Один Билет В Подземную Страну

Я коллекционирую жуков с тех пор, как мне исполнилось десять — это единственный способ прекратить их шёпот. Булавки, пронзающие их трепещущие тельца, быстро заставляют их умолкнуть. 

Некоторые мои жертвы висят в рамках на стенах, другие рассортированы по банкам и выставлены на полку для дальнейшего использования. Сверчки, жуки, пауки… пчёлы и бабочки. Я не слишком-то разборчива. Стоит им разболтаться — и их песенка спета.

Поймать насекомых не трудно. Всё что нужно — это запечатанное пластиковое ведро с «Китти Литтер»[1], посыпанное банановой коркой. Просверлите отверстие в крышке, вставьте большую трубочку, и ловушка готова! Фруктовая кожура привлечёт их внимание, крышка ограничит выход, а аммиак удушит и законсервирует.

Однако букашки мрут не напрасно — я использую их в своих работах, выстраивая тельца в линии и формы. Высушенные цветы, листья и осколки стекла добавляют цвет и текстуру в узор на гипсокартонном фоне. Они — мои шедевры… моей нездоровой мозаики.

Сегодня старшеклассников отпустили пораньше с учебы, и весь последний час я работала над новым проектом. Мой дом находится неподалёку от поля, и сладкий запах золотарника проникает через окно в мою спальню. Растущие там травы также привлекают пауков-бокоходов, меняющих цвет как восьминогие хамелеоны[2],  чтобы оставаться незамеченными среди жёлтых и белых цветов. Сейчас же наполненная ими доверху банка стоит на моём рабочем столе среди разбросанных художественных инструментов.

Открутив крышку, я достаю длинным пинцетом тридцать пять мелких белых паучков, стараясь не раздавить их туловище и не сломать лапки. Крошечными булавками закрепляю их на чёрном штукатурном фоне, усеянном жучками, избранными за их радужные отблески цвета ночного неба. То, что я представляю, — не типичная звездная россыпь — это спиральное созвездие, напоминающее о легких искрящихся разрядах. Моя голова полнится сотнями искажённых сцен, подобным этой, но я понятия не имею, откуда они берутся. Мозаики — единственный способ привнести их в этот мир.

Откинувшись на спинку кресла, я разглядываю картину. Как только штукатурка высохнет, насекомые останутся на ней навсегда, посему, если требуется внести какие-то изменения, работать нужно быстро.

Оглянувшись на электронные часы у кровати, я закусываю нижнюю губу — осталось меньше двух часов до встречи с папой в психлечебнице. Еще с детского сада у нас существует "замечательная" традиция — каждую пятницу мы покупаем чизкейк и шоколадное мороженное в "Скупин Стоп", которым после обязательно делимся с Элисон.

Мозговое обледенение и замораживание сердца не совсем мое представление о забаве, но папа настаивает на этой семейной терапии. Может, он считает, что, глядя на маму и проводя время в месте, которое однажды может стать моим домом, мне как-то удастся себя перебороть. Но, к сожалению, он ошибается — безумие никуда не уходит.

Однако в этом наследии есть и свои плюсы. Например, без галлюцинаций я бы никогда не открыла в себе художественный талант.

Моя одержимость насекомыми началась в пятницу в пятом классе. Случай был тяжёлым. Тейлор Тремонт всем раструбила, что я родственница Алисы Лидделл — девочки, вдохновившей Льюиса Кэрролла на написание «Алисы в Стране Чудес».

Поскольку Алиса и вправду была моей пра-пра-прабабушкой, одноклассники принялись издеваться надо мной на переменках, сыпля шутками насчёт Сони и чаепития. Я думала, что хуже уже некуда, пока не почувствовала что-то на своих джинсах и не поняла с ужасом, что у меня впервые начались месячные, а я к ним совершенно не была готова. Будучи на грани слез, я выхватила свитер из кучки потерянных вещей в вестибюле и завязала его на талии. Всю дорогу до главного офиса я держала голову опущенной, не находя сил встретиться с кем-либо взглядом.

Сделав вид, что мне дурно, я немедленно позвонила папе и попросила меня забрать. Однако в то время как я ожидала его в кабинете медсестры, в моей голове разыгралась сцена жаркого спора между цветами в вазе на столе и шмелём, кружившим вокруг них. Это была сильная галлюцинация, поскольку я действительно слышала их, так же чётко, как шаги переходящих из одного кабинета в другой учеников за закрытой дверью.

Элисон предупреждала меня о дне, когда я «стану девушкой», о голосах, что последуют. Но я просто предполагала, что в ней говорила её психическая нестабильность…

Игнорировать шепот было невозможно, как и всхлипы, зарождающиеся в моём горле. Я сделала единственное, что могла: отрицала всё происходящее. Скатав плакат с четырьмя основными группами продуктов, я стукнула шмеля так сильно, что оглушила его. Затем вытащила цветы из воды и зажала их между страницами блокнота, чтобы заставить брюзжащие лепестки умолкнуть.

Когда мы приехали домой, бледный и рассеянный папа предложил сделать мне куриный суп, но я лишь отмахнулась от него и скрылась в своей комнате.

— Как думаешь, ты достаточно хорошо себя чувствуешь, чтобы вечером навестить маму? — спросил он из коридора, как обычно, не желая расстраивать хрупкое чувство обыденности Элисон.

Я хлопнула дверью, не ответив. Мои руки тряслись, а кровь, казалось, пускала нервные импульсы по венам. Должно быть объяснение случившемуся в кабинете! Я испытала стресс из-за шуток о Стране Чудес, и когда в дело вступили гормоны, случился приступ паники. Да, в этом была логика, но в глубине души я знала, что обманывала себя, и последним местом, куда я хотела пойти, была психлечебница. Парой минут спустя я всё же вернулась в гостиную.

Папа сидел в своём излюбленном кресле — рваном вельветовом комке, покрытом аппликациями из маргариток. Во время одного из своих «приступов» Элисон обшила всю ткань цветами, и теперь папа никогда не расставался с креслом.

— Тебе стало лучше, бабочка? — спросил он, отрывая взгляд от рыболовного журнала.

В лицо ударила затхлая сырость от кондиционера, когда я опёрлась на ближайшую стену из деревянной панели. Наш двуспальный дуплекс никогда не давал особого личного пространства, а в тот день он казался даже меньше, чем обычно. Волны папиных тёмных волос взъерошились от резких порывов воздуха.

Я заелозила ногой. Наступила ненавистная мне часть бытия единственного ребенка в семье — мне было некому довериться, кроме папы.

— Мне нужно ещё пару штук. В школе нам дали лишь один экземпляр, — выдавила я из себя.

Папины глаза были пустыми, как у оленя, глядящего на приближающуюся машину.

— Особый разговор, который с нами ведут в школе, — мой живот сжался от волнения. — На который мальчиков не приглашают… — я показала розовую брошюру, вручённую всем девочкам в третьем классе. Она была мятой, поскольку я пихнула её и образец гигиенической прокладки в ящик с носками.

После неловкой паузы папино лицо вспыхнуло красным.

— Ах. Так вот почему…

Он внезапно стал очень заинтересованным в красочном списке морских приманок. Отец либо смутился, либо забеспокоился, либо оба варианта сразу, поскольку в радиусе пятисот миль Плезенса[3] (Техас) не было ни одного моря.

— Ты ведь знаешь, что это значит? — давила я. — Элисон снова начнёт мне рассказывать о половом созревании.

Румянец распространился с его лица на уши. Он перевернул пару страниц, невидящим взглядом уставившись в картинки.

— Ну, кто же расскажет лучше о пестиках и тычинках, как не твоя мама, верно? — неуверенно произнес папа.

В моей голове всплыл невысказанный ответ: «Кто лучше, как не сами пестики?»

Я прочистила горло.

— Я не о том, пап. О более сумасбродном. «Это не остановить. Ты не избежишь голосов, как и я. Пра-пра-прабабушка никогда не должна была спускаться в кроличью нору», и всё такое.

Не имело значения, что насчёт голосов Элисон могла быть и права. Я не была готова признаться в этом папе или даже самой себе.

Он замер, будто кондиционер заморозил ему спину, а я принялась изучать крестообразные шрамы на своих ладонях. Мы оба знали — не так важно, что Элисон скажет, как то, что она может сделать. Если у неё случится очередной припадок, на маму натянут смирительную рубашку.

Я рано поняла, почему ее называли «смирительной». Что, в частности, это означало «тугая». Достаточно тугая, чтобы кровь скапливалась и руки немели. Достаточно тугая, чтобы выбраться было невозможно, как бы пациент ни кричал. Достаточно тугая, чтобы задушить сердца близких людей.

— Слушай, пап, у меня и так был ужасный день. Мы не могли бы не идти сегодня? Всего один раз? — мои глаза припухли, будто могли взорваться потоком слёз.

Вздохнув, папа кивнул:

— Я позвоню в лечебницу и дам им знать, что мы перенесём визит на завтра. Но тебе придётся когда-нибудь ей рассказать. Для неё это важно, понимаешь? Оставаться вовлечённой в твою жизнь.

Я склонила голову в знак согласия. Может, мне и придётся рассказать ей о становлении девушкой, но я никогда не расскажу о становлении ней.

Скользнув пальцем под фуксовый шарф, продетый в джинсовые шорты, я опустила взгляд на свои ноги. Блестящие розовые ноготки отражали лучи дневного солнца, льющиеся потоком из окна. Розовый всегда был любимым цветом Элисон. Вот почему я накрасилась им.

— Пап, — буркнула я достаточно громко, чтобы он услышал. — Что, если она права? Я сегодня кое-что заметила. Кое-что… ненормальное. Я ненормальная.

— Нормальная, — его губы приподнялись в ухмылке Элвиса. Когда-то он рассказывал мне, что именно она покорила маму. Однако я полагала, что это были его доброта и чувство юмора, поскольку именно эти два качества сдерживали меня от слёз каждую ночь после того, как её забрали.

Скрутив журнал и запихнув его между подлокотником и подушкой кресла, отец встал, нависая надо мной со своими двумя метрами, и постукал по ямочке на моём подбородке — одна из черт, передавшаяся мне от него, а не от Элисон.

— А теперь послушай-ка сюда, Алисса Виктория Гарднер, — серьезно произнес он. — «Нормальная» — понятие относительное. Никогда не позволяй кому-либо говорить, что ты ненормальная. Для меня — ты именно такая. А моё мнение единственно важное. Поняла?

— Поняла, — прошептала я.

— Хорошо, — он сжал моё плечо своими тёплыми и сильными пальцами. Жаль только дерганье его левого века выдавало папу. Он беспокоился, а ведь не знал ещё и половины правды.

Той ночью я долго ворочалась и не могла уснуть, а когда меня все же сморил сон, мне впервые приснился кошмар об Алисе, который с тех пор преследовал меня каждую ночь.

Стоит мне закрыть глаза, как я начинаю спотыкаться о зубчатые квадраты чёрных и белых цветов, а, оглянувшись, с ужасом понимаю, что стою посреди шахматной доски в Стране Чудес. Опустив взгляд вниз, я обнаруживаю, что одета в голубое платье и кружевной передник. Я превратилась в Алису, ту самую Алису Лидделл, которая давным-давно провалилась в кроличью нору. Только теперь я не гонюсь за Белым Кроликом, а напротив, пытаюсь сбежать от этого жуткого тиканья его карманных часов. Бывший проводник в Страну Чудес выглядит так, будто с него заживо содрали шкуру — я вижу ярко-красные кости и острые уши, нацеленные на меня.

Королева Червей приказала отрубить мне голову и засунуть в банку с формальдегидом. А я украла королевский меч и пустилась в бега, отчаянно пытаясь найти Гусеницу и Чеширского Кота — моих единственных союзников.

Нырнув в лес, я рублю мечом лозы, висящие на пути, и заросли шиповника, прорастающие из земли и цепляющиеся за мой передник, оцарапывая кожу шипами, будто яростный зверь — острыми когтями. Одуванчиковые деревья нависают со всех сторон, а я — размером со сверчка, как и все остальные. Должно быть, мы съели что-то не то…

Сзади меня нагоняет звук тикающих часов Кролика, который становится всё громче, различимый даже среди марширующих шагов тысяч карточных солдат. Откашливаясь от клубов пыли, я кидаюсь в логово Гусеницы, где высочатся грибы с шапками, размером с колесо грузовика, и оказываюсь в тупике.

Один взгляд на самый высокий гриб и моё сердце падает вниз. Место, где когда-то сидела Гусеница, чтобы предложить свою дружбу и совет, превратилось в сплошную массу плотной белой паутины. Что-то шевелится в центре, и я вижу лицо, прижатое к плёнке. Я могу разобрать черты, но не детали. Придвигаясь ближе, я отчаянно пытаюсь разглядеть, кто или что внутри… но рядом пролетает рот Чеширского Кота, выкрикивая, что он потерял своё тело, и отвлекает меня.

В одно мгновение появляется карточная армия и окружает меня плотным кольцом. Я наугад бросаю меч, но Королева Червей делает шаг вперёд и выхватывает его в воздухе. Падая на колени к ногам армии, я умоляю о пощаде.

Но всё бесполезно. У карт нет ушей. А у меня больше нет головы.

Я накрываю звездную мозаику из пауков защитной тканью,  чтобы штукатурка сохла, и быстро перекусываю начосами. Затем отправляюсь к Плезенскому подземному скейт-парку, чтобы скоротать время перед встречей с отцом в психлечебнице.

Я всегда чувствовала себя здесь как дома, в тенях. Парк расположен в старом заброшенном соляном куполе — огромной подземной пещере с потолком в четырнадцать метров. До преображения купол использовали в качестве склада для сыпучих продуктов  военной базы.

Новые владельцы лишили место традиционного света и, с помощью флуоресцентной краски и добавления чёрных огней, превратили его в предел фантазий каждого подростка — тёмную и атмосферную ультрафиолетовую площадку со скейт-парком, светящимся в темноте мини-гольфом, игральным центром и кафе.

Учитывая цитрусово-неоновую краску, гигантская цементная «чаша» для скейтбордистов выделяется как зелёный маяк. Но, прежде чем ступить туда, все скейтеры обязаны подписать специальный контракт и надеть оранжевое флуоресцентное покрытие на борд, дабы избежать аварий в темноте. Издалека выглядит так, будто мы катаемся на светлячках по северному сиянию, въезжая и выезжая из чужих светящихся потоков.

Я начала кататься на скейте в четырнадцать лет. Мне нужен был спорт, при занятии которым я могла носить айпод и наушники, чтобы заглушать шёпот жучков и цветов. В большинстве случаев я научилась игнорировать свои галлюцинации. То, что я слышу, обычно бессмысленно и отрывисто, и сливается в потрескивание и гудение, как радиопомехи. Чаще всего мне удаётся себя убедить, что это не более чем просто шум.

И всё же, бывают дни, когда жучок или цветок говорит что-то громче, чем другие — нечто своевременное, личное или важное — и ломает мне всю игру. Поэтому, когда я сплю или сосредотачиваюсь на каком-то задании, мой айпод становится решающим фактором.

Скейт-парк любыми способами не даёт мне отвлечься, начиная с музыки восьмидесятых и заканчивая альтернативным роком, разрывающим динамики. Мне даже не нужны наушники. Единственный недостаток — владельцами парка является семья Тейлор Тремонт.

Два года назад она позвонила мне перед торжественным открытием:

— Подумала, что тебе будет интересно, как мы назовём центр, — сказала она с просачивающимся в голос сарказмом.

— Да, и почему же? — я пыталась изобразить вежливость, поскольку её отец, мистер Тремонт, подписал контракт с папиным спортивным магазином, чтобы он был единственным поставщиком для мегацентра. Это было отличной новостью, учитывая, что мы были на грани банкротства из-за медицинских счетов Элисон. Также, в качестве дополнительного бонуса, я получила бесплатное пожизненное членство.

— Ну… — Тейлор тихо хихикнула. Я услышала смех её подружек на заднем фоне. Должно быть, они включили громкую связь. — Папа хочет назвать его «Страной Чудес», — через телефон послышался возрастающий хохот. — Я думала, тебе понравится, учитывая, как ты гордишься своим родством с пра-пра-пракроликом.

Насмешка ранит сильнее, чем должна, и, похоже, моё молчание длилось слишком долго, так как смешки Тейлор затихли.

— На самом деле, — она частично прокашляла слово. — Мне кажется, это устарело. «Подземная Страна» звучит лучше. Ну, знаешь, центр ведь будет под землёй. Как тебе такое, Алисса?

Я вспоминаю этот редкий проблеск раскаяния Тейлор, пока рассекаю воздух в «чаше», под яркой неоновой вывеской «Подземная Страна», висящей на потолке. Хорошо знать, что у неё есть человеческая сторона.

По спикерам раздается песня в стиле рок. Когда я съезжаю по нижней части «чаши», меня объезжает тёмный силуэт на неоновом фоне. Балансируя ногой на задней части борда, я готовлюсь приподнять переднюю. Попытка сделать олли[4] пару недель назад закончилась ушибом копчика. Теперь же во мне зародился жуткий страх перед финтом, но что-то не даёт мне сдаться.

Я должна пытаться, или никогда не наберусь смелости научиться настоящим трюкам, но моё стремление имеет более глубокие истоки. Это внутренняя борьба — трепет, охватывающий мои мысли и нервы, пока я не убеждаюсь, что не боюсь. Иногда мне кажется, что в моей голове есть кто-то ещё, кто подталкивает меня выйти за собственные границы.

Приветствуя поток адреналина, я беру разбег и, любопытствуя, на что же я все-таки решилась, распахиваю глаза. Быстро приближаясь к цементному полу, я чувствую, как мой позвоночник начинает покалывать. Этого мгновенного испуга вполне хватило, чтобы я перестала контролировать своё тело, и моя нога соскользнула со скейта, посылая меня на землю с громким аханьем.

Первые удары пришлись на левую ногу и руку, выбивая весь воздух из моих лёгких и вызывая жуткую боль в каждой кости. Я останавливаюсь в центре "чаши", а мой собственный скейт медленно останавливается рядом, как верный питомец, толкнувшись в мои рёбра.

Хватая ртом воздух, я переворачиваюсь на спину и чувствую, как горит каждый нерв в колене и лодыжке. Мой ремень безопасности развязался, оставив дыру в чёрных легинсах, которые я ношу под фиолетовыми шортами, а на неоновой зеленой поверхности виднеется темное пятно крови.

Я трогаю свое исцарапанное колено и резко втягиваю носом воздух. Через несколько секунд после моего аварийного приземления три работника свистят и проезжают мимо замедляющихся скейтеров. На них надеты каски с фонариком спереди, но они больше походят на спасателей — профессионалов в основах оказания первой помощи. Они создают видимый барьер своими яркими жилетами, чтобы другие скейтеры не наткнулись на нас, пока они перевязывают меня и отчищают цемент от крови дезинфицирующим средством.

Четвёртый работник подъезжает в жилете менеджера. Из всех людей это обязательно должен был оказаться Джебедая Холт.

— Нужно было сдаться, — неохотно бормочу я.

— Шутишь? Никто бы не смог вовремя заметить это падение, — его гортанный голос успокаивает меня, когда парень садится рядом. — Рад, что ты снова со мной разговариваешь, — на нём грузовые шорты и тёмный тройник под жилетом. Чёрные огни скользят по его коже, освещая загорелые руки голубоватыми вспышками.

Я тяну за резинки шлема под подбородком. Его шахтерский луч светит на меня как прожектор.

— Не поможешь снять? — спрашиваю я.

Джеб наклоняется ближе, чтобы расслышать слова через громкую музыку из динамиков. Его одеколон — с ароматом шоколада и лаванды — смешивается с потом в запах такой же знакомый и привлекательный, как сахарная вата для малыша на ярмарке.

Его пальцы проскальзывают мне под подбородок и расстегивают ремни. Когда он помогает мне снять шлем, его большой палец задевает мочку уха, вызывая покалывание. Свет его фонаря ослепляет меня, но я могу различить тёмную щетину на его подбородке, ровные белые зубы (за исключением левого резца, малость скосившегося на передний зуб), и крошечный железный шип под нижней губой.

Тейлор все уши ему прожужжала за пирсинг, но Джеб отказался его снимать, что прибавляет ему лишь больше привлекательности. Она была его девушкой всего пару месяцев, так что у неё нет власти над его поступками.

Мозолистая рука парня берёт меня за локоть.

— Можешь встать?

— Естественно, — отрезаю я ненамеренно грубо. Просто не люблю быть в центре внимания. В минуту, когда я переношу вес на ногу, мою лодыжку пронзает боль, и это подкашивает меня. Работник центра подхватывает меня сзади, пока Джеб садится, чтобы снять свои ролики и носки. Не успела я понять, что он делает, как парень поднимает меня и выносит из «чаши».

— Джеб, я хочу идти сама, — я обхватываю руками его шею для равновесия. Чувствую ухмылку остальных скейтеров, когда мы проходим мимо, хоть и не вижу их в темноте. Они никогда не дадут мне забыть, как меня уносили, словно хрупкую деву.

Джеб только крепче меня прижимает, из-за чего становится трудно не замечать нашу близость: мои руки сомкнуты вокруг его шеи, его грудь касается моих ребер… его бицепсы прижаты к моему плечу и колену.

Я перестаю противиться, когда он спускается с цементного на деревянный пол.

Поначалу я думала, что мы направляемся к кафе, но мы проходим аркаду и поворачиваем направо к входу, следуя за лучом света от его шлема. Джеб локтем открывает дверь, и я часто моргаю, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Тёплые потоки ветра обволакивают меня, сдувая пряди волос мне на лицо.

Парень осторожно усаживает меня на нагретый бетон и падает рядом, после чего снимает шлем и взъерошивает волосы. Он не стригся уже несколько недель, и они достаточно отросли, чтобы задевать его плечи. Густая чёлка походит на тёмный занавес, достающий до носа. Он снимает чёрно-красную бандану с пояса и завязывает узлом на голове, чтобы убрать волосы с лица.

В его ярко-зелёных глазах отражается красная перевязка на моём колене.

— Я же говорил тебе заменить снаряжение. Твои ремешки уже не первую неделю развязываются раньше времени, — Джеб опять включил режим суррогатного большого брата, хотя он старше меня всего на два с половиной года и учится на класс старше моего.

— Снова разговаривал с моим отцом, не так ли?

Напряжённое выражение лица выдаёт его, и он начинает возиться с наколенниками. Я следую его примеру и снимаю свой оставшийся.

— На самом деле, — говорю я, мысленно ругая себя за то, что не умею вовремя вернуться в свой пузырек молчания, — я должна быть благодарной, что вы с папой вообще разрешили мне сюда приходить. Тут же так темно и страшно, плохие вещи могут случиться со мной, такой маленькой и беспомощной!

Мышцы на челюсти Джеба дёргаются — верный знак того, что я его задела.

— Это не имеет никакого отношения к твоему отцу. Кроме того, что он хозяин спортивного магазина, и у тебя нет оправданий за хранение испорченного снаряжения. Скейтбординг может быть опасным.

— Ага. Прямо как Лондон, верно? — язвительно спрашиваю я, бросая сердитый взгляд на сверкающие машины на парковке и разглаживая складки на своей красной футболке с принтом: кровоточащим сердцем, окружённым колючей проволокой. С тем же успехом это мог быть рентген моей груди.

— Отлично, — он отбрасывает свой наколенник в сторону. — Значит, ты ещё не забыла.

— О чём забывать? Как ты не заступился за меня и стал на его сторону? Теперь я не могу уехать, пока не окончу школу. И почему это должно меня беспокоить? — я цепляюсь за свои перчатки без пальцев, чтобы подавить кислотную злость, обжигающую мне язык.

— По крайней мере, оставшись дома, ты все-таки окончишь школу, — Джеб снимает налокотники и отрывает липучку, подчёркивая свои слова.

— Там бы я тоже могла её окончить.

В ответ он лишь фыркает.

Знаю, нам не стоит это обсуждать, так как разочарование ещё слишком свежо в памяти. Я с ума сходила из-за программы обучения за границей, позволяющей ученикам окончить школу в Лондоне, при этом получая стипендию от одного из лучших художественных университетов. В который, кстати говоря, поступал Джеб.

Поскольку он уже поступил и планировал переехать в Лондон чуть позже этим летом, пару недель назад папа пригласил его на ужин, чтобы обсудить эту программу. Я думала, что это шикарная идея, что, имея Джеба на своей стороне, я могу уже заказывать билеты на самолет. Но затем они вместе решили, что мне ещё рано ехать. Они решили.

Папа волнуется, поскольку Элисон не любит Англию — уж слишком известна история семьи Лидделл. Он думает, что мой отъезд спровоцирует рецидив. Её и так уже обкололи большим количеством игл, чем наркоманов на улице.

Но это хотя бы имело смысл. Я так и не поняла, почему Джеб наложил на поездку вето. Но какая теперь разница? Последний прием документов был в прошлую пятницу, уже ничего не изменишь.

— Предатель, — бормочу я

.

Он опускает голову, заставляя меня посмотреть на него.

— Я пытаюсь быть твоим другом. Ты не готова уезжать так далеко от отца… никто не сможет за тобой присматривать.

— Там будешь ты.

— Но я не смогу быть с тобой каждую секунду. У меня безумный график.

— Мне и не нужна сиделка. Я не ребенок, — сердито отвечаю я.

— Я такого не говорил. Но ты не всегда принимаешь верные решения. В доказательство... — он зажимает мою голень, указывая на рваные легинсы.

Мою ногу охватывает искра возбуждения. Я хмурюсь, убеждая себя, что мне просто щекотно.

— Так что, мне не разрешено совершать ошибок?

— Не те, которые могут тебе навредить.

Я качаю головой.

— Будто то, что я здесь застряла, мне не вредит. В школе, которую я терпеть не могу, с одноклассниками, чьё представление о веселье заключается в тупых шутках о хвостике белого кролика, за которым я прячусь. Спасибо тебе, Джеб.

— Верно. Во всем я виноват. Наверное, твоё поедание цемента в центре тоже моя вина, — он вздыхает и встаёт.

Напряжение в его голосе ранит мне сердце.

— Ну, в каком-то смысле, ты виноват в моём падении, — мой тон смягчается, я намеренно стараюсь уменьшить накал между нами. — Я бы могла в идеале повторить олли, если бы ты всё ещё преподавал уроки скейтбордистам.

Губы Джеба дёргаются.

— Так значит, новый учитель Хитч… тебе не нравится?

Я пихаю его, избавляясь от сдерживаемого раздражения.

— Нет, не нравится.

Джеб наигранно кривится.

— А он наверняка хотел бы. Но я сказал, что надеру ему…

— Будто у тебя есть право голоса.

Хитчу девятнадцать, он достаёт поддельные документы и рекреационные наркотики. Судимость ждёт не дождётся его. У меня хватает ума, чтобы не лезть к нему, но это моё право.

Парень сверкает глазами. Я чувствую приближение разговора о пороках бабников.

Я замечаю кузнечика на ноге и сбрасываю его своим голубым ногтем, отказываясь позволить его шёпоту сделать это мгновение ещё более неловким.

К счастью, сзади нас распахиваются двойные двери, и Джеб отходит, чтобы пропустить группку девушек. Когда они проходят и машут ему, нас окутывает облако аромата духов. Он кивает им в ответ, и мы молча наблюдаем, как они садятся в машину и выезжают с парковки.

— Эй, — неожиданно говорит Джеб. — Сегодня же пятница! Разве ты не идёшь навещать маму?

Я с радостью поддерживаю смену темы:

— Должна встретиться с папой, а затем я обещала Джен приехать на последние два часа её смены, — посмотрев на свою рваную одежду, я поднимаю взор к небу — такому же пронзительно голубому, как глаза Элисон. — Надеюсь, у меня будет время заехать домой и переодеться перед работой.

— Дай мне закончить мою работу, — говорит Джеб и встает. — Я принесу твой борд и рюкзак, а затем подвезу к лечебнице.

Это последнее, что мне нужно.

Ни Джеб, ни его сестра Дженара никогда не видели Элисон, лишь её фотографии. Они даже не знают правды о моих шрамах или почему я ношу перчатки. Все мои друзья считают, что я с мамой попала в аварию, когда была ребенком, и порезала руки об лобовое стекло, а мама стукнулась головой. Папе не нравится лгать, но реальность столь безумна, что он позволяет её приукрасить.

— А как же твой мотоцикл? — я хватаюсь за ниточку, учитывая, что винтажная «Хонда CT70» не стоит на парковке.

— Сегодня обещали дождь, потому меня подвезла Джен, — отвечает он. — Твой папа сможет отвезти тебя на работу, а я отвезу твою машину домой. Не то чтобы мне было не по пути.

Семья Джеба живет в другой части дуплекса. Одним летним утром мы с папой зашли к ним, чтобы поздороваться, и с тех пор Джеб, Дженара и я стали крепкими друзьями. Достаточно крепкими, чтобы Джеб избил парня в подворотне, который назвал меня рабыней любви Безумного Шляпника.

Джеб надевает очки и перевязывает бандану, чтобы узел был на затылке. Лучи солнца освещают светлые круглые шрамы вдоль его предплечья.

Я поворачиваюсь к машинам. Гизмо — мой Гремлин 1975, названый в честь персонажа из мультфильма 80-х, на который папа повел Элисон на их первом свидании — всего в паре метров от нас. Есть шанс, что мама будет ждать в холле с папой. Если я не могу рассчитывать на Джеба, чтобы он заступился за мою идею с Лондоном, то доверять встречу с самым большим безумцем, упавшим с нашего семейного древа, и подавно не стоит.

— Ага, — говорит он. — Я вижу этот взгляд. Я не позволю тебе водить на механике с подвернутой лодыжкой. — Парень протягивает ладонь. — Гони сюда.

Он отодвигает очки на бандану, и я, закатив глаза, роняю ключи в его руку.

— Жди здесь, я отвезу тебя, — коротко говорит он, и поток прохладного воздуха врезается мне в лицо, когда за ним закрывается дверь комплекса.

Что-то снова щекочет мне ногу. На этот раз я не смахиваю кузнечика, но четко и ясно слышу его шёпот: «Обреченная».

— Да, — также шёпотом соглашаюсь я, поглаживая его жилистые крылья и отдаваясь на попечение своих галлюцинаций. — Всё будет кончено, как только Джеб встретит Элисон.