1

Ненавижу Первую пятницу! Из-за нее в деревне собирается толпа, а это последнее, чего можно желать в середине жаркого лета. В тени не так уж плохо, но от запаха вспотевших рабочих сворачивается молоко. Воздух мерцает от жары и влажности, и даже лужи со вчерашней бури превратились в кипяток с радужными кругами от масла и смазки.

Рынок становится всё менее людным, все закрывают свои ларьки, заканчивая рабочий день. Купцы слишком заняты собственными делами, проявляя небрежность и облегчая мне задачу: украсть пару товаров. К тому времени, как я закончила, мои карманы полнятся всякими безделушками и яблоком на дорожку. Неплохая добыча для нескольких минут работы. Я вливаюсь в поток людей и даю им унести себя. Мои руки активно трудятся, мимолетно опускаясь в чужие карманы. У одного мужчины я достаю какой-то счет, у женщины снимаю браслет с запястья — ничего крупного. Местные жители слишком много думают о дороге, чтобы заметить воришку в своих рядах.

Высокие здания на сваях, за которые деревня и получила свое имя (Сваи, очень оригинально), нависают в десяти футах над грязью. Весной нижний берег опускается под воду, но сейчас, в августе, деревня страдает от засухи и пламенного солнца. Почти все ждут Первой пятницы — дня, когда школа и работа заканчивается раньше положенного. Но не я. Нет, я бы предпочла бесполезно проводить время в переполненном детьми классе.

Не то чтобы мне осталось долго учиться. На кону мое восемнадцатое день рождения, а с ним и призыв на военную службу. Я не подмастерье, у меня нет работы, потому меня отправят на войну, как и всех других бесполезных для общества. Неудивительно, что у нас не осталось рабочих мест, с таким-то количеством мужчин, женщин и детей, пытающихся избежать армии.

Мои братья отправились на войну, когда им стукнуло восемнадцать, все трое были направлены на бои с лэйклендерами. Из них только Шейд умеет связать два слова, и он частенько отправляет мне письма. От других братьев, Бри и Трэми, я не получала вестей уже год. Но отсутствие новостей — это тоже хорошая новость. Многие семьи годами не получают писем, а затем их сыновья и дочери оказываются у них на пороге, заслужив отпуск, а иногда и блаженное увольнение. Но чаще всего приходят письма из плотной бумаги, с печатью королевской короны под коротким письмом-благодарностью за жизнь вашего ребенка. Может, даже пришлют пару пуговиц с их порванных, забытых мундиров.

Мне было тринадцать, когда Бри ушел. Он поцеловал меня в щеку и подарил нам с маленькой сестрой Гисой одну пару сережек — стеклянные бусинки светло-розового, закатного оттенка. В ту ночь мы сами прокололи себе уши. Трэми и Шейд решили поддержать традицию. Теперь у нас с Гисой по три крошечных шарика в ухе, напоминающие о воюющих братьях. Я не верила, что они уйдут, вплоть до момента, когда к нам пришел один из легионеров в своем отполированном обмундировании и забрал их одного за другим. Этой осенью они придут за мной. Я уже начала копить деньги — и красть — чтобы купить Гисе сережки перед тем, как покину ее.

«Не думай об этом». Вот что всегда говорит мама об армии, моих братьях, да обо всем. «Отличный совет, мам».

Дальше по улице, на перекрестке Милл и Марчер, толпа густеет, и все больше жителей деревни присоединяется к маршу. Группа детей, маленьких воришек, копошится своими потными жадными пальчиками по чужим карманам. Они слишком юные, чтобы набить в этом руку, и стража быстро их ловит. Обычно детей отправляют в шахты или тюрьму на заставе, но офицеры тоже хотят посмотреть на Первую пятницу. Они пару раз пинают главарей и отпускают их. «Маленькое проявление милосердия».

Почувствовав легчайшее давление на талию, я инстинктивно поворачиваюсь и хватаю за руку глупого воришку, решившего меня ограбить. Сжимаю все крепче, чтобы этот маленький осел не смог сбежать. Но вместо тощего мальчишки я вижу ухмыляющегося парня.

Килорн Уоррен. Подмастерье рыбака, сирота и, вероятно, мой единственный друг. В детстве мы любили драться, но теперь, когда мы повзрослели — и он стал на голову выше меня — я стараюсь избегать подобных столкновений. Но и от него есть своя польза. Например, когда надо достать до высокой полки.

— Ты становишься быстрее. — Хмыкает он, вырываясь из моей хватки.

— Или ты — медленнее.

Парень закатывает глаза и вырывает яблоко у меня из рук.

— Мы ждем Гису? — спрашивает он, откусывая плод.

— Она взяла отгул и засела за работу.

— Тогда пошли. Не хочу пропустить шоу.

— О да, это была бы такая трагедия!

— Ай-ай-ай, Мэр, — поддевает он, качая пальцем у меня перед носом. — Ведь это должно быть веселым времяпрепровождением!

— Это должно быть предупреждением, дурак.

Но тот уже шагает вперед, и мне приходится перейти на бег, чтобы за ним поспеть. Его походка неровная, ноги качаются из стороны в сторону. «Морские ноги», как он их называет, хоть парень никогда не отплывал в далекие моря. Наверное, долгие часы на рыболовной лодке его мастера берут свое, хоть и работают они на реке.

Как и мой отец, папа Килорна был призван на войну, но если мой вернулся без ноги и легкого, мистер Уоррен вернулся в обувной коробке. После этого мать Килорна сбежала, оставляя маленького сына на произвол судьбы. Он чуть не умер от голода, но это не мешало ему доставать меня. Я откармливала его, чтобы не приходилось пинать этот мешок костей, и теперь, десять лет спустя, он выглядит вполне себе здоровым. Хорошо, что ему, как подмастерье, не придется уезжать на фронт.

Мы подходим к началу холма, где толпится больше всего людей, толкающихся и пихающихся со всех сторон. Посещение Первой пятницы является обязательным, если только вы не «незаменимый работник», как моя сестра. Будто не было ничего важнее вышивки по шелку. Но серебряные любят шелк, не так ли? Даже стражу, по крайней мере, некоторых из них, можно подкупить вышивкой Гисы. Не то чтобы я об этом что-то знала.

Тени вокруг нас углубились, и мы поднялись по каменной лестнице к вершине холма. Килорн перепрыгивает через две ступеньки, бросая меня позади, но затем останавливается и ждет. Парень ухмыляется, глядя на меня сверху вниз, и откидывает прядь темно-рыжих волос со своих зеленых глаз.

— Иногда я забываю, что у тебя ноги, как у маленького ребенка.

— А у тебя мозги! — рявкаю я, легонько шлепнув его по щеке, проходя мимо. Его смех преследует меня до самого верха.

— Что-то ты сегодня очень ворчливая.

— Просто я ненавижу эти шоу.

— Знаю, — бормочет он, в кои веки серьезный.  

А затем мы выходим на арену, всматриваясь в палящее солнце над головой. Построенная десять лет назад, арена с легкостью может сойти за самое высокое здание в Сваях. Его нельзя сравнить с городскими гигантами, но все же, небесных стальных арок и тысяч футов бетона достаточно, чтобы у деревенской девушки перехватило дыхание.

Стража повсюду, их черно-серебряная униформа выделяется в толпе. Это Первая пятница, и они не могут дождаться начала представления. В их руках длинные ружья и пистолеты, хоть они в них не нуждаются. Как и положено, офицеры — серебряные, а им нечего бояться от красных. Это общеизвестный факт. Мы им не ровня, хоть это и не заметишь невооруженным глазом. Единственное, что нас отличает, по крайней мере, внешне, это то, что серебряные стоят ровно. Наши спины согнуты от работы, бесполезных надежд и неминуемого разочарования своим местом в жизни.

Внутри открытой арены так же жарко, как и снаружи, и Килорн, встав на носочки, быстро находит нам местечко в тени. Стульев нет, только длинные бетонные лавочки, но несколько серебряных вельмож наверху наслаждаются на своих прохладных и удобных балконах. Им подносят напитки, еду, даже лед в середине лета. У них кресла с подушками, электрический свет и другие удобства, которых я лишена. Но они даже не замечают этого, жалуясь на «жалкие условия». Я бы устроила им жалкие условия, представься мне такой шанс. У нас же есть лишь жесткие скамейки и пару видеоэкранов: с шумами, повышенной яркостью и громкостью.

— Готов поспорить на свою зарплату, что сегодня снова выиграет сильнорук, — говорит Килорн, метая серединку от яблока на пол арены.

— Никаких споров, — резко отвечаю я. Многие красные делают ставки на боях, надеясь выиграть хоть что-то, что поможет им прожить еще одну неделю. Но не я, даже с Килорном. Легче украсть кошелек букмекера, чем получить у него деньги. — Ты не должен так распоряжаться своими сбережениями.

— Это не напрасная трата, если я прав. Сильнорук всегда побеждает.

Сильноруки попадаются в половине поединков, их навыки и возможности лучше всего подходят арене. Они упиваются этим, используя свою сверхчеловеческую силу, чтобы избивать других чемпионов, как тряпичных кукол.

— Что насчет второго? — спрашиваю я, думая, какой же из серебряных может там оказаться. Тэлки, свифты, нимфы, грини, камнекожи — на всех страшно смотреть.

— Не знаю. Надеюсь, кто-то крутой. Я не прочь повеселиться.

Мы с Килорном расходимся во взглядах на Подвиги Первой пятницы. Я не наслаждаюсь наблюдением за тем, как один чемпион пытается разорвать другого на кусочки, но он это обожает. «Пусть они уничтожат друг друга, — говорит парень. — Они не одни из нас».

Он не понимает, в чем суть Подвигов. Это не просто бездумное развлечение, которое должно дать красным передышку от изнурительной работы. Это продуманное, открытое послание. Только серебряные могут драться на арене, ведь лишь у них есть шанс выжить. Они борются, чтобы показать нам свою силу и мощь. «Вы нам и в подметки не годитесь. Мы лучшие. Мы боги». Это написано в каждом сверхчеловеческом ударе, которые наносят чемпионы.

И они абсолютно правы. В прошлом месяце я смотрела, как свифт дрался с тэлки, и, несмотря на то, что первый мог двигаться со скоростью света, тэлки заставил его остановиться. С помощью силы своего разума он оторвал второго бойца от земли. Сфит начал задыхаться; думаю, соперник мысленно душил его. Когда лицо серебряного приобрело голубоватый оттенок, матч закончился. Килорн ликовал — он делал ставку на тэлки.

— Леди и джентльмены, серебряные и красные, добро пожаловать на Первую пятницу, Подвиг августа! — голос ведущего эхом разносится по арене, усиленный стенами. Ему явно скучно, и я его не виню.

Однажды Подвиги были не матчами, а казнью. Заключенные и враги государства отправлялись в Археон — столицу — и были убиты перед глазами толпы серебряных. Наверное, им настолько это нравилось, что они превратили это в шоу. Не ради убийства, а ради развлечения. Затем это стало Подвигами и вошло в традицию во всех городах, с разными аренами и зрителями. В конце концов красным разрешили присутствовать на матчах, отдав нам дешевые места. Вскоре серебреные построили арены в каждом захолустье, даже в такой деревеньке, как Сваи, и присутствие на шоу, однажды бывшее наградой, стало обязательным. Шейд говорил, это потому, что после арены заметно снизилась преступность красных, хоть иногда мы и проявляли мятежный дух. Теперь серебряным не нужна казнь, легионы или даже охрана, чтобы сохранить порядок; нас с легкостью можно припугнуть и двумя чемпионами.

Сегодня они с радостью выполняют свою работу. Первого вышедшего на белый песок объявляют Кантосом Карросом — серебряным с восточного Харбор-Бэя. Видеоэкраны показывают четкую картинку воина, и мне не нужно уточнять, что он сильнорук. Его предплечья размером со ствол дерева, жилистые, с выступающими венами и натянутой кожей. Когда он улыбается, я вижу, что все его зубы либо выбиты, либо сломаны. Может, в детстве он не поладил с зубной щеткой.

Килорн и другие деревенские ревут в знак поддержки. Офицер кидает буханку хлеба самым громким за их старания. Слева от меня сидит крикливый ребенок, ему дают ярко-желтую бумажку. Электроны — дополнительные рационы на электричество. Все это ради того, чтобы заставить нас вопить, кричать, смотреть, даже если мы этого не хотим.

— Правильно, пусть он вас услышит! — протянул ведущий, вкладывая в эти слова весь свой энтузиазм. — А вот и его оппонент, приехавший прямиком из столицы, Самсон Мерандус!

Второй воин выглядит бледным и хилым рядом с этой горой мускулов в форме человека, но его синяя стальная броня отполирована до блеска. Он, наверное, какой-нибудь второй сын второго сына, пытающийся прославиться с помощью арены. Несмотря на то, что он должен бояться, вид у бойца вполне спокойный.

Его фамилия звучит знакомо, но это неудивительно. Многие серебряные походят из именитых семей, знатных домов с десятками членов. Правящая семья нашего региона, Кэпитал-Вэлли, это дом Велле, хоть я ни разу за свою жизнь не видела губернатора. Он приезжает к нам дважды в год, и даже в те редкие случаи никогда не посещает деревни красных, подобные моей. Я однажды видела его речное судно: элегантное, с зелено-золотыми флагами. Он грини, и с его продвижением на берегу расцветали деревья, из земли вырастали цветы. Я считала это прекрасным, пока один из мальчишек не кинул камни в его судно. Они упали в реку, не нанеся никакого вреда. Мальчика все равно отправили в шахты.

— Уверена, победит сильнорук.

Килорн хмурится, глядя на хилого чемпиона.

— Откуда ты знаешь? Какая сила у Самсона?

— Какая разница, он все равно проиграет, — фыркаю я, устраиваясь поудобнее и готовясь к просмотру.

Над ареной раздается уже привычный звонок. Многие встают на ноги от возбуждения, но я продолжаю сидеть в молчаливом протесте. Как бы спокойно я ни выглядела, под моей кожей бурлит ярость. Ярость и зависть. «Мы боги», — отдается эхом фраза у меня в голове.

— Чемпионы, становитесь по местам.

Они расходятся по разным концам арены, вкапываясь пятками в песок. На матче не разрешено пользоваться пистолетами, потому Кантос достает короткий и широкий меч. Сомневаюсь, что он ему понадобится. Самсон не принес оружия, его пальцы едва дергаются в предвкушении.

Раздается низкий электронный гудок. «Ненавижу эту часть». От звука вибрируют зубы, кости, пульсируя до такой степени, что я боюсь рассыпаться на части. Он резко прерывается боем курантов. «Началось». Я выдыхаю.

С первых же секунд видно, что сегодняшний матч превратится в бойню. Кантос кидается вперед, как бык, поднимая за собой клубы песка. Самсон пытается увернуться, используя свое плечо, чтобы проскользнуть мимо серебряного, но сильнорук слишком быстр. Он хватает Самсона за ногу и швыряет его по арене, будто тот весит не больше перышка. Одобряющие крики толпы заглушают рев боли парня, когда тот врезается в бетонную стену, но она написана на его лице. Прежде чем он успел подумать о том, чтобы встать, Кантос уже накинулся на него, поднимая Самсона в небо. Тот падает на землю мешком сломанных костей, но все равно находит в себе силы подняться.

— Он что, подвесная груша? — смеется Килорн. — Наваляй ему, Кантос!

Ему плевать на буханку хлеба или пару лишних минут с электричеством. Нет, он кричит не поэтому. Парень откровенно жаждет пролития крови, — серебряной крови — чтобы та запятнала арену. Не важно, что их кровь символизирует все, кем мы не являемся, кем не можем быть; все, чего мы желаем. Ему просто нужно увидеть это и убедить себя, что они обычные люди, которых можно победить, которым можно причинить боль. Но я-то знаю, что это не так. Их кровь — угроза, предупреждение, обещание. «Мы — разные, и так будет всегда».

Килорн не разочарован. Даже с наших мест видна металлическая, переливающаяся жидкость на губах Самсона. В ней отражается, как на водной поверхности, летнее солнце, прорисовывая реку на его шее, опускающуюся за броню.

В этом и заключается истинное расхождение между серебряными и красными: в цвете нашей крови. Это маленькое различие каким-то образом делает их сильнее, умнее, лучше нас.

Самсон сплевывает, оставляя небольшое серебряное пятнышко на арене. В десяти шагах от него Кантос крепче берется за рукоять меча, готовясь вывести из строя соперника и покончить с этим.

— Бедный глупец, — бормочу я. Похоже, Килорн прав. «Просто подвесная груша, ничего более».

Кантос топчется по песку с высоко поднятым мечом и горящими глазами. А затем замирает на полпути, его броня звякает от столь резкой остановки. С середины арены на него указывает пальцем окровавленный воин с пронзительным взглядом.

Самсон щелкает пальцами, и Кантос начинает шагать в такт движениям парня. Его рот открывается, будто он отупел в одно мгновение. «Будто его лишили разума».

Не верю своим глазам!

На арене наступает гробовая тишина, мы не можем осознать, что разворачивается на сцене перед нами. Даже Килорну нечего сказать.

— Шептун, — выдыхаю я.

Никогда раньше не видела их на арене — сомневаюсь, что кому-либо вообще выдавался такой шанс. Шептуны очень редкие, опасные и сильные, даже среди серебряных, даже в столице. О них ходят разные слухи, но все сводится к простой и пугающей правде: они могут влезть тебе в голову, прочитать твои мысли и контролировать твой разум. Именно этим и занят Самсон, прошептав себе путь мимо брони и мышц Кантоса и попав прямиков в беззащитный мозг.

Кантос поднимает меч дрожащими руками. Он пытается бороться с силой соперника, но каким бы сильным он ни был, невозможно побороть врага, залезшего тебе в голову.

Еще один поворот руки шептуна, и Кантос вонзает в себя меч, пронзив броню, свою плоть и живот. На песок брызгает серебряная кровь. Даже с моего места на вершине арены слышно звук металла, режущего мясо.

Когда из Кантоса вытекает кровь, вся арена ахает. Никогда здесь не проливалось ее в таком количестве.

Синие огни приходят в жизнь, окрашивая пол в призрачное сияние и сигнализируя конец матча. Целители серебряных бегут по песку, спеша к павшему воину. Серебряным здесь умирать не положено. Они должны храбро сражаться, щеголять своими умениями, устроить хорошее шоу — но не умирать. В конце концов, они же не красные.

Офицеры двигаются быстрее, чем когда либо. Некоторые из них свифты, размытым пятном метающиеся взад и вперед, выгоняя нас отсюда. Не хотят, чтобы мы видели, как Кантос умирает. Тем временем, Самсон уходит с арены, как титан. Его взгляд падает на тело соперника, и я ожидаю, когда же на его лице появится сожаление. Вместо этого, оно ничего не выражает, ни единой эмоции, лишь безразличие. Матч для него ничего не значил. Мы ничего для него не значим.

В школе мы читали о мире до нас, об ангелах, демонах и богах, живущих на небе, правящих землей с добротой и любовью. Некоторые говорят, что это просто сказки, но я так не считаю.

Боги все еще правят нами. Они спустились со звезд. Только доброту оставили позади.