Глава ¹⁷

Ривер использовал три банки краски, отдавая должное Поллоку. Синие, желтые и черные пятна покрывали весь холст. Я смотрела на него с какое-то время. Ривер подошел ко мне сзади и положил руку, все еще влажную от краски, мне на поясницу, добавляя цвета маминому комбинезону.

— Это твой портрет, Ви. Синие глаза, желтые волосы, черные помыслы.

— Вот почему она такая уродливая, — рассмеялся Люк. Громко.

— Не переноси свою ненависть к Поллоку на новичка, — сказала я, подходя к крошечной раковине, чтобы помыть кисточки. — Люк считает абстрактный экспрессионизм… ну, дерьмом. Мама тоже. Но это естественный потомок от…

— Пицца, — Люк встал и потянулся. — Мне нужна пицца, прежде чем я услышу речь Ви об искусстве.

— И мне, — это уже отозвалась Саншайн, стоявшая в дверном проходе со стаканом ледяного чая.

— Где ты была сегодня? — спросила я. — Мы тут создавали великие произведения!

Я отошла и посмотрела на картину Люка. Затем на свою. И нахмурилась. Почему он рисовал как я, а я — как он? Мы же совершенно разные! Но мои линии велись, заворачивались и плотнели точно так же, как и его. Мазки были быстрыми и короткими, как и его. Это… меня беспокоило. Наводило на мысль, что мы с Люком не так уж и отличаемся друг от друга… будто мы оба двигались в одном направлении, но разными путями.

— Родители заставили меня развозить книги, — ответила Саншайн. Медленно и с придыханием — ведь тут был Люк. — Кучке старых домохозяек понадобились их дрянные романчики.

— Саншайн, ты самая милая девочка, которую я знаю. Я тебе когда-нибудь говорила об этом?

Она улыбнулась, а затем начала охать и ахать над картиной Люка.

— Так где в этом городке можно заказать пиццу? — спросил Ривер.

— Рядом с главной площадью есть одно отличное местечко. Хочешь пойти?

— Ага, — сказал он, и его глаза заискрились. — Было бы идеально.

— Идеально для чего?

— Увидишь, — ответил он и ухмыльнулся.

≈≈≈
 

В Эхо была замечательная пиццерия под названием «Лукка», находящаяся на городской площади, напротив кафе. Им владела все та же итальянская семья — Лучано, Грациелла и их три сына. Судя по всему, готовили в семье мужчины, а Грациелла, по большей части, раздавала приказы и кричала снова и снова: «allora, allora!». Как-то раз я спросила ее, что это значит, и она ответила, что с итальянского это переводится как «теперь я думаю». Видимо, Грациелле нужно погружаться в глубокие раздумья, чтобы приготовить пиццу.

Мы пришли довольно рано, потому в ресторане было пусто. Люк выбрал столик у окна, выходящего на площадь. Оно было открыто, и нас обдувал легкий ветерок. На Саншайн был розовый облегающий сарафан, и даже я переоделась из своего комбинезона в черную шелковую майку и юбку. Я чувствовала себя красивой. Яркое солнце романтично отсвечивало от Ривера и заставляло его темно-коричневые волосы сиять.

«Было бы идеально».

Я осмотрела ресторан, выглянула в окна на площадь и снова посмотрела на Ривера. Он прислонился к дивану, убрав руки за голову и как бы говоря: «Не о чем беспокоиться, Ви… Я самый спокойный парень на свете… и ничего не задумал… ничего не скрываю…».

Его непринужденность меня раздражала. Но тут я заметила желтую краску на его правом предплечье, и мое раздражение… испарилось.

Я заказала песто и маргариту. Пиццу принесли меньше чем через двадцать минут, с тонкой корочкой, местами подгоревшей в печи. Вкуснятина!

Грациелла бродила неподалеку и произносила длинную речь на итальянском, которую никто не понимал. Кроме Ривера — как я и предполагала, он знал этот язык. Он сказал что-то женщине, быстро и четко, и она рассмеялась. Затем позвала своего темноволосого сына, Джанни, отправила его на кухню, и он вернулся с мисками фисташкового мороженого для каждого из нас.

В шестом классе, когда мы делали групповое фото, я стояла рядом с Джанни. И все то время я не могла отвести глаз от его длинных карамельных рук, едва касающихся моих белых. Даже когда нас попросили посмотреть в объектив, я продолжала пялиться на мальчика. Заметив это, он просто улыбнулся, и с тех пор я питала к нему легкую симпатию. Она также подпитывалась тем, что он всегда здоровался, пока остальные ученики полностью меня игнорировали.

Джанни сел рядом с Саншайн и Люком, напротив меня с Ривером. Он положил локти на стол, и Саншайн слегка прижалась к нему, не переставая улыбаться. Но Джанни смотрел на меня.

— Вышел новый выпуск «Свежей чашки», — сказал он. Его английский был превосходным, поскольку вырос он в Эхо, но в голосе все еще слышались низкие, эмфатические нотки родного языка.

Я кивнула.

— Видела в кафе. Что нового?

Глаза парня загорелись.  

— Кофе-пуровер, molto bene, molto bene! Но мама запрещает мне подавать его, даже несмотря на то, что мы жарим тропические кенийские зерна, которые идеально для этого бы подошли. Но нет, у нас будет только традиционный эспрессо. Потому что мы итальянцы! Но я все равно заказал специальную турку, так что ты просто обязана зайти к нам как-нибудь после работы и попробовать его. Ее должны доставить на этой неделе, так что мы могли бы…

— Я Ривер, — он протянул руку через стол. — Новенький в городе. Я живу с Вайолет.

— Снимает у нас дом, — быстро добавила я.

Джанни сделал вид, что не заметил грубого поведения Ривера, и пожал ему руку.

— Я Джанни.

Последовала пауза, и оба парня посмотрели на меня. Я повернулась к окну, стараясь не смотреть ни на кого конкретно. Люк смотрел в ту же сторону, на отражение в стекле, и перебирал свои рыжие волосы, но перестал, когда заметил, что я за ним наблюдаю.

— Вы слышали новости? — спросил Джанни после нескольких секунд тишины.

— Какие? — поинтересовалась Саншайн. Она засунула ложку с мороженым в рот, а затем плавно вытащила ее. — Я не читаю газет. У меня от них голова болит.

Я пнула ее под столом, но она меня проигнорировала. 

— Что-то странное случилось в Иерусалим Рок. Все об этом говорят, потому что случай немного напоминает то, что произошло у нас на кладбище. Только хуже.

— Где находится этот Иерусалим Рок? — недоуменно спросил Люк.

— Это небольшой городок в двух часах езды на юг отсюда, — сказал Джанни, и его глаза потемнели, лишаясь всяких эмоций. — Два дня назад группа местных жителей встретилась в поле за городом и обвинила какую-то женщину в колдовстве. Они привязали ее к столбу и закидывали камнями, пока она не потеряла сознание. А затем сожгли, — Джанни замолк и сделал глубокий вдох. — Они посчитали ее ведьмой, потому что у нее были рыжие волосы. Рыжие волосы! Да что стало с людьми в последнее время? Кто-то подкинул ЛСД в наш колодец?

— Что… что стало с женщиной? — прошептала я, весь воздух словно выкачали из моих легких. — Рыжеволосой. Кто-нибудь ее спас? Она в порядке?

Джанни покачал головой.

— Нет, Вайолет. Она умерла. Следующей они привязали маленькую рыжеволосую девочку и принялись обвинять ее в том, что она ведьма. В их руках уже были зажаты камни, но тут наконец подоспела полиция. Ей было всего девять лет. Страшновато, правда?

Никто не ответил. Ривер продолжал смотреть на Джанни, тот — обеспокоенно поглядывал на меня, а я — на Ривера. Внезапно мои руки затряслись, а по телу прокатилась волна дрожи, и меня затошнило.

«Ривер. Сияние. Он уезжал на пару дней. Он мог уехать в Иерусалим Рок и сделать это. Это мог быть он! Кто еще мог такое сотворить?».

— Джанни, — позвала Грациелла с кухни. — In cucina. Subito.

Парень снова покачал головой и встал из-за стола.

— Мой вам совет, подумайте о том, чтобы закупиться «Сан-Пеллегрино». Лучше принять меры предосторожности и попить воды из Италии некоторое время.

Джанни исчез за кухонной дверью. Саншайн и Люк разговорились, но я не слышала, о чем. Ривер отказывался на меня смотреть. Он просто сидел и выглядывал в окно. Наши колени соприкасались, и мне вдруг показалось, что оно горит. Я начала отодвигаться.

Ривер напрягся. Отвел назад плечи и задрал голову. Я замерла и проследила за его взглядом. Снаружи на качели сидел тощий мальчишка с длинными рыжими волосами и ковбойской шляпой. Он наблюдал за мамой, играющейся с маленькими близнецами. Продавец попкорна Джимми сидел рядом со своей тележкой, уперевшись подбородком в грудь — видимо, дремал. Счастливая картина! Я глубоко вздохнула с облегчением.

И тут я увидела его. Даниэля Липа — отца Джека. Он был сильно пьян. Мужчина покачнулся, неловко переставляя ноги, дошел до середины газона и замер, шатаясь из стороны в сторону, высасывая всю прелесть из моего города.  

Ривер заерзал. Он тоже наблюдал за папой Джека. Его глаза прищурились до тонких щелочек, а лицо стало выражало… нетерпение. Да такое сильное, что его челюсть напряглась. Это меня пугало. Страх начал цепляться, цепляться, цепляться за меня, как вода — за утопающего, пока мое горло не сжалось, и я не подавилась.  

Что-то должно произойти. Саншайн и Люк были заняты друг другом и сидели спиной к окну. Ривер схватил меня за руку под столом, но его кожа казалась холодной, и мои пальцы тут же онемели. Я наблюдала за отцом Джека, качающегося посреди площади. Он засунул руку в карман. Достал что-то серебряное, блестевшее в тусклом свете солнца.

Поднял руку к шее.

И перерезал себе глотку.

Ничего не происходило. Секунду. Две. Три.

А затем полилась кровь.

Перед его желтой футболки мгновенно намок, и ее окрас изменился на алый. На ее фоне отец Джека казался трупного белого цвета. Он посмотрел на серебристое оружие в своих руках, словно видел его впервые, и выкинул его. Оно ударилось об тротуар и проехалось по дороге.

Мать с близнецами закричала. Две темноволосые девушки завопили. Отец Джека рухнул на колени. Секунда. Две. Затем он повалился набок и уже не шевелился.

Саншайн подпрыгнула от звука криков и выглянула в окно. Ее рот приоткрылся от ужаса, и с губ сорвался тихий вскрик. Люк поднялся на ноги и проследил за ее взглядом. Его руки крепко сжали края стола.

Мужчина убил себя прямо на моих глазах. Перед всем городом. И Ривер заставил его это сделать. Я знала. Знала с той же уверенностью, с какой чувствовала, что рядом море по вкусу соли в воздухе. Знала с той же уверенностью, с какой узнавала шаги Люка по Ситизену.

Знала с той же уверенностью, с какой чувствовала руки Ривера вокруг меня, когда он спал.

Саншайн продолжала тихо завывать, а меня трясло: ноги, руки, голову. Лицо Ривера ничего не выражало. Вид у него был отнюдь не виноватый. И не пристыженный. Просто никакой. Его рука все еще сжимала мою под столом. Я стряхнула ее. Встала из-за стола и выбежала из ресторана.

Я остановилась, когда добежала до женщины с близнецами. Она молча смотрела перед собой, прикрывая глаза детям, чтобы они не видели труп. Я глянула на зияющую рану на шее мужчины, на пропитанную кровью рубашку, на пропитанную кровью землю. Трава от нее почернела.

Что-то слева притянуло мой взгляд. Бритва.

Ко мне подбежала Саншайн и издала очередной вопль. Вокруг тела начала собираться толпа. Две девушки, продавец попкорна, мальчик в ковбойской шляпе, Люк, Грациелла, Джанни. Я в последний раз взглянула на труп и пошла обратно в пиццерию. Ривер все еще сидел за столом. Увидев меня, он улыбнулся, словно ничего и не произошло. Будто все произошедшее — пустяк.  

Я ушла. Побрела по дороге через лес к дому. Но, пройдя полпути, я развернулась и пошла обратно по городу, мимо своей школы.

Джека я обнаружила в его пустой кухне, сидящего в темноте и глядящего перед собой, словно он ждет, когда случится что-то плохое. Что ж, случилось.

— Как-то раз я решил сбежать из дома после того, как папа напивался всю неделю подряд, — сказал он, когда я вошла без стука. Мальчик сидел на кресле-качалке у дешевого деревянного столика. Интересно, свет выключен, потому что ему так больше нравится, или потому, что они не могли оплатить счета? Оба варианта были мне знакомы.

— Сперва я пытался подстроить свою смерть, как Гекельберри Финн, — продолжал Джек. — С помощью свиной крови. Я даже ходил к мяснику и пытался купить ее. Но парень задавал слишком много вопросов, и мне пришлось уйти.  

Я осмотрела кухню. На стенах были мрачные пожелтевшие обои, а от рисунка в виде розовых цветочков воняло гнилым оптимизмом. Благо, они уже начали отклеиваться. В раковине стояли пустые бутылки, в воздухе пахло сигаретами, пылью и старым мусором. Я сравнила ее с кухней Ситизена, с ее высокими потолками, большими окнами, желтым диваном и свежими продуктами в холодильнике.

— Хочешь уйти отсюда? — спросила я.

Джек кивнул. Затем встал и скрылся дальше по коридору, а когда вернулся, в его руках был рюкзак. Он последовал за мной прочь из дома.

Мы избегали главной площади и шли в Ситизен в молчании, в наших ушах раздавалось эхо сирен скорой помощи. Полагаю, вскоре он узнает о судьбе своего отца. Наверняка мальчик уже догадывался. Образ бледного лица Даниэля Липа и его окровавленной рубашки продолжал всплывать в моей голове. Я мало что знала о детях. Особенно о таких умных, которые все замечали и смотрели на меня своими синими глазами из-под рыжевато-коричневых волос. У меня до сих пор дрожали руки, а мое сердцебиение было учащенным, неправильным, словно моя дрожь выбила сердце с его места, и оно не могло найти путь обратно.

Я отвела Джека на кухню Ситизена. Он сел на диван и наблюдал, как я тру свежий имбирь в два стакана с домашним лимонадом. Фредди всегда так делала, когда я была расстроена. Мы с Джеком сидели на желтом диване, грелись в слабом вечернем солнце, попивая острый, сладкий, пряный напиток, и чувствовали себя лучше. По крайней мере, я точно. Не знаю, было ли дело в имбире или в воспоминании о Фредди. Но мой страх немного уменьшился. Хотя, наверное, не стоило ему это делать.

После я проводила Джека в одну из гостевых спален на втором этаже. Она сильно запылилась, но простыни были чистыми… по крайней мере, когда их стелили. Надеюсь, это было не так уж давно. Комната была мужской, с оливково-зелеными обоями, темными занавесками, ковром и черным кирпичным камином.

Джек осмотрелся и ничего не сказал, но мне показалось, что ему нравится. Он положил рюкзак на кровать и прислонился своим тщедушным тельцем к изысканному резному столбику кровати.

— Это был отец? — спросил он, глядя прямо на меня с поджатыми в тонкую линию губами.

— Да.

— Он мертв?

Я не отводила взгляда от его синих очей.

— Да.

Я подошла к старой лампе у кровати и включила ее. Свет был ярким, желтым и наполнил комнату теплом. Благодаря ему стали видны коричневые веснушки на носу и щеках Джека, и его сухие глаза.

Я вытерла рукой пыль с тумбочки.

— Это сделал Ривер?

Мое сердце остановилось. И снова забилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Он использовал сияние, чтобы папа убил себя?

Я сглотнула и сделала глубокий вдох. «Ривер рассказал ему о сиянии?».

— Нет. Да. Наверное, да.

Джек молчал с пару минут и просто смотрел на камин, хоть в нем и не горело пламя.

Я подняла взгляд к потолку. Во всех комнатах Ситизена был высокий потолок, и обычно это придавало дому просторный вид. Но сегодня мне казалось, что его высоты недостаточно. Эта спальня, старые сатиновые покрывала, большая деревянная кровать и шесть закрытых окон удушали меня.

— Мне жаль, Джек, — наконец, выдавила я. — Я попрошу Ривера покинуть дом. И заставлю его уехать. Навсегда.

Даже говоря это, я знала, что вру. Ничего подобного я не сделаю.

— Ривер просто заботился обо мне.

— Это не оправдывает его поступка, — резко сказала я и положила руки на худые плечи мальчика. — Что он рассказал тебе о… о своих способностях? О сиянии?

Джек пожал плечами и заправил волосы за уши.

— Ничего особого, только то, что он мог заставлять людей видеть монстров. Но мне кажется, что это не все, — он посмотрел мне прямо в глаза. — Ривер — лжец.

— Да, я знаю.  

Джек начал разбирать свои вещи. Их было много — судя по всему, он надеялся никогда не возвращаться домой. Я тоже на это надеялась. Я помогла ему разложить все по местам и принесла зубную пасту. Когда мы добрались до дна рюкзака, мальчик достал небольшую квадратную картинку не больше девяти дюймов.

— Это моего дедушки, — сказал он и прикрепил ее к стене над тумбочкой. — Папа продал все остальные картины, потому что хотел пить весь день, вместо того чтобы идти работать. Но я сумел спасти эту.

Автопортрет был нарисован масляной краской. Автор нарисовал себя, стоящего перед холстом с поднятой кисточкой, и белокурую женщину, лежавшую на диване справа. Художник кого-то мне напоминал. Кого-то очень знакомого. Может, Даниэля Липа в трезвом виде.

Или нет.

А женщина на диване выглядела в точности как Фредди.

Я уложила Джека спать, спустилась на кухню и стала дожидаться Ривера.



 

Глава ¹⁸

Первым домой вернулся Люк.

— Даниэль Лип! — вскрикнул он и плюхнулся на диван рядом со мной. Вверх взлетели пылинки и заплясали в последних лучах солнца, проникающих сквозь окно. — Черт! И ты увидела эту резню во всей красе, с гребаного окна пиццерии! Как ты, сестренка?

Я просто покачала головой. Люк не знал и половины правды. Брат вздохнул.

— Он был пьяницей столько, сколько я себя помню. Я ненавидел то, как он кричал на нас, но все же…Он практически был нашей городской достопримечательностью. — Люк развалился на диване и скрестил руки. — Интересно, что подтолкнуло его к этому решению?

— Он был отцом Джека, — прошептала я. — Даниэль Лип. Это был его папа. Мы с Ривером встретили его этим утром.

Люк приподнялся.

— Вот черт!

— Именно… Я привела Джека к нам. Что еще мне было делать? Я не могла просто оставить его в полном одиночестве, ждать, пока появятся государственные служащие и засунут его в какой-то богом забытый сиротский дом! Потому я отдала ему зеленую комнату.

Люк внезапно наклонился и обнял меня. Поначалу я не знала, как реагировать. Но, в конце концов, мои руки поднялись по собственной воле и обняли его в ответ.

— Наш отец — козел, который сбежал в Европу и никогда не звонил и не присылал открыток. Но, по крайней мере, он не убивал себя на городской площади, — Люк снова вздохнул, и его плечи поникли. Я грустно улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ, и эта улыбка так сильно отличалась от его обычной самодовольной ухмылки, что брат стал непохожим на себя.

Люк встал, подошел к холодильнику, достал холодный чай и налил его в два стакана. Затем вернулся на диван.

— Что же стало с миром? Дьяволы, дети на кладбище, охота на ведьм, пьяные самоубийцы на главной площади. Может, наступил конец света? Апокалипсис близко? — он сделал щедрый глоток чая и покачал головой. — Как я и сказал вчера, все началось с приездом Ривера. Это могло быть совпадением, как и большинство вещей в жизни. Но каковы шансы увидеть, как мужчина убивает себя в центре города, сидя при этом на самой лучшей точке обозрения, и это при том, что вчера мы игрались с его сыном на чердаке? Господи! Я никогда не забуду его кровавую рубашку.

Я вздрогнула. Самой дрожащей дрожью, которая начинается с головы и распространяется к пальцам ног. Вот только дрожь у меня вызвал не образ рубашки Липа или зияющая рана на его глотке. Это был Ривер. Ривер, с нетерпением смотрящий, как Даниэль поднимает бритву к шее.

Последний луч солнца скрылся за окном. На кухне наступили сумерки.

— У Джека есть одна картина, я видела ее, когда он распаковывал вещи. На ней нарисована Фредди. Он сказал, что картина принадлежала его дедушке.

Брови Люка взметнулись вверх.

— Вот-вот, — кивнула я.

Он встал с дивана и потянулся.

— Ну, добавим этот пункт к нашему растущему списку загадок. Я иду спать. Джек наверняка рано проснется. И поскольку он переехал к нам, придется о нем заботиться.

«И делать это правильно, — говорило выражение его лица. — А не как наши родители». Люк вышел из кухни, и через минуту я услышала его шаги на втором этаже. Наверное, он хотел проведать мальчишку.

Я сидела в пустой кухне и пила чай. Уже стемнело. Большая часть комнаты была скрыта в тени. Окна остались открытыми, и меня вдруг охватило чувство, будто кто-то наблюдает за мной с улицы, скрытый во мраке…

Входная дверь распахнулась. Я услышала шаги в фойе, на мраморной лестнице, затем в обеденной, которой мы никогда не пользовались. Они остановились у двери в кухню.

Я помешала льдинки на дне стакана и подняла голову.

Ривер.

Мы не сводили друг с друга взгляда. Глядя на него, у меня появилось жгучее желание прогнать его прочь из Ситизена, в грязь, и бить его по лицу, пока не сотру с него это ленивое выражение. Может, Ривер был прав насчет меня и моей жестокости.

— Вайолет, помнишь, как мы дремали на этом диване? — он присел рядом со мной.

— Да, это было в понедельник, — я повернулась и посмотрела на большой нож мясника, лежавший на кухонном столе. Люк резал им хлеб, хотя я не раз его предупреждала, что для этого есть специальный зазубренный нож. Я подумала о том, чтобы взять его, о том, как он будет чувствоваться в моих руках, когда я проткну им Ривера между ребер. Мой разум задержался на этой мысли, и жестокость запела в моем сердце.

— В понедельник? А кажется, словно это было вечность тому назад.

Я проигнорировала его.

— Ну что ж, расскажи, как ты это сделал. И попытайся не врать, лжец.

Ривер перестал улыбаться, но его лицо оставалось спокойным.

— Я заставил его думать, что бритва была шариковой ручкой. А затем — чтобы он провел ею линию на шее, — парень тихо рассмеялся. 

Услышав это признание, как он произносит его вслух и делает мои подозрения истиной, я почувствовала, как у меня сжалось сердце. Словно кто-то держал его в кулаке. Он соврал, когда обещал больше не использовать сияние. Прямо мне в лицо.

Я ненавидела его.

По крайней мере, часть меня.

Что же до второй… ей было плевать. И это пугало меня до чертиков.

Ривер взял меня за руку и прижал ее к груди. Я попыталась выдернуть ее, но он лишь крепче сжал мне запястье, и… через секунду моя ярость исчезла, да так быстро, как прохладная вода исчезает во рту в жаркий день.

— Тот факт, что оружие было не в твоих руках, не отменяет того, что ты убийца, Ривер.

Он продолжал держать меня за руку. Я снова попыталась выдернуть ее, но не в полную силу.

Затем я погрузилась в себя. Попыталась вернуть свою ярость. Но бесполезно. Рука Ривера обжигала меня, и это было приятно.

— Не беспокойся, Ви. Я вне опасности. В этом прелесть моих уникальных способностей. Никто в них не поверит. Меня ни за что не поймают.

— Черт, это совсем не то, что я имела в виду!

Я откинула его руку и встала, нависая над парнем.

— Дело не в том, что тебя могут поймать. Ты совершил убийство. Убийство! Тебе не кажется, что это неправильно? Совсем? Даниэль был пьяницей, он обижал меня и не заботился о своем ребенке, но он также был жалким, потерянным, грустным человеком. Нельзя убивать людей, Ривер. Никого нельзя убивать! Ради всего святого, лучше бы ты проявил сострадание!

«Давай же, Ви. Разозлись. Он этого заслуживает. Он этого хочет. Его ленивый взгляд… это вызов, и ты должна на него ответить…».

 Ривер пожал плечами.

— У кого есть на это время? Говоря на языке морали, убийство — довольно двусмысленно. Давай немного пофилософствуем, Ви. Каким бы я был человеком, если бы позволил Даниэлю жить дальше? То, как он говорил о тебе на площади… это было неправильно. Джек был несчастен. Сама согласись, Даниэль хотел умереть. Зачем еще он так часто напивался? А я мог дать ему то, чего он желал, без всякого труда. Некоторые люди не заслуживают жить. Более того, некоторые заслуживают умереть. Зачем я родился с этим даром, если не для того, чтобы сделать мир лучше? Да, не спорю, я создаю монстров ради своих прихотей, потому что мне нравится чувствовать сияние. Но отец Джека… это было не ради забавы. А ради Джека. И ради тебя. Да, вышло далеко не идеально. Но вам обоим будет лучше без него, — он прижал ладонь ко рту и зевнул. Разговор ему наскучил. — Ты не можешь этого отрицать, Ви.

Я молчала с минуту.

— Еще как могу.

Но Ривер… его слова начинали обретать смысл. По крайней мере, они звучали логично. Часть меня, остававшаяся в здравом уме, не купилась на его речь. Не совсем. Что-то в ней казалось… неправильным.

Не так ли?

Ривер опустил руки мне на талию и притянул к себе.

— Я ни о чем не жалею. Единственное, что меня смущает, это то, что результаты моего сияния становится все сложнее предугадать. Раньше я был очень хорош в этом. Да что там, всего пару месяцев назад! Но, в последнее время, я не могу перестать использовать его, и тогда все идет не по плану.

— Погоди… что? Ты не можешь предугадать результат? Что это значит, черт возьми?! — я завертелась в его хватке, но Ривер не обратил внимания.

— О, это пустяк. Я просто начинаю понемногу терять контроль. Странно, но не более. Похоже, сияние зажило своей жизнью, словно это оно контролирует меня, а не наоборот. Но я уверен, что в этом нет ничего страшного.

Я перестала ерзать. Мне становилось лучше. Ривер прав. Некоторые заслуживают умереть. Неконтролируемое сияние — пустяк.

— Знаешь, Вайолет, когда я с тобой, то иногда могу уловить отзвуки твоих мыслей. Например, я знаю, что ты ненавидишь свеклу. Сама мысль о ней принимает форму отвратительной коричневой дымки в твоей голове. Я увидел ее, когда мы остановились у свеклы в продуктовом. Естественно, я тут же пошел дальше. Другое дело помидоры. Когда ты их представляешь, вокруг них появляется приятное розоватое сияние.

Я рефлекторно схватилась за голову, словно желая защитить свои мысли от Ривера. Но, почувствовав себя глупо, быстро опустила руки.

— Что еще ты можешь?

— Я могу сказать, что нравлюсь тебе, несмотря на то, что это неправильно, — парень улыбнулся, и часть меня растаяла от этой улыбки, как шоколад во рту и лед на солнце.

Но вторая часть пожалела, что у меня нет кирпича в руке, чтобы я могла бить его прямо по милой, кривоватой ухмылке, пока не потечет кровь, кровь, кровь, и не заляпает его рубашку, прямо как в случае отца Джека.

— Ви, ты бы видела черные тучи, окружавшие Даниэля Липа в твоей голове этим утром. Ух! А я-то думал, что ты ненавидишь свеклу. Ты поместила этого ублюдка в черную дыру. Бездну.

— Есть огромная разница между тем, чтобы желать кому-то смерти, и убивать, Ривер.

И тут мне пришла черная, злая, сочащаяся тьмой мысль. Что, если для Ривера не было никакой разницы? Это он подразумевал, когда говорил, что не может предугадать результат сияния? Был ли его разговор о двузначности морали просто способом оправдать нечто, что он не мог контролировать?

Я вспомнила слова Джанни о бедной рыжеволосой женщине. Ведьме. Из-за произошедших ужасов она совсем вылетела у меня из головы.

— Ривер, где ты пропадал?

Он пожал плечами. Затем задрал мне майку одной рукой и начал целовать мне живот. Его руки были покрыты засохшей краской.

— Ты… ты был в Иерусалим Рок?

«Сосредоточься. Если позволишь ему утихомирить твой гнев, то ты ничем не лучше него».

Ривер продолжал ласкать меня.

— Где это?

— В городе, о котором упоминал Джанни, где сожгли женщину. Это был ты, не так ли?

Я ничего не чувствовала, произнося эти слова. Только нежные поцелуи Ривера на своей коже, как прохладный ветерок в жаркий день.

— Я, — поцелуй, — понятия, — поцелуй, — не имею, о чем ты говоришь.

Поцелуй, поцелуй, поцелуй.

— Значит, ты не был в Иерусалим Рок? — мне становилось сложно концентрироваться на мыслях. Поцелуи Ривера… мне было так хорошо! Я внезапно стала мечтательной и счастливой. — Тогда где?

— Где-то в другом месте. Мне просто нужно было уехать ненадолго. Я поехал на юг, но не помню, куда именно. 

— Похоже на ложь, Ривер. Ты всегда такой загадочный… и мне это нравится, правда, но я хочу… хочу знать… — «Сосредоточься!», — ты когда-нибудь убивал раньше? В смысле, заставлял кого-то совершить самоубийство, кроме Даниэля Липа?

— Да, — пробормотал он у моей кожи.

— Сколько? 

Ривер повернул меня и начал целовать поясницу.

— Многих, Ви.

Мои глаза закрылись.

— Как много?

— Не знаю. Столько, сколько нужно было. Может, двенадцать. Может, гораздо больше. Знаешь, нужно подумать. Я жил с сиянием четыре года.

— Так… так ты даже не можешь вспомнить, скольких людей ты убил?

Ривер встал. Его пальцы поглаживали меня по спине, медленно и уверенно. Он уткнулся лицом мне в шею.

— Нет. Что сделано, то сделано. Больше я об этом не задумываюсь.

Его губы коснулись моего подбородка. От него пахло песком и солью, словно он плавал. Вероятно, мои волосы пахли так же. Такое случается, когда живешь у океана.

Мы целовались. Долго, страстно. Я почувствовала, как чары Ривера начинают проникать в меня, как было на кладбище. Они текли по моим венам, как вода по горам. Как время в летние деньки. Как кровь по перерезанной глотке.

— Ривер, ты используешь на мне сияние?

— Возможно. Тебе не все равно?

Все равно. По крайней мере, сейчас.

— Пошло оно все, — прошептала я и притянула его к себе.