ГЛАВА 20

ВЕСНА

Мама выглядела точно так же, как в моих снах. Целая и здоровая, словно никогда и не болела. Но что-то в ней, какое-то неопределимое качество, заставляло ее сиять изнутри, как если бы из нее рвался поток света.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, хоть ответ был очевиден. Единственное, что сдерживало меня от едких высказываний, была радость встречи, но даже ее быстро сменило недоумение. 

— Прости, — сказала она с той же сочувствующей улыбкой, которую я видела на ее лице тысячу раз прежде. Когда я царапала колено, когда мне задавали кучу домашней работы в школе и я едва успевала поужинать, когда доктор сказал нам, что ей осталось всего пару месяцев. В каком-то смысле она была для меня незнакомкой, но эта улыбка всё еще принадлежала моей маме. — Только обманом мы могли тебя испытать. Я никогда не хотела тебя обидеть, милая. Всё, что я делала, было ради твоей защиты и счастья.

Я знала, что она говорит правду, но не могла не чувствовать себя униженной. Меня обвели вокруг пальца. Даже если это было ради моего блага, это не уменьшало степени моего идиотизма. Как я могла не догадаться, кто она такая?

Моя родная мама была богиней. С этим фактом не так уж просто смириться.

— Диана, — позвал Уолтер, и она шагнула ко мне. Белоснежная шелковая мантия струилась при каждом ее движении, словно она была под водой. Мама стояла недостаточно близко, чтобы я могла ее коснуться, но даже с такого расстояния я увидела, что ее глаза блестели. Было ли это от слез, гордости или власти, как у Генри с его лунными глазами, я не знала.

— Кейт прошла седьмое испытание — гордыня и покорность, — улыбнулась она.

Я не понимала. Решение уже принято, разве не так? Я не могла провалить ни одного испытания. Уолтер сам так сказал. Я ждала какого-то объяснения, но никто не спешил его давать.

— Кто согласен? — спросил Уолтер.

Я быстро переводила взгляд с одного советника на другого, но они были невозмутимы. Ава, Элла, даже Генри не давали никаких подсказок о том, что происходит. Один за другим они высказывали свое согласие. К моему удивлению, Каллиопа, выглядевшая такой бледной и несчастной, что я не могла не проявить к ней сочувствия, тоже кивнула.

Они говорили мне «да». Это голосование. Даже несмотря на то, что я переспала с Генри, каким-то чудом мне удалось не провалить испытание. Но когда пришел черед Джеймса, у меня перехватило дыхание — я была уверена, что он покачает головой.

Он кивнул, не глядя на меня. Остальные продолжили голосовать, но я не могла отвести от него взгляда, и когда парень наконец поднял голову, я произнесла одними губами: «спасибо».

— Значит, решено, — объявил Уолтер, когда пришла его очередь. — Кетрин Винтерс будет награждена бессмертием и выйдет замуж за нашего брата, чтобы править с ним Преисподней столько, сколько пожелает. — А затем он улыбнулся, и его древние очи заблестели. — Добро пожаловать в семью. Заседание совета окончено.   

Я одновременно чувствовала недоумение и ошеломление, дожидаясь, пока совет встанет и направится к выходу. Некоторые из них — Элла, Николас, Ирен, София и даже Ксандер — сжимали мне плечо или выражали свои поздравления, когда проходили мимо. Ава широко улыбалась. Другие, в особенности Каллиопа, ничего не сказали при уходе. Джеймс тоже молча вышел, его плечи были сгорблены, а голова опущена. Вспомнив о его кивке и подумав, чего это ему стоило, мне захотелось позвать его, но я сидела, как окаменевшая, и боялась даже шевельнуться, чтобы не разрушить момент, который казался попросту хорошим сном.  

Вскоре нас осталось только трое. Я, Генри и моя мама. Как только остальные ушли, она встала и без лишних слов нежно обняла меня. Я уткнулась подбородком ей в плечо и закопалась носом в волосы. Яблоки и фрезии. Это действительно она.

Не знаю, как долго мы обнимались, но к тому времени, когда мама меня отпустила, у меня болела грудь, и я соскользнула с пуфика. Она помогла мне устроиться, но тут в поле моего зрения попал Генри, стоящий в паре шагов от нас.

— Что… — я умолкла и прочистила горло, злясь из-за слабости в своем голосе. — Что это было?

Генри шагнул ко мне, и они с мамой осторожно помогли мне подняться.

— Ты прошла все испытания, — ответил он. — Надеюсь, ты довольна.

«Довольна» — не совсем подходящее слово. Растерянная — да. Потрясенная — еще как! И я не буду довольна, пока не пойму, что произошло.

— Он сказал, что я проиграла, — заметила я, качаясь на ногах. — Как же я могла пройти после этого?

— Это было седьмое испытание, милая, — ответила мама. — Ты прошла испытание на похоть. Даже если бы ты не любила Генри, он убедился, чтобы всем нам стало известно о случившемся. Это был единственный способ испытать твою гордость. Приняв свое поражение, несмотря на желание остаться, и уважив решение совета, ты проявила покорность.

— И, проявив ее, ты прошла последнее испытание, — закончил Генри.

— Итак… — я остановилась, злясь из-за своей медлительности и глупости, но всё выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Что это значит? Что теперь будет?

Генри прокашлялся.   

— Это значит, что, если ты согласишься, мы поженимся на закате.

Поженимся на закате. То, что казалось надуманной фантазией всего пару часов назад, теперь давило на меня надвигающейся реальностью, летящей ко мне быстрее, чем я могла убежать.

Не то чтобы я этого хотела. Разве не к этому я стремилась? Не стать чьей-то женой, а дать Генри шанс? Дать ту же надежду, которую я жаждала для себя? А теперь, когда мама здесь, даже если она не совсем тот же человек, все мы получили свою награду, не так ли?

Нет… не все. Каллиопа не получила награды, как и Джеймс. Чтобы сохранить жизнь и счастье Генри, чтобы вернуть мне маму, им пришлось проиграть. Каллиопа сама была виновата, но Джеймс… чем ему пришлось пожертвовать ради моего блага?

Я внезапно поняла, что Генри и мама пялятся на меня. Каким-то чудом нам удалось пройти через весь зал, и теперь мы остановились в дверном проеме из широких дубовых дверей, распахнутых настежь.

— Да, конечно, — сказала я, краснея. — Прости, я задумалась… конечно, я все еще хочу этого.

Только когда Генри расслабился, я заметила, насколько он был напряженным.

— Рад слышать, — сказал он с искренним облегчением. — Можно поинтересоваться, о чем ты так задумалась?

Я не хотела признаваться, что беспокоилась о Джеймсе, на случай, если для него это всё ещё было больной темой, потому в ответ задала вопрос, который не покидал мои мысли с тех пор, как Ава прошла сквозь эти дверь.

— Всё это было подстроено?  

Наступило неловкое молчание, и мама с Генри обменялись взглядами, словно им и этого хватало, чтобы понять друг друга. Не так уж это и невозможно. Я закусила щеку, злясь из-за их недоговорок.  

— И да, и нет, — ответила мама. Мы продолжили медленно идти по коридору, и каждый шаг приносил мне больше боли, чем предыдущий, но в данный момент меня не особо беспокоили мои травмы. — После десятилетий в ожидании новой королевы, когда Генри понял, что его поиски не увенчиваются требуемым результатом…

— Я собирался сдаться, — перебил он. — Каждая девушка проваливала испытания еще до их официального начала, а если они и показывали некие продвижения, то сразу же умирали. Теперь мы знаем, в чём была причина, но я не могу передать тебе словами, как больно мне было наблюдать за смертями этих юных женщин, зная, что это моя вина. Я не мог ставить под угрозу кого-либо еще и собирался положить конец испытаниям.

— А я настаивала, чтобы он продолжал искать, пока не останется времени, — сказала мама. — Мы нашли компромисс. Персефона… — что-то в ее лице изменилось, и на долю секунды я увидела стыд. — Персефона была моей дочерью. Твоей сестрой. Это моя вина, что она была несчастна, а впоследствии и Генри.   

— Ты не виновата, — тихо и уверенно заявил он. — Вина лежит только на мне. Это я не смог сделать ее счастливой…

— Начнем с того, что именно я свела вас вместе, — вставила мама. — Не спорь со мной, Генри. Серьезно.

Он замолчал, но мне показалось, что на его губах промелькнул намек на улыбку.

— Как я и говорила, прежде чем меня грубо перебили, — она провела рукой по моим волосам, и я поняла, что она всего лишь шутит. — У тебя всегда был выбор, милая. Если бы  ты не захотела этого делать, мы бы приняли твое решение и продолжили поиски. Ты всегда контролировала свою жизнь — мы лишь предложили тебе новые возможности.

В моем горле появился комок, стоило представить, как бы всё сложилось, если бы я не согласилась.  

— Почему ты не сказала мне раньше?

— Это дало бы тебе несправедливое преимущество. Решение должно было быть исключительно твоим, а не сделанным под моим влиянием или автоматически откинутым в сторону, потому что ты знала, во что ввязываешься. Кроме того, — нежно добавила она, — даже если бы я тебе сказала, ты бы мне поверила?

Конечно же нет. Когда я выйду в реальный мир, кто поверит, если я расскажу, где проводила зиму? Никто в здравом уме, это точно.

— Эдем вообще существует? Все в нем, даже Ава и Дилан… они входили в часть плана?

— Существовал лишь те две недели, что ты там жила, — вклинился Генри. — Если ты решишь вернуться на место, где раньше был город, то увидишь лишь поля и деревья. Прости за этот обман.

Я поджала губы, пытаясь придумать достойную речь, а не лепет обиженной двенадцатилетней девочки.

— Просто… больше так не делайте, ладно? — я переводила взгляд с него на маму. — Больше никакой лжи и недоговорок.

К моему удивлению, мама рассмеялась, но смех показался мне неродным. Он состоял из странной комбинации звуков — булькающего ручья, стрекота сверчков и, каким-то чудом, первого дня весны. Невероятно!

— Конечно, — сказала она, да с такой любовью в голосе, что она наполнила меня и облегчила боль на следующие пару шагов. — Итак, прежде чем мы перейдем к теме свадьбы… У тебя есть еще какие-то вопросы?

Свадьба. Мне сдавило горло, лишая возможности говорить.

— Да, — прохрипела я.  — Что это за имя для богини такое — Диана?

Она снова рассмеялась, и мне стало легче.

— Элла не сильно обрадовалась, когда я решила взять ее римское имя, но ей оно не нравилось, а вот мне давно приглянулось. Спустя многие годы все мы почувствовали необходимость в новых именах.

— Которые будут совпадать с местом и временем, в котором мы живем, — сказал Генри. — Мы — самые известные боги в греческой мифологии, и все знают нас по греческим именам.

— Но настоящих у нас нет, — кивнула мама. — Мы были созданы до их появления.

— И продолжим жить после их исчезновения, — закончил Генри.

Мама покосилась на него.

— По крайней мере, некоторые из нас.

Ее слова напомнили мне о Джеймсе, и как бы я ни старалась не думать о нем, он упорно продолжал маячить у меня перед глазами.

— Значит, вы действительно олимпийцы?

— Все тринадцать, — ответила мама. — Плюс Генри, когда он в хорошем расположении духа.

Тот хмыкнул, а я нахмурилась, пытаясь разгадать эту загадку.

— Тогда… кто есть кто? В смысле, я знаю кто вы двое, Аид и Деметра… а все остальные?

— То есть, ты еще не догадалась? — спросил Генри. Я окинула его злобным взглядом.

— Не все мы всеведущи, знаешь ли.

— Как и мы, — в его глазах вспыхнули искорки веселья.

Я закусила губу и призадумалась.  

— Наверное, я смогла бы угадать, но не всех, — я покачала головой. — Олимпийцы. Это… — Невероятно. — Могли бы и предупредить!  

Должно быть, мой голос прозвучал более недовольно, чем я планировала, поскольку мама обняла меня крепче и закопалась носом в мои волосы.

— Как бы меня ни звали, и кем бы я ни являлась, я все равно твоя мама и очень-очень тебя люблю.  

Я кивнула, но не смогла ничего ответить. Она была моей мамой, но ее смех не звучал, как лучи солнца. Моя мама пожертвовала ради меня жизнью, а то, что от нее осталось, было хладным и неподвижным. Это же создание было теплым, веселым и куда более сильным, чем когда-либо буду я.  

— Пойдем, — позвал Генри, явно почувствовав смену моего настроения. Мы остановились перед роскошными резными дверями, изображающими Землю и подземный мир. У меня перехватило дыхание. Это была спальня Персефоны.

— Генри? — обратилась я, но он покачал головой и ответил лишь улыбкой. Я застенчиво потянула за белые кружева моего платья, поглядывая, не протекла ли кровь сквозь мои повязки.  

Двери распахнулись, и вместо святыни, которой выглядела эта комната всего месяц назад, она оказалась пустой, не считая небольшой белой арки, украшенной ромашками. Сбоку стояли девять членов совета, все, кроме Каллиопы и Джеймса, а под самой аркой нас ждал Уолтер.

— Надеюсь, это тебе подойдет, — сказал Генри. — Я не знал, может, ты захочешь чего-то более изысканного.

— Нет, — выдохнула я. — Всё прекрасно.

Мама взяла меня за руку, ее глаза заблестели от слез.

— Моя девочка.

И хоть я не хотела ее покидать, мое время пришло. Теперь это — моя жизнь, и мама всегда будет частью нее, но уже не центральной. Таких изменений я не ожидала, но, как ни странно, последние полгода подготовили меня к ним.

Я отпустила ее руку, и мама отошла к остальным советникам. Генри повел меня в арке, и когда Уолтер заговорил, взгляды всех присутствующих были направлены на нас. Мы с Генри повторили наши клятвы, после чего Уолтер, говоря с таким непоколебимым авторитетом, что, казалось, даже стены поместья затряслись, объявил нас мужем и женой.

Генри наклонился, чтобы поцеловать меня, и в этот момент я почувствовала жар на своих губах, распространяющийся по всему телу, а затем его сменила приятная прохлада, и боль исчезла. К тому времени, как Генри отстранился, мое тело вновь было целым, здоровым и таким сильным, как никогда прежде. Но не это было важно, а то, как он смотрел на меня, словно сейчас он был самым счастливым человеком на свете. В глубине души я знала, что уже никогда не буду одинокой.

***       

Брачную ночь мы провели в моей спальне, играя в карты и изо всех сил пытаясь избежать разговоров о том, что будет завтра. Это была моя последняя ночь в Эдеме, и хоть я знала, что вернусь через полгода, все равно настроение у меня было скверным. Для Генри полгода — это ничто, но для меня они растягивались в вечность, без конца и края.

Брак на один день, а на следующий — расставание. Почему-то это казалось нечестным. Я знала, что могу вернуться раньше, если захочу, но мама настаивала, чтобы я провела свое первое лето без Генри. 

На следующее утро мы заказали завтрак в постель. Я сидела в пижаме на одной части кровати, а Генри — на противоположной. Теперь, когда наступила весна, мне снова разрешили есть, и хоть я не была голоднее обычного, я накинулась на блинчики с таким непривычным рвением, что испачкала себе всё лицо. Генри, похоже, не возражал; парень периодически наклонялся и слизывал сироп с моих губ, улыбаясь, когда я краснела.

Сборы практически не заняли времени, и не успела я моргнуть глазом, как уже стояла перед членами своей новой семьи на извилистой тропинке, ведущей к воротам. Каллиопа снова отсутствовала, но именно пустое место Джеймса смутило меня больше всего.

Один за другим они обнимали меня на прощание, даже грубоватый Филлип, от которого пахло лошадьми. Вид у него был такой, словно он мечтал находиться где угодно, кроме как здесь, и не наблюдать за этим сентиментальным, слезливым зрелищем. Не успела я дойти до Авы, как та уже заплакала и обняла меня так крепко, будто не намеревалась отпускать.

— Ох, Кейт… я буду скучать по тебе!

— И я по тебе. — Что бы между нами ни произошло за зиму, я надеялась, что ее слезы означали, что девушка меня простила, и мы увидимся вновь, когда я вернусь весной. — Однажды тебе придется рассказать мне все подробности того, что здесь происходило.  

Она кивнула, не в силах сказать ни слова, и, обнявшись напоследок, мы отпустили друг друга.

Следующей шла мама. Она спокойно грелась в лучах солнца, и, казалось, светилась изнутри. На мгновение я побоялась к ней прикасаться. Но мама не мешкала, сжав меня в объятиях и целуя в щеку.

— Повеселись там, — пожелала она, но по блеску в ее глазах я поняла: она ожидала, что я выполню свою часть сделки. Я уеду на шесть месяцев, но это последнее лето, когда я буду прислушиваться к ее указаниям. — Поживи смертной жизнью, пока есть возможность.

Не уверена, что смогу ею наслаждаться, зная, что ждет меня осенью, но все равно кивнула.

— Люблю тебя, — внезапно выпалила я, едва сдерживая слезы. Мама посмотрела на меня, и на долю секунды мне почудилось, словно мы единственные люди в мире. Но это чувство быстро прошло, и затем наступила очередь Генри.

Я не знала, что сказать, потому просто закинула руки ему на шею, а он прижал меня к себе. Теперь я рыдала в открытую, размазывая макияж, на который уговорила меня Ава этим утром, но мне было плевать.

— Позаботься о Пого, ладно? — шмыгнула я, вытирая глаза.

— Мы с Цербером приглядим за ним, — сказал он, не сводя с меня глаз. — Кейт… что бы тебя ни ждало за этими воротами, помни, что летом ты вольна делать, что пожелаешь. — Его голос был напряженным, но он пытался это скрыть. — Это не моё дело, как ты решишь распоряжаться своим временем.   

— Знаю, — ответила я. — И я также знаю, что мои чувства не изменятся со временами года. Поэтому, если ты не против, я буду придерживаться своей клятвы. — Я выдавила обнадеживающую улыбку. — От меня не так просто избавиться.  

Он тоже ответил улыбкой.

— Не передать тебе словами, как я счастлив это слышать, но это всё равно не меняет…

— Генри, — перебила я. — Хватит об этом. Нравится тебе это или нет, но ты застрял со мной, так что привыкай.

Он замешкал, но, наконец, сдался.  

— Как только я тебе понадоблюсь, то сразу же окажусь рядом. Даю тебе слово.

Я кивнула, и он прижался губами к моему лбу. Поцелуй был настолько скромным, что я засомневалась, попрощается ли он со мной как следует. Судя по всему, нет. По крайней мере, не под присмотром моей мамы.

— Я буду ждать твоего возвращения, — сказал он. — Люблю тебя.

На сей раз мне ничего не привиделось; Генри действительно это сказал, и не из-за какого-то испытания или обязанностей. А потому, что всерьез так думал. Что-то внутри меня растаяло, и я почувствовала, что сейчас взорвусь.

— И я тебя.

Тут он взял мое измазанное макияжем лицо в руки и страстно поцеловал. Я попыталась продлить поцелуй, но Генри отстранился. Пришло время уходить.

Я поплелась по тропинке, оглядываясь через плечо каждые пять секунд. Присутствие Генри тянуло меня обратно, но я знала: чем быстрее уйду, тем раньше вернусь. Теперь это мой дом, и меня ничто не остановит.

Дойдя до вершины небольшого холма, скрывающего вид на поместье от окружающего мира, я развернулась и помахала, с удивлением заметив, что на улице остался только Генри. Он помахал в ответ, и я заставила себя двигаться дальше.

В поле моего зрения появились ворота, а с ними и то, что заставило меня замереть на месте. Внезапно я поняла, почему Генри так настоятельно напоминал мне, что летом я вольна делать, что захочу.

Джеймс прислонялся к той же машине, на которой подвозил меня в поместье, и на нем были те же забавные наушники, которые я помнила с сентября. Единственное, что изменилось, это отсутствие улыбки на лице.

Я скользнула через ворота и замешкала, не зная, что сказать. Парень молча обошел машину, чтобы открыть передо мной дверь, и я поблагодарила его. Только когда мы поехали по гравийной дороге, я наконец набралась храбрости, чтобы поговорить по душам. И все равно мой голос больше напоминал писк:

— Прости меня, — сказала я, так сильно сжав руки, что костяшки побелели. — За всё.

— Не стоит, — он завернул за угол, и изгородь поместья пропала из виду. — Ты сделала, что должна была, как и Генри. Как и совет. Я все равно знал, что у меня мало шансов, после того, как познакомился с тобой.

Я поджала губы, не зная, чем разбавить тишину. Наверное, это предполагалось как комплимент, но чувство вины все равно пожирало меня изнутри.

— Ты же ещё долго проживешь, верно? Завтра не наступит конец света?

— Не знаю, — ответил Джеймс, и на секунду я увидела в нем намек на парня, которому нравилось строить домики из картошки фри. — С Каллиопой на свободе всё возможно.  

Откинувшись на сидение, я начала расслабляться. По крайней мере, в нём ещё что-то осталось от моего старого доброго друга.

— Куда мы едем?

— В одно место, которое, как мне кажется, тебе стоит навестить, прежде чем ты уедешь на лето.

Когда стало ясно, что он не будет вдаваться в детали, я начала смотреть в окно, пытаясь придумать тему для разговора, которая не заденет наши чувства.

Генри говорил правду. То, что однажды было главной улицей в Эдеме, превратилось в грязную дорогу, окруженную деревьями, а на месте школы не было ничего, кроме чистого поля. Хоть я и проучилась там всего пару недель, меня всё равно это задело. Пути назад нет, не к моей обыденной жизни, и я не была морально готова к таким потерям.

К тому времени, как мы доехали до места назначения, я увидела признаки цивилизации. Это, конечно, не Нью-Йорк, но и не лесная чаща. Вокруг больницы, где однажды лежала моя мама, стояло несколько небольших домиков. Я огляделась, пытаясь увидеть что-то знакомое, но кругом были лишь небольшие заводы, церквушки и продуктовые магазины.

Джеймс проехал через железные ворота, и стоило мне понять, где мы, как у меня округлились глаза. Я слышала, как хрустит гравий под колесами машины, пока мы плавно ехали по дороге, остановившись только через четверть мили.

— Пошли, — сказал он, открывая дверь. — Я хочу показать тебе кое-что.

Я вышла и уставилась на кладбище, на надгробия и статуи, выступающие над пожелтевшей травой. Некоторые были новыми, на них с легкостью читались имена, пока другие, мимо которых мы проходили, были такими старыми и грязными, что на них едва можно было различить гравюры. Джеймс держался от меня на небольшом расстоянии, засунув руки в карманы, словно боялся ко мне прикоснуться, а я медленно брела за ним, пытаясь избежать луж из грязи и тающего снега.

Он остановился перед новой могилой — у нее даже не было надгробия. Лишь временная табличка с именем, написанным черным маркером. Джеймс отшагнул в сторону, чтобы я могла ее разглядеть, но в этом не было необходимости. Я в точности знала, где мы находимся.

— Диана Винтерс, — тихо прочитала я, проводя дрожащими пальцами по буквам ее имени. — Но, я думала…

— Что она жива? — спросил Джеймс, и я кивнула. — Да, но в качестве божества. Человеческая форма ей требовалась лишь для того, чтобы вырастить тебя, посему она умерла десять дней назад.

Я молчала, гадая, каких действий он от меня ждет.

— Она всё равно твоя мама, но тебе нужно понять, что ваши отношения уже не будут прежними, как и между тобой и Генри или тобой и советом.

Я ощетинилась.  

— Прямо как между тобой и мной?

Вместо того чтобы разозлиться, Джеймс просто пожал плечами.

— Не совсем, учитывая, что с ними ты более тесно общаешься, но да. Что-то подобное.

Я присела рядом с табличкой, проводя по ней рукой и глядя на насыпь грязи, под которой крылось человеческое тело моей мамы. Я даже не знала, что чувствовать — печаль была неминуема, но я также ощущала и море других эмоций, которые были не столь ясны. Возможно, облегчение — мамина битва закончилась. Страх — от новой реальности и правды, которую я узнала, пока она увядала в больничной койке.

Но больше всего я ощущала тупую боль внутри, и у меня ушло пару секунд, прежде чем я осознала, что тоскую по нашей жизни до Эдема. Не по годам боли и болезни, а по прогулкам в Централ-парке. По ёлке на Рождество. По дням, когда я знала, что моя лучшая подруга живет чуть дальше по коридору. Теперь их не будет, а впереди простиралось новое существование, совершенно пустое, не считая Генри, мамы и других членов совета.

— Я знаю, что это конец, — сказала я, кладя руку на землю. — Уже давно знаю.

— Вовсе нет, — ответил Джеймс, становясь рядом со мной. — Это начало.

Так мы и стояли, пока под мою одежду не начал проникать холод, а к волосам не пристали капельки от тумана. Я взяла Джеймса за руку, и он помог мне встать. Затем я в последний раз прикоснулась к табличке — доказательству моей человечности и моего короткого существования в мире, где все когда-нибудь умирали. Наконец, с грузом на сердце, я оторвалась от нее.  

— Итак, чем планируешь заняться летом? — спросил Джеймс, когда мы подошли к машине. Хоть это и была очевидная попытка улучшить мне настроение, я не сразу ответила, слишком углубившись в мысли о маме. Как бы меня ни тянуло к ее могиле, отдаляясь от нее с каждым шагом, я чувствовала, как тяжесть на сердце становится легче. Она никогда не исчезнет, это ясно, но, по крайней мере, однажды я смогу с ней смириться.

— Не знаю, — ответила я и, опустив взгляд на влажную землю, задумалась о своих возможностях. Я могу вернуться в Нью-Йорк, но там меня никто не ждет. Я могу остаться в деревьях Эдема, но, подозреваю, что мне это наскучит в первый же месяц. — Может, попробую блюда греческой кухни. Я ведь никогда не была в Греции.

— Греция, — вздохнул Джеймс, и в его голосе послышалась такая пустота, что мне стало грустно. — Там хорошо летом.

Я осторожно взяла его за руку, и он не отпрянул.

— Хочешь поехать со мной?

Его глаза округлились.

— Правда?

— Конечно, — я еле выдавила улыбку, но говорила всерьез. — Не хочу путешествовать в одиночку, тем более что мой лучший друг станет отличным гидом.

Его губы медленно расплылись в улыбке, но в глазах читалось напряжение, которое я не могла просто проигнорировать.

— С удовольствием.

Гравий захрустел под нашими ногами, когда мы подошли вплотную к машине, и Джеймс открыл передо мной дверь. Теперь наше молчание было не неловким, а вполне комфортным. Я заняла свое место и расслабилась, а Джеймс скользнул за руль. В моей голове крутились сомнения, но, взглянув в глаза Джеймса и увидев в них тот же взгляд, я улыбнулась. Наши отношения далеко не идеальны, но, что бы ни случилось, со мной снова был мой друг.

Когда мы выехали, я обернулась на могилу матери, черную на фоне небольших груд белоснежного снега. Джеймс был прав — это не конец. Это начало, которое жаждала для меня мама и я сама. Может, я и не планировала жить вечно, но всё изменилось, и я буду наслаждаться каждым мгновением своего существования.