2

Наш дом маленький даже по стандартам Свай, но, по крайней мере, у нас красивый вид. До того, как папа получил травму во время одного из походов на войну, он построил его таким высоким, что видно другой берег реки. Даже сквозь летнюю дымку можно рассмотреть чистые участки земли, где однажды рос лес, канувший в лету. Они похожи на зараженную болезнью кожу, но на севере и западе нетронутые холмы служат тихим напоминанием: сколько же всего кроется там, за горизонтом! За нами, за серебряными, за всем, что я знаю.

Я забираюсь по лестнице с потертыми деревяшками, по которым спускаются и поднимаются каждый день, в дом. С такой высоты видно лодки, плывущие вдоль реки, гордо развивая своими яркими флагами. Серебряные. Они единственные достаточно богатые, чтобы пользоваться личным средством передвижения. Пока они наслаждаются транспортом на колесах, прогулочными лодками или даже самолетами, мы можем положиться только на свои две ноги или на велосипед, если сильно повезет.

Лодка, должно быть, плывет в Саммертон — небольшой городок, который возвращается к жизни, когда король приезжает в свою летнюю резиденцию. Гиса была там сегодня, помогала швее, у которой учится. Они часто ходят на местный рынок, когда король решает порадовать нас визитом, чтобы продавать свой товар серебряным купцам и знати, как утята следующей за королевской семьей. Сам дворец более известен как Зал Солнца и значится достопримечательностью города, но я никогда его не видела. Не знаю, зачем членам королевской семьи второй дом, особенно когда их дворец в столице столь прекрасен. Но, как и все серебряные, они не живут по нужде. Ими движет жадность. Они всегда получают то, чего хотят.

Прежде чем открыть дверь в привычный хаос, я хлопаю по флагу на крыльце. Три красных звезды на желтой ткани, каждая обозначает брата. Осталось и место для меня. У многих домов есть такие флаги, некоторые с черными лентами вместо звезд — напоминание о смерти ребенка.

Внутри мама копошится над плитой, помешивая кастрюлю с тушеным мясом, пока папа испепеляет его взглядом со своей инвалидной коляски. Гиса вышивает за столом, делая нечто прекрасное и изысканное, и полностью вне моего понимания.

— Я дома! — говорю я, не обращаясь ни к кому конкретно. Папа машет мне, мама кивает, а Гиса не отрывает взгляда от куска шелка.

Я оставляю рядом с ней мешок краденого добра, предварительно потрусив им, чтобы зазвенели монеты.

— Думаю, здесь достаточно денег, чтобы приготовить приличный торт на папин день рождения. И батареек, чтобы продержаться до конца месяца.

Сестра рассматривает мешок, хмурясь от отвращения. Ей всего четырнадцать, но она умна для своего возраста.

— Однажды люди придут и заберут все, что у тебя есть.

— Зависть тебе не к лицу, Гиса, — упрекаю я, хлопая ее по голове. Ее руки поднимаются к идеальным, блестящим рыжим волосам, убирая их в аккуратный пучок.

Я всегда хотела иметь такие волосы, но никогда ей об этом не говорила. Когда ее ассоциировались с огнем, мои были коричневыми — цвета речного ила, как у нас говорят. Темные у корней, светлые на кончиках: стрессовая жизнь в Сваях высасывала цвет из наших волос. Большинство стриглись коротко, чтобы скрыть серые кончики, но не я. Мне нравится это напоминание; даже мои волосы в курсе — мы не должны так жить.

— Я не завидую, — фыркает она, возвращаясь к работе. Гиса вышивает цветы из огня, каждая нить создает прекрасное пламя на фоне масляно-черного шелка.

— Очень красиво, Ги. — Я позволяю себе провести пальцем по одному из цветков, наслаждаясь ощущениями от гладкой ткани. Она поднимает голову и нежно улыбается, показывая зубки. Сколько бы мы не ссорились, сестра знает, что она моя маленькая звездочка.

«Все понимают, что это я завистница, Гиса. Я ни на что не способна, кроме как воровать у талантливых людей».

Как только она закончит свое обучение, то сможет открыть собственный магазин. Серебряные будут съезжаться со всего мира, чтобы заплатить ей за платки, флаги и наряды. Гиса добьется редких для красных высот и заживет хорошо. Она позаботится о родителях и поставит меня с братьями на грязную работу, чтобы освободить нас от военной службы. Однажды Гиса спасет нас с одной лишь иголкой и ниткой в руке.

— Ах, мои девочки как день и ночь, — бормочет мама, проводя пальцами по седеющим волосам. Она не хотела никого обидеть, но это горькая правда. Гиса умная, красивая и милая. Я погрубее, как осторожно подметила мама. Тень на свете сестры. Думаю, единственное, что у нас общее, это сережки — память о братьях.

Папа сопит в своем углу и стучит кулаком по груди. Это нормально, учитывая, что у него лишь одно настоящее легкое. К счастью, навыки красных медиков спасли его, заменив нерабочее аппаратом, дышащим за него. Его придумали не серебряные, поскольку они в таком и не нуждаются. У них есть целители. Но они не тратят времени на спасение красных или хотя бы солдат на передовой. Большинство из них остаются в городах, продлевая жизнь древних серебряных, восстанавливая печень, уничтоженную алкоголем и тому подобное. Мы вынуждены организовывать черный рынок технологий и открытий, чтобы спасти себя. Некоторые дурацкие, некоторые просто не работают — но парочка клацающего металла сохранила жизнь моему отцу. Я всегда слышу, как он тикает; крошечный пульс, поддерживающий его дыхание.

— Я не хочу пирог, — ворчит он. Я не упускаю его взгляда в сторону растущего живота.

— Ну, тогда скажи, чего ты хочешь, пап. Новые часы или…

— Мэр, я не считаю украденную тобой с чьего-то запястья вещь новой.

Прежде чем в доме Барроу зародится новая война, мама снимает кастрюлю с плиты.

— Ужин готов! — Она относит ее к столу, и меня окатывает волна пара.

— Пахнет очень вкусно, — врет Гиса. Папа не столь тактичен и кривится от вида еды.

Не желая быть неблагодарной, я заставляю себя проглотить немного рагу. К моему удивлению, оно не так ужасно, как обычно.

— Ты использовала перец, который я тебе принесла?

Вместо того чтобы кивнуть, улыбнуться и поблагодарить меня, она краснеет и молчит. Знает, что я украла его, как и все свои подарки.

Гиса закатывает глаза и помешивает тарелку супа, чувствуя, к чему все идет.

Казалось бы, можно было уже и привыкнуть, но их осуждение до сих пор меня задевает.

Вздыхая, мама опускает лицо в руки.

— Мэр, ты же знаешь, что я ценю твой подарок… я просто хотела бы…

— Чтобы я была как Гиса? — заканчиваю я за нее.

Она качает головой. Очередная ложь.

— Нет, конечно же нет. Я не это имела в виду.

— Ну да. — Уверена, мой сарказм можно учуять в другой части деревни. Я изо всех сил пытаюсь не дать голосу дрогнуть. — Только так я могу помочь вам перед тем… как уйду.

Упоминание о войне — самый быстрый способ заставить родных затихнуть. Даже папа перестает сопеть. Мама поворачивает голову с красными от гнева щеками. Гиса берет меня за руку под столом.

— Я знаю, что ты делаешь все возможное, и из благих целей, — шепчет мама. Ей нелегко даются эти слова, но меня они все равно успокаивают.

Я закрываю рот и выдавливаю кивок.

Тут Гиса спрыгивает с места, будто ее током ударило.

— О, чуть не забыла! Я заходила на почту на обратном пути с Саммертона. Пришло письмо от Шейда.

Все равно что бомбу взорвала. Мама и папа карабкаются за грязным конвертом, который Гиса достает из куртки. Я позволяю им потрогать его, осмотреть бумагу. Ни один не умеет читать, потому они довольствуются тем малым, что может им дать сама бумажка.

Папа нюхает письмо, пытаясь узнать запах.

— Сосна. Не дым. Это хорошо, он вдали от Удавки.

Мы дружно выдыхаем с облегчением. Удавка — разбомбленная полоса земли, соединяющая Норту к Лэйклендам[1], где и проходит большинство битв. Основную часть времени солдаты проводят именно там, прячась в траншеях, обреченные быть подорванными, или идущие на опасные задания, которые заканчиваются кровавыми бойнями. Остальная часть границы, по сути, состоит из озер, но на севере холодно, как в тундре, и пустынно — потому бороться не за что. Много лет назад папу ранили именно в Удавке, когда на его подразделение сбросили бомбу. Ныне Удавка разрушена десятилетними битвами, над ней постоянно висит туман — дым от взрывов — а земля вовсе обесплодела. Она мертва и сера, как будущее войны.

Наконец он передал письмо мне на прочтение, и я с нетерпением развернула его, одновременно предвкушая и боясь слов Шейда.

Дорогая семья, я жив. Что очевидно.

Мы с папой хихикаем, а Гиса даже улыбается. Маму эта фраза не повеселила, хоть все письма Шейда начинаются именно так.

Нас отозвали с фронта, как наш Папа-Сыщик наверняка догадался. Я рад вернуться в основной лагерь. Здесь красно, как при рассвете, мы почти не видели серебряных офицеров. И без дыма Удавки можно рассмотреть, как с каждым днем встает солнце, светя все ярче и ярче. Но я здесь ненадолго. Командующий планирует перенаправить наше подразделение на битвы у озера, и нас назначили к одному из новых военных кораблей. Я встретил медсестру, которую забрали из ее части, и она сказала, что знает Трэми — он в порядке. Попал под шрапнель, отступая из Удавки, но быстро пришел в себя. Ни заражений, ни серьезных повреждений.

Мама громко вздыхает, качая головой.

— Ни серьезных повреждений, — фыркает она.

От Бри никаких новостей, но я не волнуюсь. Он лучший из нас, и уже подходит к концу его пятилетняя служба. Скоро он будет дома, мама, так что хватит нервничать. Больше докладывать нечего, по крайней мере, из того, что можно написать в письме. Гиса, сильно нос не задирай, хотя у тебя есть на то все основания. Мэр, прекрати ворчать и бить того мальчишку Уоррена. Папа, я горжусь тобой. Всегда. Люблю вас.

Ваш любимый сын и брат,

Шейд.

Как всегда, его слова берут за душу. Если сильно постараться, я практически могу услышать его голос. Затем лампы над нами внезапно начинают гудеть.

— Вы что, не воспользовались рационным талоном, который я вчера принесла? — спрашиваю я, и тут свет гаснет, окуная нас во тьму. Когда глаза привыкают, я замечаю, что мама качает головой.

Гиса стонет.

— Можно мы не будем начинать этот разговор снова? — Она встает, и ее стул скрипит. — Я спать. Попытайтесь не кричать.

Мы и не кричим. Так и живем — слишком усталые, чтобы ссориться. Мама с папой удаляются в спальню, оставляя меня одну за столом. Обычно я бы выскользнула из дома, но сегодня у меня не хватает сил ни на что другое, кроме как пойти спать.

Я поднимаюсь по очередной лестнице на чердак, где уже храпит Гиса. У нее талант засыпать за минуту, пока у меня уходят на это часы. Я устраиваюсь в койке, планируя просто полежать и подержать письмо Шейда. Как сказал папа, от него сильно пахнет сосной.

Журчание реки ласкает слух, скользящая по камням вода убаюкивает. Даже старый холодильник — ржавая машина, работающая на батарейках, которая обычно так гудит, что у меня начинается мигрень — не мешает мне сегодня. Но затем мою дрему разрушает птичий свист. Килорн.

«Нет, уходи».

Снова свист, на этот раз громче. Гиса ерзает, поправляя голову на подушке.

Ворча себе под нос и проклиная Килорна, я скатываюсь с койки и спускаюсь по лестнице. Нормальная девушка обязательно бы споткнулась из-за бардака в гостиной, но я очень устойчива, благодаря годам беготни от офицеров. За секунду я оказываюсь уже внизу, приземляясь по лодыжки в грязь. Килорн ждет меня, выходя из теней под домом.

— Надеюсь, тебе нравятся синие глаза, потому что я с радостью поставлю тебе за это фин…

Выражение его лица заставляет меня остановиться.

Он плакал. «Килорн никогда не плачет». Его костяшки кровоточат — могу поспорить, где-то неподалеку теперь страдает мятая стенка. Несмотря на свой характер, несмотря на поздний час, я не могу не беспокоиться за него, даже боюсь.

— Что такое? Что случилось? — Не подумав, я беру парня за руку, чувствуя кровь под своими пальцами. — Что не так?

У него уходит пару мгновений, чтобы подумать над ответом. Теперь я в ужасе.

— Мой мастер… он упал. И умер. Я больше не ученик.

Я пытаюсь сдержать вздох, но он все равно срывается с губ, дразня нас. Хоть Килорн и не обязан мне ничего объяснять, он все равно продолжает:

— Я не закончил обучение и теперь… — он путается в словах. — Мне восемнадцать. У остальных рыбаков уже есть ученики. Я безработный. Я не могу получить работу.

Следующие слова действуют как нож в мое сердце. Килорн нервно вздыхает, и я невольно жалею, что должна их выслушать.

— Меня отправят на войну.

3

Она длится большую часть последнего столетия. Не думаю, что ее вообще можно назвать войной, но нет такого слова, которое могло бы описать эту высшую степень разрушений. В школе нас учили, что все началось из-за земли. Лэйкленды плоские и плодородные, огражденные бесконечными озерами, полными рыбы. В отличие от горных и лесных холмов Норты, которую едва удается прокормить с помощью ферм. Даже серебряные чувствовали некие ущемления, потому король объявил войну, втягивая нас в конфликт, который не могла выиграть ни одна сторона.

Король лэйклендеров, очередной серебряный, ответил той же монетой, с полной поддержкой собственной аристократии. Им нужны были наши реки, чтобы получить доступ к морю, не леденевшему шесть месяцев в году, и водяные мельницы. Именно они укрепляют нашу страну, предоставляя достаточно электричества, чтобы хватило даже на красных. Я слышала слухи о городах на юге, рядом со столицей Археоном, где умелые красные строили машины, величие которых было за гранью моего понимания: для земного, водного и небесного транспорта; или оружие, которое посеет разрушения везде, где пожелают серебряные. Наш учитель гордо любил поговаривать, что Норта — надежда мира, нация, достигшая высот своими технологиями и властью. Остальные же, как Лэйкленды или Пьедмонт[2] на юге, живут в невежестве. Нам повезло родиться здесь. Повезло. От одного слова хочется кричать.

Но, несмотря на наше электричество, еду лэйклендеров, наше оружие, их численность, ни одна сторона не имеет преимущество над другой. У обеих серебряные офицеры и красные солдаты, борющиеся своими силами, пистолетами и щитами из тысяч красных тел. Война, которая должна была закончиться меньше чем столетие назад, все еще длится. Я всегда находила забавным, что мы боремся за еду и воду. Даже высокопоставленным и могучим серебряным нужно есть.

Но теперь в этом мало забавного, когда Килорн — следующий человек, с кем мне придется попрощаться. Я гадаю, подарит ли он мне сережку на память, когда напыщенный легионер заберет его.

— Одна неделя, Мэр. Через неделю меня не будет. — Его голос ломается, хоть он и кашляет, чтобы скрыть это. — Я не смогу. Они… они не заберут меня.

Но я вижу, как воля к борьбе гаснет в его глазах.

— Должно быть хоть что-то, что мы можем сделать, — выпаливаю я.

— Никто ничего не может. Никто не избегал призыва и выживал.

Мне можно не рассказывать. Каждый год кто-то пытается сбежать. И каждый год его тащат на городскую площадь, чтобы повесить.

— Нет. Мы найдем способ.

Даже сейчас он находит силы, чтобы ухмыльнуться мне.

— Мы?

Жар в моих щеках разгорается быстрее любого пламени.

— Я тоже обречена на призыв, но меня они не получат. Мы сбежим.

Армия всегда была моей судьбой и наказанием, я знаю. Но не его. Жизнь и так забрала у него слишком многое.

— Нам некуда идти, — сплевывает он, но хотя бы не спорит. Не сдается. — Мы ни за что не переживем зиму на севере, на востоке море, на западе война, на юге чертова радиация — а территории между кишат серебряными и охраной. И нам удастся красть прямо у них под носом и сбежать с головой на плечах?

Шестеренки моего разума крутятся с неимоверной силой, изо всех сил пытаясь придумать хоть что-то полезное. А затем меня словно молнией пронзает:

— Торговля на черном рынке, которому мы помогаем работать, доставляет любую контрабанду: от зерна до лампочек. Кто сказал, что нельзя доставить контрабандой людей?

Он открывает рот, чтобы выпалить тысячу причин, по которым этот план не сработает. Но затем улыбается и кивает.

Мне не нравится ввязываться в чужие дела. Нет времени на это. И, тем не менее, вот она я, слушаю, как сама произношу три слова, которые обрекут меня навеки:

— Предоставь это мне.

Вещи, которые нельзя продать обычным владельцам магазинов, мы относим Уиллу Вистлу. Он стар и слишком слаб, чтобы работать на складе, потому он устроился дворником на дневную смену. Ночью же он продает все, чего душа может пожелать, в своем заплесневелом вагончике, начиная строго запрещенным кофе и заканчивая экзотикой с Археона. Мне было девять, когда я впервые попытала счастья с Уиллом, держа в кулаке жменю украденных пуговиц. Он заплатил мне тремя медными монетами, не задавая лишних вопросов. Теперь я его лучший клиент и, вероятно, причина, по которой ему удается оставаться на плаву в столь гиблом месте. Иногда я даже могу назвать его своим другом. Но так было за много лет до того, как я узнала, что Уилл — часть гораздо большей организации. Некоторые зовут ее подпольем, другие черным рынком, но меня волнует лишь то, что они могут сделать. У этих ребят повсюду есть укрыватели, как Уилл. Даже в Археоне, как бы невероятно это ни звучало. Они перевозят нелегальную продукцию по всей стране. И могу поспорить, что в этот раз они смогут сделать исключение и перевезти человека.

— Совершенно невозможно.

За восемь лет Уилл ни разу не отказывал мне. Теперь морщинистый старый дурак практически хлопает дверцей своего вагона перед моим носом. Хорошо, что Килорн не пришел и не видит, как я подвожу его.

— Уилл, пожалуйста. Я знаю, что ты можешь это сделать…

Он качает головой, тряся своей белой бородой.

— Даже если бы я мог, я торговец. Люди, с которыми я работаю, не будут тратить время и силы на доставку очередного беглеца с места на место. Это не наше дело.

Я чувствую, как моя единственная надежда, надежда Килорна, ускользает прямо из рук.

Должно быть, Уилл видит отчаяние в моих глазах, потому смягчается и прислоняется к двери вагона. Мужчина вздыхает и оглядывается в темноту своего жилища. Через мгновение он поворачивается и манит меня внутрь. Я с радостью следую.

— Спасибо, Уилл, — лепечу я. — Ты даже не представляешь, что это для меня значит…

— Сядь и помолчи, девочка, — говорит высокий голос.

Из теней вагона, едва различимая в тусклом свете единственной голубой свечи Уилла, встает на ноги женщина. Скорее девушка, она едва ли выглядит старше меня. Но она куда выше, с видом бывалого воина. Пистолет на ее бедре, засунутый за красный пояс, испещренный солнышками, определенно запрещенный. Она слишком светловолосая и красивая, чтобы быть родом из Свай, и судя по испарине на ее лбу, она непривыкшая к нашей жаре и влажности. Девушка чужестранка, иноземка, а значит и преступница. «То что доктор прописал».

Она машет на скамейку, вделанную в стене вагона, и снова садиться, но только после меня. Уилл следует позади, но падает на потрепанный стул, переводя взгляд с меня на девушку.

— Мэр Барроу, познакомься с Фарли, — бормочет он, и она напрягает челюсть. Ее взгляд останавливается на моем лице.

— Ты хочешь перевезти груз.

— Себя и парня… — Но она поднимает широкую мозолистую руку, прерывая меня.

— Груз, — повторяет Фарли, многозначительно глядя на меня. Мое сердце скачет в груди; эта девчонка может помочь. — А место назначения?

Я копаюсь в мыслях, пытаясь придумать какое-нибудь безопасное местечко. Перед глазами всплывает старая школьная карта, с обведенным берегом и реками, отмеченными городами и деревнями, и всем между ними. От Харбор-Бэя до запада Лэйклендов, от северной тундры до радиационных отходов Руин и Помоев — все это опасные для нас территории.

— Куда-нибудь, где мы сможем быть в безопасности от серебряных. Вот и все.

Фарли смотрит на меня с неизменным выражением лица.

— У безопасности своя цена, девочка.

— У всего своя цена, девочка, — парирую я, копируя ее тон. — Уж мне ли не знать.

В вагоне наступает долгое мгновение затянувшейся тишины. Я чувствую, как бесполезно проходит ночь, забирая драгоценные минуты Килорна. Должно быть, Фарли чувствует мое смятение и нетерпение, но не спешит отвечать. Казалось, прошла вечность, прежде чем она наконец открыла рот:

— Алая Гвардия принимает твое предложение, Мэр Барроу.

Мне надобится вся моя сдержанность, чтобы не подняться с места от радости. Но что-то неспокойно тянет меня внутри, не давая улыбке расплыться на лице.

— Оплата ожидается в полном объеме, в эквиваленте тысяча крон, — продолжает девушка.

У меня чуть дыхание не перехватывает. Даже Уилл выглядит удивленным, его пышные белые брови исчезают за челкой.

— Тысяча?! — удается мне выдавить. Никто не проводит сделки на такую сумму, не в Сваях. На такие деньги моя семья может кормиться год. Да чего уж там, много лет!

Но Фарли не закончила. Что-то мне подсказывает, что она этим наслаждается:

— Ты можешь заплатить купюрами, тетрархическими монетами или с помощью бартера. И это цена за один груз, естественно.

Две тысячи крон! Целое состояние. Наша свобода стоит целое состояние!

— Твой груз перевезут послезавтра. Тогда и заплатишь.

Я едва могу дышать. Меньше чем два дня, чтобы собрать больше денег, чем мне удалось украсть за всю жизнь. «Выхода нет».

Она даже не дает мне времени отказаться.

— Ты принимаешь наши условия?

— Мне нужно больше времени.

Девушка качает головой и наклоняется вперед. От нее пахнет порохом.

— Ты принимаешь наши условия?

Это невозможно. Это глупо. «Это наш лучший вариант».

— Я принимаю ваши условия.

Следующее мгновение проходит размыто; я плетусь домой через тени и грязь. В голове хаос, пытаюсь найти способ прибрать к рукам что угодно, что хоть приблизительно подойдет под цену, названую Фарли. Одно можно сказать наверняка, в Сваях ничего подобного нет.

Килорн ждет в темноте, выглядя как потерянный мальчишка. Думаю, в каком-то смысле он такой и есть.

— Плохие новости? — спрашивает он, пытаясь говорить спокойно, но его голос все равно дрожит.

— Подполье может помочь нам выбраться. — Ради его же блага, я стараюсь оставаться собранной, пока объясняю. Две тысячи крон равносильны царскому престолу, но я делаю вид, что это сущий пустяк: — Если другие могут, то и мы сможем. А мы сможем.

— Мэр. — Его голос ледяной, холоднее зимы, но хуже всего пустое выражение глаз. — Все кончено. Мы проиграли.

— Но если нам удастся…

Он хватает меня за плечи, крепко держа на расстоянии вытянутой руки. Мне не больно, но от этого шок не меньше.

— Не поступай так со мной, Мэр! Не заставляй поверить, что из моей ситуации есть выход! Не давай мне надежду.

Он прав. Жестоко давать надежду тому, кто ее лишен. Она просто перерастет в разочарование, возмущение, ярость; во все, что делает жизнь сложнее, чем она есть.

— Просто позволь мне смириться с этим. Может… может, тогда я смогу привести голову в порядок, серьезно натренироваться и попробовать выжить в битве.

Я нащупываю его запястья и крепко хватаюсь за них.

— Ты так говоришь, будто уже мертв.

— Возможно.

— Мои братья…

— Твой отец убедился, что они знают, что делают, задолго до их отбытия. Ну и немало важно, что они все громилы. — Он выдавливает улыбку, пытаясь заставить меня рассмеяться. Не срабатывает. — Я хороший пловец и моряк. Пригожусь на озерах.

Парень обнимает меня, и я понимаю, что трясусь.

— Килорн… — бормочу я ему в грудь. Но следующие слова не срываются с языка. «Это должна была быть я». Мое время на исходе. Остается надеяться, что Килорн сможет прожить достаточно долго, чтобы я успела увидеть его вновь, в казармах или траншее. Возможно, тогда мне удастся подобрать нужные слова. И я пойму, что чувствую.

— Спасибо, Мэр. За все. — Он отодвигается, отпуская меня слишком быстро. — Если ты накопишь деньги, тебе может их хватить к моменту прихода легиона.

Я киваю ради него. Но у меня нет в планах оставлять его сражаться и умирать в одиночку.

Ко времени, когда я снова оказываюсь в койке, я уже знаю, что мне не уснуть. Должно быть что-то, что я могу сделать, и я обязательно придумаю выход, даже если у меня уйдет на это вся ночь.

Гиса кашляет во сне — вежливый, тихий звук. Даже без сознания ей удается быть женственной. Не удивительно, что она так хорошо вписывается в компании серебряных. В ней есть все, что им нравится в красных: она спокойная, собранная, скромная. Хорошо, что это ей приходится иметь с ними дело, помогая сверхчеловеческим идиотам подбирать шелк и роскошную ткань для нарядов, которые они наденут лишь единожды. Сестра говорит, что к этому привыкаешь — к количеству денег, которые они тратят на столь тривиальные вещи. А в Главном Саду — рынке в Саммертоне — цены увеличиваются в десять раз. Вместе со своей госпожой Гиса вышивает кружево, шелк, мех, даже драгоценные камни, чтобы создать искусство, которое сможет носить серебряная элита, повсюду следующая за правящей семьей. Парад, как мы их называем: бесконечный марш самодовольных павлинов, у одного гордыня больше, чем другого, и вид глупее. Все серебряные глупые и одержимые своим статусом.

Сегодня я ненавижу их даже больше обычного. Их потерянных вещей, наверное, хватило бы на спасение от армии мне, Килорну и половине Свай.

Уже второй раз за вечер бьет молния.

— Гиса, проснись. — Я не шепчу. Девчонка спит как мертвая. — Гиса!

Она переворачивается и стонет в подушку.

— Иногда мне хочется тебя убить, — ворчит она.

— Как мило. А теперь проснись!

Ее глаза все еще закрыты, когда я прыгаю на нее, приземляясь, как большая кошка. Прежде чем она начнет кричать, ныть и звать маму, я закрываю ей рот ладонью.

— Просто выслушай меня. Не говори ничего.

Она фыркает мне в руку, но кивает.

— Килорн…

Ее кожа вспыхивает красным при его упоминании. Она даже хихикает, чего не делает никогда. Но у меня нет времени на ее детскую влюбленность, не сейчас.

— Гиса, прекрати. — Я вздыхаю. — Килорна призывают на войну.

И тут ее смех испаряется. Для нас призыв — это не шутки.

— Я нашла способ вытащить его отсюда, спасти от войны, но мне нужна твоя помощь. — Больно это говорить, но слова все равно продолжают литься из моего рта. — Ты нужна мне, Гиса. Поможешь?

Она не мешкает перед ответом, и я чувствую сильный прилив любви к сестре.

— Да.

Хорошо, что я низенькая, иначе я никогда бы не поместилась в запасную униформу Гисы. Она плотная и темная, совсем не приспособленая к летней жаре, с пуговицами и молниями, накаляющимися под солнцем. Сумка за моей спиной перекатывается, чуть не придавливая меня весом тканей и инструментов для шитья. У Гисы собственная сумка и стягивающая униформа, но впечатление, будто они вовсе ей не мешают. Она привыкла к тяжелой работе и трудной жизни.

Большую часть дороги мы плывем вверх по течению, вжавшись между мешками с пшеницей на барже добродушного фермера, с которым Гиса подружилась много лет назад. Люди доверяют ей, в отличие от меня. Фермер ссаживает нас за милю до места достижения — Двери в Сад, как называет ее Гиса, хоть никаких садов там не видать. На самом деле это ворота, сделанные из блестящего стекла, ослепляющего нас еще до того, как появляется возможность зайти внутрь. Остаток стены выглядит так, будто сделан из того же материала, но я ни за что не поверю, что серебряный король настолько глуп, чтобы прятаться за стеклянной стеной.

— Это не стекло, — говорит мне Гиса. — По крайней мере, не совсем. Серебряные нашли способ растапливать алмаз и смешивать его с другими материалами. Стена совершенно неприступна. Даже бомба ей не помеха.

Алмазные стены.

— Да уж, ведь она им так необходима.

— Опусти голову. Я сама с ними поговорю, — шепчет сестра.

Я следую за ней по пятам, потупив взгляд в землю, переходящей с потрескавшегося черного асфальта на выложенный белый камень. Он такой гладкий, что я чуть не поскальзываюсь, но Гиса вовремя хватает меня за руку, помогая восстановить равновесие. У Килорна не было бы такой проблемы, с его морскими ногами. С другой стороны, Килорна бы вообще здесь не было. Он уже сдался. «А я не стану».

Когда мы подходим ближе к воротам, я щурюсь, чтобы увидеть, что находится по ту сторону. Хоть Саммертон существует всего в одно время года, брошенный при первых же заморозках, это самый большой город, который я когда-либо видела. Там и шумные улочки, и магазины, и бары, и дома, и дворики — все выходят к мерцающему чудищу из алмазного стекла и мрамора. И теперь я знаю, почему у него такое название. Зал Солнца сверкает как звезда, возвышаясь на добрых тридцать метров над землей в извивающейся массе шпилей и мостов. В некоторых местах он намеренно затемнен, чтобы дать своим жителям конфиденциальность. Нельзя, чтобы крестьяне смотрели на жизнь своего короля и его придворных. Дворец захватывает дух своим великолепием и громоздкостью — и это всего лишь летний дом.

— Ваши имена, — рявкает грубый голос, и Гиса резко останавливается.

— Гиса Барроу. Это моя сестра Мэр Барроу. Она помогает мне отнести товар моей госпоже. — Она не дергается, говорит четко, даже с нотками скуки в голосе. Офицер охраны кивает мне, и я показательно приподымаю сумку. Гиса вручает наши идентификационные карточки — обе порванные и грязные, готовые распасться на части, но их вполне достаточно.  

Мужчина, осматривающий нас, должно быть, знает мою сестру, поскольку едва глянул на ее карточку. Мою же он внимательно изучает, с минуту переводя взгляд с фотографии на меня. Я гадаю, не шептун ли он, умеющий читать мысли. Это быстро положило бы конец нашей маленькой экскурсии и, скорее всего, помогло бы мне заработать петлю на шее.

— Запястья, — вздыхает он, мы явно ему наскучили.

Я мешкаю с мгновение, но Гиса вытягивает правую руку без всяких промедлений. Я повторяю жест. Офицер натягивает красные ремешки нам на руки. Они сужаются, пока не становятся такими же тугими, как кандалы — самостоятельно эти штуки с себя не снимешь.

— Идите, — говорит офицер, лениво махая рукой. Две юные девушки не представляют угрозы в его глазах.

Гиса кивает в знак благодарности, но я упрямствую. Этот мужчина не заслуживает и намека на признательность с моей стороны. Ворота раскрываются, и мы проходим внутрь. Биение сердца отдает в ушах, заглушая звуки Главного Сада, мы будто попадаем в другой мир.

Никогда не видела такого рынка, с цветами, деревьями и фонтанами. Красных мало, они быстро передвигаются, выполняя задания и продавая собственный товар, помеченные красными ремешками. Хоть на серебряных их нет, их легко приметить в толпе. Они пестрят драгоценными камнями и дорогими металлами, каждый стоит целое состояние. Немного работы, и я могу вернуться домой со всем, что мне когда-либо понадобится. Все они высокие, красивые и надменные, двигающиеся с плавной грацией, на которую не могут претендовать красные. У нас попросту нет времени так двигаться.

Гиса ведет меня мимо пекарни с тортами, посыпанными золотой пылью, бакалейной с яркими фруктами на витрине, которых я никогда не видела, и даже зверинца, полного диких животных за пределами моего понимания. Маленькая девочка — серебряная, судя по одежде — кормит маленьким кусочком яблока пятнистое животное, похожее на лошадь с невероятно длинной шеей. Через пару улиц блистает всеми цветами радуги магазин украшений. Я все замечаю, но держать голову ровно в таком месте тяжеловато. Кажется, сам воздух пульсирует от насыщенности здешней жизни.

Только мне подумалось, что нет ничего фантастичнее этого места, как я присматриваюсь к серебряным и вспоминаю, кто они такие. Маленькая девочка — тэлки, поднимает яблоко на три метра в воздух, чтобы накормить длинношейное чудовище. Флорист проводит руками по горшку с белыми цветами, и они начинают расти, сворачиваясь вокруг его локтей. Он грини — манипулятор растений и земли. У фонтана сидит парочка нимф, лениво развлекая детей летающими шарами воды. У одной из них оранжевые волосы и глаза полные ненависти, даже несмотря на окружающих ее детей. По всей площади бродят все виды серебряных, наслаждающихся своей экстраординарной жизнью. Их так много, один величественнее, замечательнее и могущественнее другого — как же они далеки от знакомого мне мира!

— Вот так живет другая половина, — бормочет Гиса, чувствуя мое восхищение. — Этого достаточно, чтобы вызвать тошноту.

Меня охватывает чувство вины. Я всегда завидовала Гисе, ее таланту и привилегиям, которые он давал, но я никогда не задумывалась о цене всему этому. Она мало времени проводила в школе и потому практически ни с кем не дружила в Сваях. Будь сестра нормальной, у нее была бы целая толпа приятелей. Она бы улыбалась. Вместо этого, четырнадцатилетняя девочка орудует иголкой и ниткой, закидывая груз будущего семьи себе на спину вступая по шею в мир, который ненавидит.

— Спасибо, Ги, — шепчу я ей на ухо. Она знает, что я говорю не только за сегодня.

— Магазин Саллы там, с синим навесом. — Она указывает на боковую часть улицы, где между двумя кафе зажат крошечный магазинчик. — Я буду внутри, если понадоблюсь.

— Не понадобишься, — быстро отвечаю я. — Даже если все пойдет не по плану, я не хочу, чтобы ты в это вмешивалась.

— Хорошо. — Тут она берет меня за руку и крепко сжимает ее на секунду. — Будь осторожна. Сегодня здесь больше людей, чем обычно.

— Так будет легче спрятаться, — ухмыляюсь я.

— Офицеров тоже больше. — Говорит она замогильным голосом.

Мы продолжаем идти, хоть каждый шаг все ближе подводит нас к моменту, когда она оставит меня одну в этом странном месте. По мне проходит волна паники, когда Гиса осторожно поднимает сумку с моих плеч. Мы дошли до ее магазина.

Чтобы успокоиться, я нашептываю себе под нос:

— Ни с кем не разговаривай, не встречайся взглядом. Продолжай идти. Я уйду тем же путем, каким пришла, через Дверь в Сад. Офицер снимет мой ремешок, и я продолжу идти. — Сестра кивает в знак согласия, ее глаза расширяются от волнения и, возможно, надежды. — До дома десять миль.

— До дома десять миль, — повторяет она.

Больше всего в мире мне хотелось бы пойти с ней, но я просто смотрю, как Гиса исчезает под синим навесом. Она и так провела меня достаточно далеко. Теперь мой черед.