Один Билет В Подземную Страну

 

 

Я коллекционировала жучков с тех пор, как мне стукнуло десять; это был единственный способ прекратить их шепот. Булавка, пронзающая внутренности, затыкала их довольно быстро.

Некоторые из моих жертв висели в рамках на стенах, другие были рассортированы по банкам и поставлены на полку для дальнейшего использования. Сверчки, жуки, пауки… пчелы и бабочки. Я не слишком-то перебираю. Стоит им разболтаться — их песенка спета.

Поймать насекомых не трудно. Все, что нужно, это запечатанное пластиковое ведро с «Китти Литтер»[1], посыпанное банановой коркой. Просверлите отверстие в крышке, вставьте большую трубочку и ловушка для жучков готова. Фруктовая кожура привлечет их, крышка ограничит им выход, а аммиак удушит и законсервирует.

Букашки мрут не напрасно. Я использую их в своих работах, выстраивая их трупы в линии и формы. Высушенные цветы, листья и осколки стекла добавляют цвет и текстуру в узор на гипсокартонном фоне. Они — мои шедевры… моей нездоровой мозаики.

Сегодня старшеклассников отпустили пораньше с учебы. Последний час я работала над своим новым проектом. Банка с пауками стоит посреди художественных инструментов, разбросанных по столу.

Сладкий аромат золотарника доносится через окно моей спальни. Рядом со входом в мой дуплекс растет поле с разными травами, привлекающими род пауков-бокоходов, меняющих цвет, — как восьминогие хамелеоны[2] — чтобы оставаться незамеченными среди желтых или белых цветов.

Откручивая крышку с банки, я достаю длинным пинцетом тридцать пять мелких белых паучков, стараясь не раздавить их туловище и не сломать лапки. Крошечными булавками я закрепляю их на черном штукатурном фоне, уже заполненного жучками, избранными за их радужные отблески цвета ночного неба. То, что я представляю, — не типичная звездная россыпь; это спиральное созвездие, напоминающее о легких искровых разрядах. Моя голова полнится сотнями искаженных сцен, подобных этой, но я понятия не имею, откуда они берутся. Мозаики — единственный способ привнести их в этот мир.

Отклонившись в стуле, я разглядываю картину. Как только штукатурка высохнет, насекомые останутся на ней навсегда, посему, если нужно внести какие-то изменения, работать надо быстро.

Оглядываясь на электронные часы у кровати, я закусываю нижнюю губу. У меня есть меньше двух часов до встречи с папой в психлечебнице. Это наша пятничная традиция еще с детского сада, купить чизкейк с шоколадным мороженым в «Скупин Стоп» и поделиться ним с Элисон.

Мозговое обледенение и замораживание сердца не совсем мое представление о забаве, но папа настаивает на этой семейной терапии. Может, он считает, что, глядя на маму, сидя в месте, которое однажды может стать моим домом, я как-то смогу себя перебороть.

К сожалению, он не прав.

Хотя бы один плюс есть в моем унаследованном безумии. Без галлюцинаций, я бы никогда не нашла в себе художественный талант.

 

 

              

 

 

Моя одержимость насекомыми началась в пятницу в пятом классе. Случай был тяжелым. Тэйлор Тремонт рассказала всем, что я была родственницей Алисы Лидделл — девочки, вдохновившей Льюиса Кэрролла на написание «Алисы в Стране Чудес».

Поскольку Алиса вправду была моей пра-пра-прабабушкой, одноклассники издевались надо мной во время перерывов на счет Сони и чаепитий. Я думала, хуже уже некуда, пока не почувствовала что-то на своих джинсах и с ужасом поняла, что у меня впервые начались месячные, и я была совершенно не готова. На грани слез, я взяла свитер из кучки потерянных вещей в вестибюле и завязала его на талии для короткой дороги в главный офис. Я держала голову опущенной, не находя сил встретится с чьим-либо взглядом.

Сделав вид, что мне стало дурно, я позвонила папе, чтобы тот меня забрал. Пока ждала его в кабинете медсестры, то представляла жаркий спор между вазой с цветами на ее столе и шмелем, летающим вокруг. Это была сильная галлюцинация, поскольку я действительно слышала их, так же четко, как идущих из одного класса в другой учеников за закрытой дверью.

Элисон предупреждала меня о дне, когда я «стану девушкой». О голосах, что последуют. Я просто предполагала, что в ней говорила ее психическая нестабильность…

Игнорировать шепот было невозможно, как и всхлипы, зарождающиеся в моем горле. Я сделала единственное, что могла: отрицала все происходящее. Скатав плакат с четырьмя основными группами продуктов, я стукнула шмеля достаточно, чтобы оглушить его. Затем вытащила цветы из воды и зажала между страницами блокнота, чтобы заставить брюзжащие лепестки умолкнуть.

Когда мы приехали домой, бедный, рассеянный папа предложил сделать мне куриный суп. Я отмахнулась от него и скрылась в своей комнате.

— Как думаешь, ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы вечером навестить маму? — спросил он из коридора, как обычно, не желая расстраивать хрупкое чувство обыденности Элисон.

Я хлопнула дверью, не ответив. Мои руки тряслись, а кровь, казалось, пускала нервные импульсы по венам. Должно было быть объяснение случившемуся в кабинете. Я испытывала стресс из-за шуток о Стране Чудес, и когда в дело вступили гормоны, случился приступ паники. Да. В этом был смысл.

Но в глубине души я знала, что обманывала себя, и последним местом, куда я хотела пойти, была психлечебница. Парой минут спустя я вернулась в гостиную.

Папа сидел в своем любимом кресле — изношенном вельветовом комке, покрытым аппликациями из маргариток. Во время одного из своих «приступов», Элисон обшила всю ткань цветами. Теперь он никогда не расставался с креслом.

— Тебе стало лучше, бабочка? — спросил он, поднимая глаза от рыболовного журнала.

Мне в лицо ударила затхлая сырость от кондиционера, когда я оперлась на ближайшую стену из деревянной панели. Наш двуспальный дуплекс никогда не давал особого личного пространства, а в тот день он казался даже меньше, чем раньше. Волны папиных темных волос двигались от резких порывов.

Я заелозила ногой. Наступила ненавистная мне часть бытия единственным ребенком в семье — мне было некому довериться, кроме папы.

— Мне нужно еще пару штук. В школе нам дали лишь один экземпляр.

Его глаза были пустыми, как у оленя, глядящего на приближающуюся машину.

— Особый разговор, который с нами ведут в школе, — говорю я, мой живот сжался. — На который мальчиков не приглашают? — Я показала розовую брошюру, которую вручали всем девочкам в третьем классе. Она была смятой, поскольку я пихнула ее и образец гигиенической прокладки в ящик с носками.

После некомфортной паузы папино лицо вспыхнуло красным.

— Ах. Так вот почему…

Он внезапно стал очень заинтересованным в красочном списке морских приманок. Отец либо смутился, либо забеспокоился, либо оба варианта, поскольку в радиусе пятисот миль Плезенса[3] (Техас) не было ни одного моря.

— Ты ведь знаешь, что это значит? — давила я. — Элисон снова начнет мне рассказывать о половом созревании.

Румянец распространился с его лица на уши. Он перевернул пару страниц, невидящим взглядом уставившись в картинки.

— Ну, кто же расскажет лучше о пестиках и тычинках, как не твоя мама. Верно?

В моей голове всплыл невысказанный ответ: «Кто лучше, как не сами пестики?»

Я прочистила горло.

— Я не о том, пап. О более сумасбродном. «Это не остановить. Ты не избежишь голосов, как и я. Пра-пра-прабабушка никогда не должна была спускаться в кроличью нору».

Не имело значения, что на счет голосов Элисон могла быть и права. Я не готова была признаться в этой папе или себе.

Он замер, будто кондиционер заморозил ему спину.

Я изучила крестообразные шрамы на своих ладонях. Мы оба знали, не так важно, что Элисон скажет, как то, что она может сделать. Если у нее случится очередной припадок, на маму натянут смирительную рубашку.

Я рано поняла, почему ее называли «смирительной». Что в частности это означало «тугая». Достаточно тугая, чтоб кровь скапливалась и руки немели. Достаточно тугая, чтбы выбраться было невозможно, как бы пациент ни кричал. Достаточно тугая, чтобы задушить сердца близких людей.

Мои глаза припухли, будто могли взорваться потоком слез.

— Слушай, пап, у меня и так был ужасный день. Мы не могли бы не идти сегодня? Всего один раз?

Он вздохнул.

— Я позвоню в лечебницу и дам им знать, что мы перенесем визит на завтра. Но тебе придется когда-нибудь ей рассказать. Для нее это важно, понимаешь? Оставаться вовлеченной в твою жизнь.

Я кивнула. Может, мне и придется рассказать ей о становлении девушкой, но не о становлении ней.

Скользнув пальцем под фуксовый шарф, продетый вокруг моих джинсовых шорт, я опустила взгляд на свои ноги. Блестящие розовые ноготки отражали лучи дневного солнца, льющиеся потоком из окна. Розовый всегда был любимым цветом Элисон. Вот почему я накрасила им.

— Пап, — буркнула я достаточно громко, чтобы он услышал. — Что, если она права? Я сегодня кое-что заметила. Кое-что… ненормальное. Я ненормальная.

— Нормальная. — Его губы приподнялись в ухмылке Элвиса. Когда-то он рассказывал мне, что именно она покорила маму. Я предполагала, что это была его доброта и чувство юмора, потому что именно эти два качества сдерживали меня от слез каждую ночь после того, как ее забрали.

Скрутив журнал, он пихнул его между подлокотником и подушкой кресла. Отец встал, нависая надо мной со своими двумя метрами, и постукал по ямочке на моем подбородке — одна из черт, передавшаяся мне от него, а не от Элисон.

— А теперь послушай-ка ты, Алисса Виктория Гарднер. «Нормальная» — понятие относительное. Никогда не позволяй кому-либо говорить, что ты ненормальная. Для меня — ты именно такая. А мое мнение единственно важное. Поняла?

— Поняла, — прошептала я.

— Хорошо. — Он сжал мое плечо своими теплыми и сильными пальцами. Жаль только дерганье его левого века выдавало папу. Он беспокоился, а ведь не знал еще и половины правды.

Той ночью я только и делала, что крутилась да вертелась. Когда наконец заснула, мне впервые приснился кошмар об Алисе, и с тех пор он преследовал все мои сны.

В нем я натыкаюсь на шахматную доску в Стране Чудес, спотыкаясь о зубчатые квадраты белых и черных цветов. Только в нем я была не собой. Я Алиса, в голубом платье и кружевном переднике, пытаюсь сбежать от тиканья карманных часов Белого Кролика. Он выглядит так, будто с него заживо сдирали кожу — одни кости да торчащие уши.

Королева Червей приказала снести мне голову с плеч и засунуть в банку формальдегида. Я украла королевский меч и теперь в бегах, отчаянно пытаюсь найти Гусеницу и Чеширского Кота. Они единственные союзники, которые у меня остались.

Нырнув в лес, я разрезаю мечом лозы, висящие на пути. Заросли шиповников растут из земли. Они цепляются за мой передник и царапают кожу, будто яростными когтями. Одуванчиковые деревья нависают со всех сторон. Я размером со сверчка, как и все остальные.

Должно быть, мы съели что-то не то…

Сзади нагоняет звук тикающих часов Кролика, которые становятся все громче, различимые даже среди марширующих шагов тысяч карточных солдат. Откашливаясь от клубов пыли, я кинулась в логово Гусеницы, где грибы высочились с шапками, размером с колесо грузовика. Тупик.

Один взгляд на самый высокий гриб и мое сердце ухает. Место, где когда-то сидела Гусеница, чтобы предложить свою дружбу и совет, превратилось в сплошную массу плотной белой паутины. Что-то шевелится в центре, лицо, прижатое к пленке, я могу разобрать черты, но не в деталях. Я придвигаюсь ближе, отчаянно пытаясь разобрать, кто или что внутри… но рядом пролетает рот Чеширского Кота, выкрикивая, что он потерял свое тело, и отвлекая меня.

Появляется карточная армия. Меня окружают в одно мгновение. Я наугад кидаю меч, но Червонная Королева делает шаг вперед и выхватывает его в воздухе. Падая на колени, к ногам армии, я молю о пощаде.

Бесполезно. У карт нет ушей. А у меня больше нет головы.

 

              

 

 

Накрыв звездную мозаику из пауков защитной тканью, пока штукатурка сохнет, я быстро перекусываю начос и еду к Плезенскому подземному скейт-парку, чтобы скоротать время перед встречей с отцом в психлечебнице.

Я всегда чувствовала себя здесь как дома, в тенях. Парк расположен в старом, заброшенном соляном куполе, огромной подземной пещере с потолком в четырнадцать метров. До преображения купол использовали как склад сыпучих продуктов для военной базы.

Новые владельцы лишили места традиционного света и, с помощью флуоресцентной краски и добавлением черных огней, превратили его в предел фантазий каждого подростка — темная и атмосферная ультрафиолетовая площадка со скейт-парком, светящимся в темноте мини-гольфом, игральным центром и кафе.

Учитывая цитрусово-неоновую краску, гигантская цементная «чаша» для скейтбордистов выделяется как зеленый бекон. Все скейтеры должны подписать специальную форму и надеть оранжевое флуоресцентное покрытие на борд, чтобы избежать аварий в темноте. Издалека выглядит так, будто мы катаемся на светлячках по северному сиянию, въезжая и выезжая из чужих светящихся потоков.

Я начала кататься на скейте, когда мне стукнуло четырнадцать. Мне нужен был спорт, при занятии которым я могла носить айпод и наушники, чтобы заглушать шепот жучков и цветов. В большинстве случаев я научилась игнорировать свои галлюцинации. То, что я слышу, обычно бессмысленно и отрывисто, и сливается в потрескивание и гудение, как радиопомехи. Чаще всего мне удается себя убедить, что это не более чем белый шум.

И все же, бывают моменты, когда жучок или цветок говорит что-то громче, чем другие — нечто своевременное, личное или важное — и ломает мне всю игру. Потому, когда я сплю или занимаюсь чем-либо, нуждающимся в концентрации, мой айпод становится решающим фактором.

В скейт-парке все, начиная с музыки восьмидесятых до альтернативного рока, разрывающего динамики, блокирует любые отвлекающие факторы. Мне даже не нужны наушники. Единственный недостаток — владельцами парка является семья Тэйлор Тремонт.

Она позвонила перед торжественным открытием два года назад.

— Подумала, что тебе будет интересно, как мы назовем центр, — сказала она с просачивающимся в голос сарказмом.

— Да, и почему же? — я пыталась изобразить вежливость, поскольку ее отец мистер Тремонт подписал контракт с папиным спортивным магазином, чтобы он был единственным поставщиком для мегацентра. Это было отличной новостью, учитывая, что мы были на грани банкротства из-за медицинских счетов Элисон. Также, в качестве дополнительного бонуса, я получила бесплатное пожизненное членство.

— Ну… — Тэйлор тихо хихикнула. Я услышала смех ее подружек на заднем фоне. Должно быть, они включили громкую связь. — Папа хочет назвать его «Страной Чудес». — Через телефон слышится возрастающий хохот. — Я думала, тебе понравится, учитывая, как ты гордишься своим родством с пра-пра-пракроликом.

Насмешка ранит сильнее, чем должна. Должно быть, я молчала слишком долго, так как смешки Тэйлор затихли.

— На самом деле, — она частично прокашляла слово. — Мне кажется, это устарело. «Подземная Страна» звучит лучше. Ну, знаешь, центр ведь будет под землей. Как тебе такое, Алисса?

Я вспоминаю этот редкий проблеск раскаяния от Тэйлор, пока рассекаю воздух посреди «чаши», под яркой неоновой вывеской «Подземная Страна», висящей с потолка. Хорошо знать, что у нее есть человеческая сторона. По спикерам раздается песня в стиле рок. Когда я съезжаю по нижней части «чаши», вокруг меня объезжает темный силуэт на неоновом фоне.

Балансируя ногой на задней части борда, я готовлюсь приподнять переднюю часть. Попытка сделать олли[4] пару недель назад закончилась для меня ушибом копчика. Теперь во мне зародился жуткий страх перед финтом, но что-то во мне не дает сдаться.

Я должна пытаться или никогда не наберусь смелости научиться настоящим трюкам, но мое стремление имеет более глубокие истоки. Это внутренняя борьба — трепет, охватывающий мои мысли и нервы, пока я не убеждаюсь, что не боюсь. Иногда мне кажется, что в моей голове есть кто-то еще, кто подталкивает меня выйти за собственные границы.

Приветствуя поток адреналина, я беру разбег. Любопытствуя, на что же я все-таки решилась, я распахиваю глаза. Я в полете, быстро приближаюсь к цементному полу. Мой позвоночник покалывает. Пугаюсь, и нога спереди соскальзывает, посылая меня на землю с громким аханьем.

Первыми приземляются левая нога и рука. Боль проникает в каждую кость. Удар выбивает воздух из моих легких, и я останавливаюсь на дне «чаши». Скейт катится позади меня, как верный питомец, останавливаясь, чтобы пихнуть меня в ребра.

Хватая ртом воздух, я переворачиваюсь на спину. Каждый нерв в колене и лодыжке горит. Мой ремень безопасности развязывается, оставляя дыру в черных леггинсах, которые я ношу под фиолетовыми шортами. На неоновой зеленой поверхности виднеется темное пятно. Кровь…

Я поднимаю свое исцарапанное колено и резко вдыхаю. Через несколько секунд после моего аварийного приземления три работника свистят и проезжают мимо замедляющихся скейтеров. На них надеты каски с фонариком спереди, но они больше походят на спасателей — размещенных для легкого доступа и сертифицированных в основах оказания первой помощи.

Они создают видимый барьер своими яркими жилетами, чтобы другие скейтеры не наткнулись на нас, пока они перевязывают меня и отчищают кровь от цемента дезинфицирующим средством.

Четвертый работник подъезжает в жилете менеджера. Из всех людей это обязательно должен был оказаться Джебедая Холт.

— Нужно было сдаться, — неохотно пробормотала я.

— Шутишь? Никто бы не мог вовремя заметить это падение. — Его гортанный голос успокаивает, когда парень садится рядом. — Рад, что ты снова со мной разговариваешь. — На нем грузовые шорты и темный тройник под жилетом. Черные огни скользят по его коже, подчеркивая загорелые руки голубоватыми вспышками.

Я тяну за резинки шлема под подбородком. Его шахтерский луч светит на меня как прожектор.

— Не поможешь снять? — спрашиваю я.

Джеб наклоняется ближе, чтобы расслышать слова через громкую музыку из динамиков. Его одеколон — с ароматом шоколада и лаванды — смешивается с потом в запах такой знакомый и привлекающий, как сахарная вата для малыша на ярмарке.

Его пальцы проскальзывают мне под подбородок и расстегивают ремни. Когда он помогает мне снять шлем, его большой палец задевает мочку уха, вызывая покалывание. Свет его фонаря ослепляет меня. Я могу различить лишь темную щетину на его подбородке, ровные белые зубы (за исключением левого резца, малость скосившегося на передний зуб), и крошечный железный шип под его нижней губой.

Тэйлор все уши ему прожужжала за пирсинг, но Джеб отказывался его снимать, что прибавляет ему лишь больше привлекательности. Она была его девушкой всего пару месяцев. У нее нет власти над его поступками.

Мозолистая рука парня берет меня за локоть.

— Можешь встать?

— Естественно, — отрезаю я ненамеренно грубо, просто не люблю быть в центре внимания. В минуту, когда я переношу вес на ногу, мою лодыжку пронзает боль и подкашивает меня. Работник центра подхватывает меня сзади, пока Джеб садится, чтобы снять свои ролики и носки. Прежде чем я поняла, что он делает, парень поднимает меня и выносит из «чаши».

— Джеб, я хочу сама идти. — Я обхватываю руками его шею для равновесия. Чувствую ухмылку остальных скейтеров, когда мы проходим мимо, хоть и не вижу их в темноте. Они никогда не дадут мне забыть, как меня уносили, словно хрупкую диву.

Джеб только крепче меня прижимает, из-за чего становится трудно не замечать нашу близость: мои руки сомкнуты вокруг его шеи, его грудь касается моих ребер… его бицепсы прижаты к моему плечу и колену.

Я перестаю противиться, когда он спускается с цементного на деревянный пол.

Поначалу я думаю, что мы направляемся к кафе, но мы проходим аркаду и поворачивает направо к входу, следуя за лучом света от его шлема. Джеб боком открывает дверь. Я часто моргаю, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Теплые потоки ветра смахивают мне волосы на лицо.

Парень осторожно садит меня на нагретый бетон, затем падает рядом и снимает шлем, взъерошивая волосы. Он не стригся уже несколько недель, и они достаточно отросли, чтобы задевать его плечи. Густая челка походит на черный занавес, достающий до носа. Он распускает темно-красную бандану на бедрах и завязывает узлом на голове, чтобы убрать волосы от лица.

Его ярко-зеленые глаза изучают покрасневшую перевязку на моем колене.

— Я же говорил тебе заменить снаряжение. Твои ремешки уже не одну неделю развязываются раньше времени.

Ну вот, опять. Он уже включил решим суррогатного большого брата, хоть парень старше меня всего на два с половиной года и учится на класс старше моего.

— Снова разговаривал с моим отцом, не так ли?

Напряженное выражение появляется на его лице, пока он начинает возиться с наколенниками. Я следую его примеру и снимаю свой оставшийся.

— На самом деле, — говорю я, мысленно ругая себя, что не умею вовремя возвращаться в свой пузырек молчания, — я должна быть благодарной, что вы с папой вообще разрешили мне сюда приходить. Тут же так темно и страшно, плохие вещи могли случиться со мной, такой маленькой и беспомощной.

Мышца в челюсти Джеба дернулась — верный знак, что я задела его.

— Это не имеет никакого отношения к твоему отцу. Кроме того, что он хозяин спортивного магазина, и у тебя нет оправданий за хранение испорченного снаряжения. Скейтбординг может быть опасным.

— Ага. Прямо как Лондон, верно? — Я сердито смотрю на сверкающие машины на парковке, разглаживая складки на своей красной футболке с принтом: кровоточащим сердцем, окруженным колючей проволокой. С тем же успехом это мог быть рентген моей груди.

— Отлично. — Он отбрасывает свой наколенник в сторону. — Значит, ты еще не забыла.

— О чем забывать? Как ты не заступился за меня и стал на его сторону? Теперь я не могу уехать, пока не окончу школу. И почему это должно меня беспокоить? — Я цепляюсь за свои перчатки без пальцев, чтобы подавить кислотную злость, обжигающую мне язык.

— По крайней мере, оставшись дома, ты все-таки окончишь школу. — Джеб снимает налокотники и отрывает липучку, подчеркивая свои слова.

— Там бы я тоже могла ее окончить.

Он фыркает.

Нам не стоит этого обсуждать. Разочарование слишком свежо в памяти. Я так психовала из-за программы по обучению заграницей, позволяющей ученикам окончить школу в Лондоне, при этом получая кредиты от одного из лучших художественных университетов. В который, кстати говоря, поступал Джеб.

Поскольку он уже получил стипендию и планирует переехать в Лондон чуть позже этим летом, пару недель назад папа пригласил его на ужин, чтобы обсудить эту программу. Я думала, что это шикарная идея, что имея Джеба на своей стороне, я могу уже заказывать билеты на самолет. А затем они вместе решили, что мне еще рано ехать. Они решили.

Папа волнуется, поскольку Элисон не любит Англию — слишком известна история семьи Лидделл. Он думает, что мой отъезд спровоцирует рецидив. Ее и так уже обкололи большим количеством игл, чем наркоманов на улице.

Но это хотя бы имело смысл. Я так и не поняла, почему Джеб наложил на поездку вето. Но какая теперь разница? Последний прием подписей был в прошлую пятницу, уже ничего не изменишь.

— Предатель, — бормочу я.

Он опускает голову, заставляя меня посмотреть на него.

— Я пытаюсь быть твоим другом. Ты не готова переезжать так далеко от отца… никто не сможет за тобой присматривать.

— Там будешь ты.

— Но я не могу быть с тобой каждую секунду. У меня безумный график.

— Мне и не нужна сиделка. Я не ребенок.

— Я такого не говорил. Но ты не всегда принимаешь верные решения. В доказательство. — Он зажимает мою голень, щелкая на порванные леггинсы.

Мою ногу охватывает искра возбуждения. Я хмурюсь, убеждая себя, что мне просто щекотно.

— Так что, мне не разрешено совершать ошибок?

— Не те, которые могут тебе навредить.

Я качаю головой.

— Будто то, что я здесь застряла, мне не вредит. В школе, которую я терпеть не могу, с одноклассниками, чье представление о веселье заключается в тупых шутках о хвостике белого кролика, за которым я прячусь. Спасибо тебе, Джеб.

Он вздыхает и встает.

— Верно. Во всем я виноват. Наверное, твое поедание цемента в центре тоже моя вина.

Напряжение в его голосе ранит мне сердце.

— Ну, в каком-то смысле, ты виноват в моем падении. — Мой тон смягчается, намеренное усилие уменьшить накал между нами. — Я бы могла в идеале повторить олли, если бы ты все еще преподавал уроки для скейтбордистов.

Губы Джеба дергаются.

— Так значит, новый учитель Хитч… тебе не подходит?

Я пихаю его, избавляясь от сдерживаемого раздражения.

— Нет, он мне не подходит.

Джеб наигранно скривился.

— А он наверняка хотел бы. Но я сказал, что надеру ему…

— Будто у тебя есть право голоса.

Хитчу девятнадцать, он достает поддельные документы и рекреационные наркотики. Судимость ждет не дождется его. У меня хватает ума, чтобы не лезть к нему, но это мое право.

Парень сверкнул глазами. Я чувствую приближение разговора о пороках бабников.

Я скидываю кузнечика с ноги своим голубым ногтем, отказываясь позволять его шепоту сделать это мгновение еще более неловким.

К счастью, сзади нас распахиваются двойные двери. Джеб отходит, чтобы выпустить группку девушек. Когда они проходят и машут ему, нас окутывает облако аромата духов. Он кивает им в ответ. Мы наблюдаем, как они садятся в машину и выезжают с парковки.

— Эй, — говорит Джеб. — Сегодня же пятница. Разве ты не идешь навещать маму?

Я поддерживаю смену темы.

— Должна встретится с папой. А затем я обещала Джен приехать на последние два часа ее смены. — Посмотрев на свою рваную одежду, я поднимаю взор к небу — такому же пронзительно голубому, как глаза Элисон. — Надеюсь, у меня будет время заехать домой и переодеться перед работой.

Джеб встает.

— Дай мне закончить работу, — говорит он. — Я принесу твой борд и рюкзак, а затем подвезу к лечебнице.

Это последнее, что мне нужно.

Ни Джеб, ни его сестра Дженара никогда не видели Элисон; лишь ее фотографии. Они даже не знают правды о моих шрамах или почему я ношу перчатки. Все мои друзья считают, что я с мамой попала в аварию, когда была ребенком, и порезала руки об лобовое стекло, а мама стукнулась головой. Папе не нравится лгать, но реальность столь безумна, что он позволяет ее приукрасить.

— А как же твой мотоцикл? — я хватаюсь за ниточку, учитывая, что винтажная «Хонда CT70» не стоит на парковке.

— Сегодня обещали дождь, потому меня подвезла Джен, — ответил он. — Твой папа сможет отвезти тебя на работу, а я отвезу твою машину домой. Не то чтобы мне было не по пути.

Семья Джеба живет в другой части дуплекса. Одним летним утром мы с папой зашли к ним, чтобы поздороваться, когда они въехали. Джеб, Дженара и я стали крепкими друзьями до начала шестого класса — достаточно крепкими, чтобы Джеб избил парня в подворотне, который назвал меня рабыней любви Безумного Шляпника.

Он надевает очки и перевязывает бандану, чтобы узел был на затылке. Лучи солнца освещают светлые, круглые шрамы вдоль его предплечья.

Я поворачиваюсь к машинам. Гизмо — мой Гремлин 1975, названый в честь персонажа из мультфильма 80-х, на который папа повел Элисон на их первом свидании — всего в паре метров от нас. Есть шанс, что мама будет ждать в холле с папой. Если я не могу рассчитывать на Джеба, чтобы он заступился за мою идею с Лондоном, то доверить встречу с самым большим безумцем, упавшим с нашего семейного древа, и подавно не могу.

— Ага, — говорит он. — Я вижу этот взгляд. Я не позволю тебя водить на механике с подвернутой лодыжкой. — Он протягивает ладонь. — Гони сюда.

Закатив глаза, я роняю ключи в его руку.

Парень отодвигает очки на бандану.

— Жди здесь, я проведу тебя.

В лицо врезается поток прохладного воздуха, когда дверь комплекса закрывается за ним. Что-то щекочет мне ногу. На этот раз я не смахиваю кузнечика, но слышу его шепот четко и ясно: «Обреченная».

— Да, — шепотом соглашаюсь я, поглаживая его жилистые крылья и отдаваясь на попечение своих галлюцинаций. — Все будет кончено, как только Джеб встретит Элисон.