор, обозначающий границы школьной территории. Мои друзья сидят, скрестив ноги, на траве в паре футов от меня, под большим дубом, который мы считали своим маленьким уголком поля.

На самом деле, в Гленбрук-Хай море полей: два софтбольных, два бейсбольных, пять теннисных, одно для легкой атлетики, метания молота, четыре поля общего назначения, и, конечно, футбольное, с трибуной на тысячу мест. Наше место находится на краю поля общего назначения, выбранное моими друзьями из-за отличного вида на теннисные корты и поле для легкой атлетики. Им нравится смотреть на парней в шортах.

Мы сидим здесь практически каждый день после окончания занятий. Обязательно в те дни, когда тренируются атлеты. Сегодня не такой день, лишь одинокий парень наматывает круги по дорожкам.

Мики.

Вот опять, парень зовет меня по имени. Будто он меня знает. Будто ждет, что я прислушаюсь к его словам.

Я не могу определить, откуда звучит голос, и не вижу того, кто говорит. В прошлом году девочку из моего класса преследовал до дома какой-то извращенец. Надеюсь, я не приобрела собственную «тень». От мысли об этом у меня по спине начинают бегать мурашки, несмотря на дневное солнце, посылающее теплые лучи мне в лицо.

Я делаю пару шагов в сторону дороги, ведущей за школьный забор на улицу — одну из немногих, что простиралась дальше от школы, словно спицы колеса. Дорога больше напоминает маленький парк, находящийся в проходе между двумя домами, узкая полоса асфальта, ограждаемая широкими полосами травы. Также по обеим сторонам растут деревья, их ветки образуют зеленый купол. Осень у нас еще до конца не наступила; листья не будут менять свой цвет на протяжении еще нескольких недель.

Я бреду к краю маленького парка и останавливаюсь в десятке ярдов от своих друзей, и десятке ярдов от улицы.

На дорожке никого не было.

Но кто-то звал меня по имени.

С моего места было видно кучку детишек, которых поторапливал постовой Оуквью-Элементари. Я наблюдала еще с пару минут, пока больше не осталось детей у края дороги, и постовой собрался уходить.

— Мики! — На этот раз меня звала моя лучшая подруга Карли Коннер. Она растянулась на траве, скрестив длинные ноги в лодыжках. Девушка упиралась локтями в землю, ее волосы, покрашенные краской №11 Экстра-светлый блонд, густой волной падали за плечи. Этот цвет мне нравился больше, чем №100 Платиновый Блонд.

Несмотря на рост 167 см, я на голову выше Карли. Мои волосы столь же темные, сколь ее светлые. Мои черты лица показывают тот факт, что отец моей мамы был нисэй — японо-американец во втором поколении — но глаза у меня того же цвета, что у матери моего отца, уникального сине-фиолетового оттенка. Каждый раз, когда люди говорили, что у меня «экзотичный» вид, я боролась с желанием врезать им по голени.

Карли приподняла бровь. Ее немой вопрос завис в воздухе между нами: «Почему ты здесь, а не там?».

Я открыла рот, но прежде чем я успела и слово сказать, Дипти Синг спросила:

— Ты его видела?

— Кого? — спрашиваю я слишком резко, думая, что она что-то знает про парня, который звал меня.

— Какая муха тебя укусила? — рявкает в ответ Ди, пока Карли садиться ровно и отвечает:

— Новенького.

Затем Келли Циммер пропела:

— Невероятно сексуального новенького, — и я понимаю, что мы говорим о совершенно разных вещах.

Ди скрещивает руки на груди и сжимает губы. Обиделась. Я вздыхаю. Карли одаряет меня взглядом в духе «будь милой». Она средний ребенок в семье. Всегда старается сохранить мир.

— Откуда ты знаешь, что он сексуален? — спрашиваю я, скорее чтобы успокоить Ди, чем от праздного любопытства.

Это успех. Она оживляется и говорит:

— Мы услышали от Сары. Она его видела. Вроде как. Его профиль.

— Я видела не только профиль. — Карли протягивает каждое слово, играя на чувствах Ди и Келли как на пианино. — На прошлой паре я относила список посещаемости в офис мисс Смит, и он вошел как раз, когда я выходила. Мы чуть не столкнулись грудь в грудь.

Я знаю, что Карли может немного преувеличивать. Скорее всего, она его видела, стоя в противоположной части офиса, но ее отредактированная версия звучит куда интереснее.

— И? — спрашивает Ди.

— Скажем так, его оружие, — Карли проводит пальцами по бицепсам, — должно быть лицензировано.

Я фыркаю, выражение уже давно вышло из употребления. Карли мельком кидает на меня взгляд и шевелит бровями. Естественно, она жмет на все кнопочки Ди, и та попадает прямиком ей в руки.

— О. Мой. Бог. — Глаза Ди расширились, и она начинает хлопать в ладоши.

— Опиши его во всех подробностях! — требует Келли.

Карли лезет в сумочку, достает зажигалку и щелкает ей. Кончик ее сигареты загорелся красным. Мои внутренности сжимаются от слишком знакомого вида. Белый завиток дыма выплывает из ее рта, и я отворачиваюсь прежде, чем успею сказать что-то, о чем потом пожалею.

Она знает мою историю, но все равно курит. Но мои нотации ничем не помогут. Скорее всего, только ухудшат ситуацию. Мы это уже проходили, когда она переживала фазу бытия эмо, затем захотела сделать себе пирсинг во всех местах, затем стала пить — что закончилось лужей рвоты прямо перед офисом директора Мюррея, недельным наказанием и домашним арестом на месяц.

Все это время я была с ней.

Она было со мной и в худшие времена.

Мики.

Ахнув, я повернулась, но за мной было пусто. Единственным парнем по близости был тот, что бегал по дорожке, и он находился слишком далеко, чтобы быть тем, кто меня звал. Я следила за ним некоторое время, как он разминал руки и ноги, и знала, что он чувствует: прилив эндорфинов. Эйфорию бегуна. Стоит рассвести, как я там, пять дней в неделю, на своей территории, наедине с музыкой и потоком эйфории, которую я чувствую, стоит моим ногам коснуться земли.

Парень на дорожке замедляется. Останавливается. Идет к газону и берет бутылку воды. Он высокий, с темными волосами. Между нами достаточно большое расстояние, потому я не уверена, но, кажется, он смотрит на меня. Затем я это знаю, поскольку он кратко кивает мне.

Лука Вуич. Миллион лет тому назад мы были друзьями, до… когда? Середины четвертого класса? В прошлом году он не учился в Гленбруке — кажется, его папу перевели куда-то на запад. Теперь он вернулся, и сильно изменившийся. Дело не только в том, что он выше и стройнее. Что-то появилось в его глазах, чего не было раньше.

Теперь эти глаза остановились на мне. Я наклоняю голову в ответ и поворачиваюсь к друзьям.

— О. Мой. Бог, — говорит Ди. Так она говорит каждый раз, как выпадет случай. — Это Лука?

Они все оборачиваются и пялятся на него.

— Он такой симпатичный, — говорит Келли.

— Симпатичный, — соглашается Ди. — И куда более зрелый, чем его дружки.

— Думаешь? — спрашивает Карли.

Ди пожимает плечами.

— Он не смеется с этих глупых шуток, когда кто-то рыгает или пукает. По крайней мере, не в кафетерии.

Впервые слышу такое определение зрелости. Но, думаю, Ди права. Несмотря на тот факт, что он всегда был простым и дружелюбным, Лука всегда держался осторонь, даже стоя в толпе.

Карли с мгновение наблюдает за Лукой, а затем говорит:

— Он не просто великолепен, но еще и умен.

Мы все уставились на нее. Это не совсем то, что обычно ее поражает в парнях. Она больше интересуется в симпатичных, мускулистых и с машиной.

— Что? — спрашивает она, широко распахнув глаза. — Это трудно не заметить. Он в моем классе по химии и отвечает на каждый вопрос без сучка и задоринки. — Она ухмыляется. — Он сидел рядом со мной и был не против объяснить пару тем.

— Но ты же хорошо знаешь химию, — подмечаю я. — Зачем тебе что-то объяснять?

Все трое посмотрели на меня так, будто у меня выросла вторая голова. Тогда до меня дошло.

— А, точно. Вопрос не в нужде…

— А в желании, — заканчивает Карли с улыбкой на лице. — Таким образом, Лука помогает мне с химией, Дарнелл с испанским и Шей с геометрией.

— Шей, — вздыхает Келли.

— Но тебе не нужна помощь ни в одном из этих предметов, — говорю я.

Все трое закатывают глаза.

— Нужна, — говорит Карли, приподняв брови. — Серьезно.

— Надеюсь, новенький попадет во все мои классы, — говорит Келли. — С кем-нибудь из вас он учился сегодня?

— Не думаю, что он уже сегодня начал учебу, — говорит Карли. — Думаю, он просто встречался с директором Мюрреем, когда я увидела его в офисе.

— Наверное, заполнял бумаги. — Келли вновь вздыхает. — Теперь нам придется ждать до понедельник, чтобы узнать его расписание.

И они отключились, вновь обсуждая его, спекулируя на том, как его график может совпасть с их. Мое внимание рассеивается, но я слышу такие слова, как «сексуальный» и «старомодные очки-авиаторы». Они переходят к следующей теме: танцы в честь Хэллоуина. До него еще неделя, но нужно время, чтобы придумать хороший костюм.

Я о своем не сильно задумывалась.

Хотела бы. Хотела бы я, чтобы это имело значение. Все мои друзья волнуются из-за таких вещей, как кино, танцы и шопинг: они так чувствительно на это реагируют. Я действую на автомате и довольно хорошо блефую, но я не такая, как они. Уже почти два года. И это меня убивает. Я просто хочу… снова быть нормальной.

Я стою у забора, наблюдаю за ними, достаточно близко, чтобы считаться частью группы, но это не так.

На этот раз по спине начинают бегать мурашки еще до того, как я слышу слова.

Мики Джонс.

Все лучше и лучше. Он знает и мою фамилию.

— Что? — бормочу я под нос, осматривая деревья, урны для мусора, забор. Теперь я раздражена. Кто-то где-то прячется. Голоса просто так не появляются в голове. Но мои друзья так сосредоточены друг на друге, что не замечают, как кто-то зовет меня, и у меня появляются ужасные мысли, что я все-таки слышу голоса, как тот парень в фильме про невероятный разум.

Не поощряя эту возможность, я решаю, что это прикол.

— Насмеялись? — бормочу я, медленно поворачиваясь кругом и вновь глядя на улицу. Постовой ушел. Никого рядом нет. Кроме…

Девочки, маленькой девочки. Она сидит на дороге, посреди пешеходного перехода. И что делает? Подбирает что-то? Я жду, что она станет и двинется дальше, но когда она этого не делает, я начинаю настораживаться.

Меня накрывает воспоминание: я, идущая по этому переходу, будучи ребенком, моя мама ждет на дальней стороне улицы с распахнутыми объятиями и печеньем.

Я пытаюсь похоронить его, поскольку думать об этом слишком больно. Боль — одна из двух вещей, которые я все еще чувствую, резко и остро. Вторая — злость. Все остальное приглушенное и далекое, будто я знаю, что должна чувствовать, но этого не происходит.

В данный момент я предпочитаю злость боли. Этой маленькой девочки не должно здесь быть. Кто-то должен был забрать ее после школы. Ее голова опущена и она ее не поднимает, когда я кричу: «Эй», а затем еще раз, уже громче: «Эй!».

Есть в ней что-то знакомое…

Вот черт. Это младшая сестра Дженис Харпер. Она глухая. А Дженис здесь нет, чтобы ее забрать, поскольку она под арестом.

Мики! Сейчас!

Слова отражаются в моих мыслях, но я начинаю бежать еще до того, как невидимый парень закончит рявкать свои приказы. Потому что по дороге едет грузовик — старый, ржавый, едущий слишком быстро — как раз движущийся по слепому повороту, набирая скорость и мотаясь из стороны в сторону. Голова водителя опущена; в руке телефон. Не уверена, но, похоже, он набирает сообщение.

Мое сердце громко бьется о ребра.

Я не думаю. Просто бегу. Мои стопы касаются земли, но я чувствую себя медлительной, нелепой, будто я бегу через глубокую реку и все в мире — включая меня — замедлилось до скорости улитки, за исключением этого грузовика.

Я слишком далеко.

Быстрее. Я должна двигаться быстрее.

Грузовик выезжает из-за поворота, превышая скорость как минимум в два раза, из его окон ревет музыка.

Я кричу во всю глотку, мое горло уже болит. Дитя меня не слышит. Она не может меня услышать.

Я бегу со всей скоростью, грудь вздымается, ужас подгоняет меня. И что-то еще. Вся злость, страх, горечь потери, которые кипели во мне два года, всплывают наружу, находя выход в маленькой надежде, что я могу контролировать данный исход, что я смогу добежать до нее вовремя.

Я уже у тротуара. Один прыжком перепрыгиваю газон и обочину дороги.

Моя тень падает на девочку, и она поднимает голову, ее глаза расширяются, а рот открывается в идеальном маленьком «о». Она начинает подниматься. Послышался ужасный визг шин, трущихся об асфальт, когда водитель наконец заметил нас и ударил по тормозам. Грузовик отъезжает в сторону, чтобы врезаться в нас боком.

Я падаю с вытянутыми руками. Мои ладони касаются груди девочки, и я пихаю ее со всей силы.

Она с криком отлетает назад.

Я вижу все с невероятной ясностью, как серию идеальных снимков, запечатляющих каждую миллисекунду. Я вижу девочку. Ее слезы. Вижу размытые движения уголком глаза, когда мои друзья бегут по тротуару к нам. И кто-то другой мчится мимо них… Лука.

Я вижу, как грузовик вновь крутиться, чтобы встретить меня передом — так близко, что я могу разобрать куски ржавчины на решетке радиатора — и тротуар, плоский и серый, приближающийся мне на встречу. Я больно врезаюсь в него и проезжаюсь по грубой поверхности, сдирая слои ткани и кожи.

Далее следует бесконечный визг тормозов и запах жженой резины. Моя голова резко поднимается, и я пытаюсь отползти с дороги. Но не могу найти опору.

Ужас сковывает мое горло.

Затем я чувствую ладонь на своей руке, тугую как тиски, поднимающую меня на ноги.

Лука.

Он тянет. Я тяну. В разные стороны. Наш танец совсем неправильный.

Грузовик врезается в нас двоих.

Я не должна быть в состоянии, чтобы определить каждое ощущение, каждое событие. Но я могу. Я отлетаю вперед с двойной силой удара. Затем меня поднимают. Я лечу. Кричу. Пока не врезаюсь в землю, и мое дыхание выходит в непристойной спешке.

Никакой боли. Пока нет. Лишь шок и страх, словно хладный нож.

Звук режет мне слух. Мое имя. Люди кричат мое имя снова и снова. Я хочу сказать им, что в порядке, но мой рот меня не слушается, и мне не хватает воздуха, чтобы придать словам громкости.

Поворачивая голову, я вижу маленькую девочку, стоящую на обочине, на ее лице видны полосы от слез. Рядом с ней стоят мои друзья, кричат, давят на воздух. Я не понимаю, что они пытаются сделать. Рев в моих ушах заглушает все, что они говорят.

Свет меркнет, будто кто-то нажал на выключатель, вот только мы на улице и тут его нет. Все темнеет. Затем снова появляется свет. Грузовик прямо передо мной, ржавый бампер окрашен в красные пятна, как мазки пальцев или вишневого сока.

Я поворачиваю голову в противоположную сторону и вижу Луку, его тело выгнуто и сломано, под ним на дороге появляется лужа крови. Его глаза открыты. Они темно-голубые, ясные и чистые как арктическое озеро. Как мои. Я никогда раньше этого не замечала; мне казалось, у него были карие глаза. Его губы двигаются. Я не слышу, но, кажется, он говорит: «Хорошо».

Он ошибается. Все определенно не хорошо.

Я смотрю вниз и чувствую отдаленный ужас, увидев тело, которое вроде мое, а вроде не мое. Мои конечности согнуты под неестественным углом. Из моей кожи выглядывают осколки кости. Когда я пытаюсь двинуться, то понимаю, что не чувствую боли, поскольку ничего не чувствую. Вообще ничего. И не важно, как сильно я стараюсь, я могу двигать только головой.

Я разбита, как и Лука. Разбита и истекаю кровью.

Мысли кажутся туманными, будто они должны иметь больше значения, чем имеют сейчас.

Я чувствую запах сахарной ваты и печенья. Металла и сырого мяса.

Затем я вновь их слышу. Крики. Но они далеки, и становятся все тише. Они испаряются, пока единственное, что я слышу, это звуки собственного сердцебиения, которое становится все медленнее. Медленнее.

Медленнее.

Не двигайся. Пусть оно пройдет.

Снова парень в моей голове.

Похоже на план.

Я жду следующего удара сердца, но тщетно.