ГЛАВА 2

Джош

Понедельник, 7:02 утра. Бессмысленный. Вот каким будет сегодняшний учебный день, как и 179 последующих. Я бы поразмышлял над их тленностью, будь у меня время, но его нет. И так уже опаздываю. Я направляюсь в прачечную и вытаскиваю вещи из работающей сушки. Забыл включить ее вчерашним вечером, но у меня нет времени ждать; теперь мне приходится натягивать влажные джинсы, пока я иду и пытаюсь не упасть в пол лицом. Ну и ладно. Я уже привык.

Я хватаю из ящика кофейную чашку и пытаюсь наполнить ее, не пролив все на столик, и не обжечься в процессе. Кладу ее на кухонный стол, рядом с обувной коробкой, полной бутылочек с рецептами, как раз вовремя, чтобы увидеть выходящего из комнаты дедушку. Его седые волосы такие растрепанные, что он напоминает мне сумасшедшего ученого. Дед идет подозрительно медленно, но я-то знаю — помощь лучше не предлагать. Он это ненавидит. Когда-то дедушка был тем еще засранцем, но это было давно, и он очень близко к сердцу принимает эту утрату.

— Кофе на столе, — говорю я, хватая ключи и направляясь к двери. — Я выложил твои таблетки и уже растворил их. Билл придет через час. Уверен, что до этого с тобой все будет в порядке?

— Я не инвалид, Джош, — практически рычит он на меня. Я пытаюсь не улыбнуться. Он злой. Это хорошо. Придает нормальности данной ситуации.

Я за секунду сажусь в свой грузовик и выезжаю на дорогу, но все равно не уверен, что этого хватит. Мой дом недалеко от школы, но шанс добраться до парковки в первый день вовремя всегда низок. Большинство учителей будут закрывать на это глаза, но мне все равно можно об этом не беспокоиться; никто не выпишет мне наказание, опоздал я или нет. Я вдавливаю педаль газа и, через пару минут, жду своей очереди занять парковочный лот. Линия из машин заворачивает аж на дорогу, но, по крайней мере, она периодически двигается. Я спал всего четыре часа и пил лишь одну чашку кофе. К сожалению, у меня не было времени сделать еще одну, да и все равно она бы оказалась у меня на коленях к тому моменту, как я добрался до школы.

Чуть продвигаясь, я достаю свое расписание и еще раз его пересматриваю. Мастерская будет на четвертой паре, но хотя бы не в конце дня. Остальные меня не волнуют.

Когда я наконец добираюсь до кампуса, то вижу там Дрю, окруженного своей свитой и радующего их бесчисленным количеством выдуманных историй о том, как он провел лето. Я знаю, что все они ерундовые, потому что большую часть лета парень провел со мной, и ничем интересным мы не занимались. Не считая времени, когда он исчезал с любой девушкой, с которой на тот момент спал, Дрю жил у меня на диване. Глядя на него сейчас, не думаю, что есть кто-то счастливей него по поводу возвращения в школу. Я бы закатил глаза, если бы это не было так по-женски, потому просто смотрю перед собой пустым взглядом и продолжаю идти. Он кивает, когда я прохожу мимо, и я отвечаю тем же. Мы поговорим позже. Дрю знает, что я не подойду, когда он окружен своими фанатами. Никто больше не признает моего присутствия, и я пробираюсь сквозь толпу в главный дворик как раз, когда прозвенел звонок.

Первые три пары могли с тем же успехом быть одним предметом. Я только то и делаю, что слушаю правила, беру учебные планы и пытаюсь не заснуть. Дедушка просыпался пять раз за ночь, что значит, что я просыпался столько же. Мне серьезно нужно начать больше спать. «Будешь, через неделю», — горько думаю я, но не заморачиваюсь на этом сейчас.

10:45 утра. Поздний завтрак. Я бы предпочел направиться прямиком в мастерскую. Завтракать так рано — отстойно. Я пробираюсь в сад и присаживаюсь на самой далекой от центра лавочке, на которой сидел последние два года. Никто меня не трогает, поскольку так легче делать вид, что я не существую. Я бы лучше провел эти полчаса, смахивая опилки, чем сидя здесь. По крайней мере, еще достаточно рано, чтобы металлические лавки не раскалялись под солнцем. Теперь мне просто нужно прожить следующие тридцать минут, самые долгие в этом дне.

***

Настя

Выживаю. Вот чем я сейчас занимаюсь, и это оказалось не так ужасно, как я ожидала. На меня часто косо смотрят, скорее всего, из-за моего внешнего вида, но никто не заговаривает. Кроме Дрю, куклы Кена. Я встретилась с ним утром, но, в основном, это нельзя назвать событием. Он говорил. Я шла. Он сдался. Я дожила до ланча, и это превратилось в испытание. До этого ни у кого не было реальной возможности пообщаться, потому мне удавалось оставаться ниже травы, но ланч — это безнадзорный круг ада. Поначалу лучшим вариантом кажется избежать его, но когда-нибудь мне все равно придется иметь дело со всеми взглядами и комментариями. Лично я бы лучше всунула себе кактус в задницу, но, судя по всему, такой выбор мне не дается, и я с тем же успехом могу «сорвать пластырь» и покончить с этим. Затем я найду пустой туалет и проверю прическу или накрашу губы, или как нам, трусам, нравится это называть, — спрячусь.

Я пытаюсь незаметно осмотреть свой наряд и убедится, что все на своих местах и ничего лишнего, не запланированного изначально, не выглядывает. На мне те же шпильки, что были в пятницу, но в этот раз к ним в добавку идет черный топ с большим вырезом и почти несуществующая юбка, прикрывающая лишь половину моего зада. Я оставила волосы распущенными, чтобы они падали мне за плечи и прикрывали шрам на лбу. Глаза густо обвела черной подводкой. Выгляжу я продажно и, скорее всего, привлекаю лишь самых примитивных людских существ. Дрю. Я улыбаюсь себе под нос и вспоминаю, как он рассматривал меня с головы до пят в коридоре. Барби разозлится.

Я одеваюсь так не потому, что мне нравится, или я хочу, чтобы люди на меня пялились. Но они все равно будут пялиться, уже по более неприятным причинам. Раз так, я хочу сама выбирать, из-за чего меня будут разглядывать. К тому же, нежелательные взгляды — малая цена за то, чтобы всех распугать. Не думаю, что в школе найдется девушка, желающая со мной поболтать, а любой заинтересованный парень вряд ли будет отличаться разговорчивостью. И что? Если мне придется загибать под гнетом нежеланного внимания, лучше уж пусть оно будет направлено на мою задницу, чем на мой психоз и гребаную руку.

Маргот не было дома, когда я ушла в школу, иначе она могла бы отговорить меня от данного наряда. Не мне ее винить. Кажется, учитель на первой паре хотел прибить меня за такое издевательство над школьным дресс-кодом; но стоило ему проверить мое имя в списке, как мужчина поспешил посадить меня на мое место и больше не смотрел в мою сторону на протяжении всего урока.

Три года назад у мамы случился бы припадок и истерика на тему, какой она плохой родитель, увидь она меня в таком наряде, собирающейся в школу. Ну, или она бы просто заперла меня в комнате. Сегодня она бы выглядела разочарованной, но спросила бы, делает ли это меня счастливой, на что я бы кивнула головой и солгала, чтобы мы все могли притвориться, что это не было проблемой. Одежда, наверное, даже не была бы главным разногласием; думаю, что она была бы не так против уличной униформы, как макияжа. Мама любит свое лицо. Не из надменности или тщеславия, — а из уважения. Она благодарна за то, с чем была рождена. И должна быть. У нее прекрасное, идеальное, неземное лицо. О таком слагают песни, поэмы и прощальные записки. У нее та экзотическая красота, по которой мужчины в романах сходят с ума, даже если понятия не имеют, кто ты, потому что «они должны обладать тобой». Вот какая у меня мама. Когда я была маленькой, то хотела быть похожей на нее. Некоторые говорят, что так и есть, и может это и правда, где-то в глубине души. Если оттереть с меня косметику и одеть в наряд, противоположный моему нынешнему образу — извергающей ненормативную лексику беспризорницы, вытащенной из притона для наркоманов копами.

Я представила, как мама качает головой и смотрит на меня глазами, полными разочарования, но в наши дни она сама выбирает себе проблемы, с которыми можно было бы побороться, и не думаю, что эта пройдет отборочный тур. Мама начинает верить, что я потерянный случай, и это хорошо. Поскольку так и есть, и я покинула ее дом именно для того, чтобы она могла смириться с этим. Я давно стала безнадежной. Мысли об этом вызывают у меня сочувствие к матери, поскольку она этого не заслуживала. Она добилась своего чуда, и я была единственной, кто знал, что это не так, не важно, как бы мне хотелось это исправить. Возможно, я и была той, кто лишил ее надежд.

Что вновь возвращает меня к дворику, где я все еще жду на окраине, как гость в эпизоде «Крайнее избежание: школьная версия». Я планировала приехать пораньше, чтобы пройти его до того, как ланч будет в самом разгаре, но меня попросил остаться учитель истории, и эти три минуты преобразили полупустой дворик в тот, полнящийся учениками, на который я смотрю сейчас. На данный момент я сосредоточена на кирпичной брусчатке, охватывающей всю территорию, и всерьез поддаю сомнениям мудрость своего решения надеть четырехдюймовые шпильки. Просчитываю шансы, с которыми мне удастся пересечь расстояние с целыми лодыжками и достоинством, когда слышу голос справа от себя.

Я инстинктивно поворачиваюсь, но немедленно понимаю, что зря. В паре шагов от меня сидит парень, хозяин того голоса, и смотрит прямо на меня. Он расслабленно облокачивается на спинку лавочки, раскинув ноги шире, чем нужно, явно отображая желаемое за действительное. Он улыбается, и тот факт, что он знает, что хорошо выглядит, становится неоспоримым. Если бы самообожание было одеколоном, он был бы парнем, рядом с которым невозможно стоять, не задохнувшись. Темные волосы. Темные глаза. Как у меня. Мы могли бы сойти за брата с сестрой или за одну из этих жутких парочек, которые выглядели так, будто должны быть братом и сестрой. Я злюсь на себя, что оглянулась. Теперь, когда я развернусь и проигнорирую его, чтобы пройти по своему полю боя, то могу быть уверенной — его взгляд, как и всех остальных, кто сидит с ним, будет направлен мне в спину. И когда я говорю мне в спину, то имею в виду свою задницу. Я вновь осматриваю нестабильную поверхность брусчатки. Ох уж это моральное давление. Отвожу глаза к своей задаче как раз вовремя, чтобы услышать, как парень добавил:

— Если ищешь место, где посидеть, мои коленки свободны.

Вот и оно. Фраза ни остроумна, ни оригинальна, но его равно безмозглые приятели все равно смеются. Эх, увял мой росток надежды на наше родство. Я спускаюсь с выступа и иду, глядя прямо перед собой, будто у меня была какая-то цель, кроме как пережить эту дорожку. Еще не прошло даже и половины дня. У меня осталось еще четыре треклятых урока из семи.

            ***

Я приехала в школу достаточно рано, чтобы заглянуть в офис и забрать свое расписание. Естественно, знай я, что там обнаружу, то могла бы и отложить неминуемое. Внутри снова царил беспорядок, но мисс Марш — методистка — дала мне инструкции явиться в ее кабинет и забрать расписание лично — еще одна из прелестей быть мной.

— Доброе утро, Настья, Настя, — сказала она, повторяя мое имя с двумя разными произношениями и рассеянно поглядывая на меня за одобрением, которого от меня не дождутся. Женщина была слишком веселой для первого учебного дня или вообще для семи утра. Это было определенно неестественно. Должно быть, этому тайно учат всех методистов — «Как излучать непомерную радость перед лицом жуткого подростка». Я вполне уверена, что учителям такое не преподают, поскольку те никогда не тратили усилий на притворство. Половина из них так же несчастна, как и я.

Методистка указала мне на стул. Я не села. Моя юбка была слишком короткой для сидения на стуле, который не прикрывала парта. Она вручила мне карту кампуса и мое расписание. Я просмотрела его, по большей части ища факультативы, так как уже знала, какими будут обязательные предметы. «Да вы, наверное, смеетесь надо мной». На минутку я была уверена, что она вручила мне не то расписание, потому проверила графу с именем. «Нет, это мое». Не знаю, какой была правильная реакция в такой ситуации. Ну, знаете, такая, где вселенная решает вновь засунуть туфли на шпильке вам в задницу. Истерика даже не обсуждалась, а крики, ненормативная лексика и маниакальный смех, определенно, были неуместны, что оставляло меня лишь с одним вариантом — пораженным молчанием.

Мисс Марш, должно быть, заметила мое выражение, а оно, могу поспорить, было довольно выразительным, поскольку женщина мгновенно кинулась в подробные объяснения, включающие в себя дипломные требования и переполненные факультативы. Говорила она так, будто чуть ли не извинялась передо мной, и, может, ей стоило, поскольку расписание было реально отстойным. Мне едва не захотелось сказать, что все нормально, лишь бы успокоить ее. Я переживу. Понадобится больше, чем несколько дерьмовых предметов, чтобы сломать меня. Я взяла расписание, карту и свой крайний ужас и направилась на занятия, по пути перечитывая вновь и вновь. К сожалению, предметы все равно оставались теми же.

            ***

На данный момент, мне оставалось чуть-чуть до серединной отметки. Все было не так уж плохо, условно говоря, а в моей жизни все условно. Учителя не ужасные. Моя преподавательница английского мисс Макаллистер смотрит мне в глаза так, будто бросает вызов, мол, «не ожидай, что я буду относиться к тебе иначе». Мне она нравится. Но худшее впереди, потому я пока не стану распивать шампанское.

К тому же, мне все еще нужно передвигаться по трапе слез — дворику. Я та еще трусиха, но откладывать дальше уже некуда. Мною были пройдены уже четыре метра, и все оказалось не так уж страшно. Я сосредоточена на своей цели — входе в корпус, где проходят уроки английского — на противоположной стороне моего окаймленного брусчаткой ада. Периферийным зрением я пытаюсь впитать в себя все окружающее. Дворик переполнен. И тут шумно. Невыносимо шумно. Я стараюсь, чтобы все отдельные разговоры и голоса слились в один непрерывный гул. Возле каждой лавочки собрались небольшие группки. Некоторые ученики сидят на садовых коробках, размещенных повсюду. Конечно же, есть умники, которые уселись на земле, в тени тропы, бегущей по всему периметру. Мест снаружи недостаточно, от солнца практически негде скрыться и здесь адски жарко. Даже не могу представить, какая дыра — наша столовая, если столько людей решило париться здесь. В моей старой школе было точно так же, но мне никогда не приходилось иметь дело с обеденным безумием и принимать решение, где и с кем сидеть. Каждую большую перемену я проводила, практикуясь в кабинете музыки, и это было единственное место, где мне хотелось находиться.

Я почти добралась. Пока я видела лишь несколько знакомых лиц: парня с урока истории, сидящего в одиночестве и читающего книгу, и пару девочек с урока математики, хихикающих со злой Барби, известной своей тирадой в главном офисе. Я чувствую на себе взгляды, но, не считая самоуверенного придурка со «свободными коленками», никто не заводит со мной разговоров. Мне нужно преодолеть еще две лавочки до дверей, и та, что слева, ловит мое внимание. Она пустует, не считая одного парня, устроившегося прямо посредине. Это не показалось бы странным, если бы все остальные лавочки здесь — по правде, как и в любом другом месте, где человек мог бы с полным правом пригреть пятую точку — не были бы заняты до отвала. И тем не менее, на этой нет никого, кроме паренька. Когда я присматриваюсь, то понимаю, что никто даже не стоит в непосредственной близости к ней. Будто место окружает невидимое силовое поле, и он единственный, кто внутри. Меня охватывает любопытство, и я моментально забываю о своей цели. Не могу удержаться и смотрю на парня. Он сидит на спинке лавочки, его изношенные рабочие ботинки коричневого цвета уверенно упираются в сидение. Он облокачивается на колени в потертых джинсах. Не удается разглядеть его лицо. Светло-коричневые волосы спутались на лбу, взгляд опущен на руки. Он не ест, не читает, ни на кого не смотрит. До этого момента. Теперь он взглянул на меня. Черт.

Я тут же отворачиваюсь, но слишком поздно. Я не просто посмотрела на него. А замерла на месте посреди двора, уставившись на него во все глаза. Мне осталось всего пару шагов до убежища за дверьми, и я решила рискнуть, ускорив шаг так, чтобы не привлекать внимания. Дохожу до тени от выступа в здании и тянусь к дверной ручке. Ничего. Она не поддается. «Черт», — повторяю я. Двери заперты. Посреди дня. Зачем им закрывать двери снаружи?

— Закрыто, — произносит голос подо мной. «Да ла-адно». Я опускаю взгляд. Даже не заметила паренька с блокнотом для рисования, сидящего на земле рядом со мной. Со своего места его перекрывает большая плантаторская коробка, невидимая со стороны главного двора. Смышленый парень. Одежда на нем мешковатая, а волосы выглядят так, будто не расчесывались уже неделю. Он устроился плечом к плечу с девушкой в темных очках, с коричневыми волосами и держащей камеру. Она на мгновение поднимает на меня взгляд, но быстро возвращает свое внимание к экрану. Не считая очков, ее невозможно описать. Я гадаю, не стоило ли мне пойти тем же путем, но теперь уже слишком поздно что-то менять.

— Не хотят, чтобы кто-нибудь прокрался внутрь и курил в туалете во время ланча, — говорит мне парень с дырками в концертной футболке.

Вот как. Я задумываюсь, что случится, если ты опоздаешь на занятие. Наверное, тогда ты просто гребаный везунчик. Пытаюсь найти какую-нибудь обходную дорогу, но тут замечаю, что парень все еще вертит шеей, пытаясь рассмотреть меня. Хорошо, что я стою к нему не слишком близко, а то он бы мог заглянуть под мою практически несуществующую юбку. По крайней мере, на мне красивое нижнее белье; единственное не черное в моем наряде. Я опускаю взгляд на его альбом. Парень прикрыл рукой верхушку, чтобы я не могла увидеть рисунок. Интересно, хорош ли он? Я вот рисую дерьмово. Я благодарно киваю головой и разворачиваюсь в поисках, куда бы теперь направиться. В этот момент две девушки выпрыгивают из-за двери, чуть не врезавшись в меня и не сбив с моих чудесных шпилек. Они выпаливают слова со скоростью миля в минуту и даже не замечают меня, что хорошо, поскольку мне удается проскользнуть за мимо них. Я окунаюсь в прохладный воздух пустого здания и вспоминаю, как дышать.