Глава 5

Почему я не знала этого?

Почему мне не сказали?

Почему она это сделала?

Почему именно тогда?

Должно быть, я выглядела такой же шокированной, какой себя чувствовала, поэтому мама начала извиняться.
            — Я никогда не хотела рассказать тебе об этом вот так.

Она вообще не хотела мне об этом рассказывать.

— Доктор Уэст и доктор Кэллс думали, что это может быть верным предположением, так как у твоей бабушки были похожие проблемы, — сказала мама. — Она была параноиком. Подозрительной…

— Я не... — я хотела сказать, что не была подозрительной или параноиком, но это не так. Хотя, у меня есть на то убедительные основания.

— У нее не было друзей, — продолжала она.

— У меня есть друзья, — сказал я.
            Потом я поняла, что более подходящие слова, это "был" и "друг", в единственном числе. Рэчел была моей лучшей подругой и, действительно, единственным другом, пока мы не переехали.

Потом был Джейми Рот, мой первый (и единственный) друг в Кройдене, но я не видела его и не слышала о нем ничего с тех пор, как его отчислили из-за того, чего он не делал. Моя мама, наверное, даже не знала о его существовании, и, поскольку я не вернусь в школу в ближайшее время, она, вероятнее всего, никогда и не узнает.

Был еще Ной. Он считается?

Мама прервала мои размышления.
            — Когда я была маленькой, моя мама иногда спрашивала меня, могла ли я колдовать. — Грустная улыбка появилась у нее на губах. — Я думала, что она просто играет. Но когда я стала старше, она то и дело спрашивала меня, могла ли я сделать что-то "необычное". Особенно тогда, когда я была подростком. Понятия не имела, что она этим подразумевает, а когда я спросила, она сказала, что я узнаю, и попросила сообщить ей, если что-то изменится. — Мама сжала челюсти и посмотрела вверх.

Она пыталась не заплакать.

— Я отмахнулась от этого, говоря себе, что мама была просто "не такой, как все". Но признаки были на лицо. — Ее голос снова изменился из задумчивого на профессиональный — Магическое мышление…

— Что это значит?

— Она думала, что была в ответе за то, за что не могла нести ответственность, — сказала мама. — Была суеверна, опасалась определенных номеров, как я помню, иногда даже заботилась о том, чтобы указать на них. А когда я была примерно твоего возраста, мама стала очень нервной. Однажды, когда мы ехали по дороге к моей первой комнате в общежитии, мы остановились, чтобы заправиться. Она смотрела в зеркало заднего вида и оглядывалась через плечо весь последний час, а потом, когда мы вошли внутрь, чтобы заплатить, мужчина спросил меня про дорогу. Я взяла нашу карту и объяснила ему, как добраться туда, куда он хотел доехать. И, как только он вернулся в свою машину и уехал, бабушка выбежала. Она хотела знать все — что он хотел, что он сказал — она была дикой. — Мама помолчала, потерявшись в воспоминаниях. — Потом она сказала: — Иногда я заставала ее ходящей во сне. Ей снились кошмары.

Я не могла говорить. Не знала, что сказать.

— Было... тяжело расти рядом с ней, иногда. Думаю, из-за этого я и захотела стать психологом. Я хотела помочь... — Мама замолчала и вдруг вспомнила обо мне, сидящей здесь. Почему я сидела здесь. Ее лицо вспыхнуло красным цветом.

— О, милая… Я не хотела, чтобы это прозвучало так. — Она смутилась. — Она была прекрасной матерью и невероятным человеком; мама была талантливой, творческой и очень веселой. И она всегда убеждалась в том, чтобы я была счастлива. Она так сильно обо мне заботилась. Если бы они знали, когда она была моложе, то, что знают сейчас, я думаю... все было бы по-другому. — Она сглотнула, а потом посмотрела прямо на меня. — Но она не ты. Ты не такая. Я сказала это только потому… потому что такие вещи, как это, могут случаться в семьях, и я просто хочу, чтобы ты знала, что ты ничего не сделала и все, что произошло — психушка, все это — не твоя вина. Здесь лучшие терапевты, и тебе окажут лучшую помощь.

— А что, если мне станет лучше? — спросила я тихо.

Ее глаза наполнились слезами.
            — Тебе станет лучше. Станет. И у тебя будет нормальная жизнь. Клянусь Богом, — сказала она тихо и серьезно, — у тебя будет нормальная жизнь.

Я увидела свой шанс.
            — Тебе обязательно меня отправлять к ним?

Она прикусила нижнюю губу и вздохнула.
            — Это последнее, чего я хочу, малышка. Но, думаю, если ты некоторое время побудешь в другой обстановке, с людьми, которые действительно знают об этом все, тебе это пойдет на пользу.

Но я уже знала по тону ее голоса, по тому, как он дрожал, что она мама сомневалась. Она была неуверенна. Это означало, что, может быть, у меня еще получится повлиять на нее и вернуться домой.

Но это произойдет не во время этого разговора. Меня ждет работа. Которая не может быть выполнена с ней здесь.

Я зевнула и медленно моргнула.

— Ты устала, — сказала она, изучая мое лицо.

Я кивнула.

— У тебя была адская неделя. Адский год. — Она взяла мое лицо в свои руки. — Мы справимся с этим. Обещаю.

Я блаженно ей улыбнулась.
            — Знаю.

Она пригладила мои волосы назад, а затем повернулась, чтобы уйти.

— Мам? — позвала я. — Можешь сказать доктору Уэсту, что я хочу поговорить с ней?

Она улыбнулась.
            — Конечно, дорогая. Вздремни немного, а я дам ей знать, чтобы она вскоре зашла и проведала тебя, хорошо?

— Спасибо.

Мама остановилась между креслом и дверью. Явно колебалась.

— Что-то не так? — спросила я.

— Я просто... — начала она, потом закрыла глаза. Она провела ладонью по рту. — Полицейский рассказал нам вчера, что ты сказала, будто Джуд напал на тебя, прежде чем здание обрушилось. Я просто хотела… — Она глубоко вздохнула. — Мара, это правда?

Это было правдой, конечно же. Когда мы остались наедине, в психушке, Джуд поцеловал меня. Потом он продолжил целовать меня, хотя я сказала ему, чтобы он прекратил. Он прижал меня к стене. Толкнул меня. Я оказалась в ловушке. Тогда я ударила его, а он ударил меня в ответ.

— О, Мара, — прошептала мама.

Должно быть, правда ясно отразилась на моем лице, потому что, прежде чем я решила, как ответить ей, она бросилась ко мне.
            — Неудивительно, что это было так тяжело — двойная травма. Ты, должно быть, чувствовала себя… я не могу даже…

— Все в порядке, мам, — сказала я, глядя на нее стеклянными, широко раскрытыми глазами.

— Нет, это не так. Но все будет хорошо. — Она наклонилась, чтобы поцеловать меня еще раз, а затем вышла из комнаты, послав печальную улыбку, прежде чем исчезнуть.

Я выпрямилась. Доктор Уэст не скоро вернется, а я должна связать все свои мысли воедино.

Мне нужно убедить ее — их — что у меня только ПТСР, а не что я опасно близка к шизофрении или к чему-нибудь столь же страшному и постоянному. Поскольку с ПТСР я могла бы остаться со своей семьей, и выяснить, что происходит. Выяснить, что делать с Джудом.

Но со всем остальным — это конец для меня. Постоянное времяпровождение в психушке и лекарства. Никакого колледжа. Никакой жизни.

Я попыталась вспомнить, что мама говорила про симптомы моей бабушки:

Подозрение.

Паранойя.

Магическое мышление.

Иллюзии.

Ночные кошмары.

Самоубийство.

А затем я задумалась над тем, что я знала о ПТСР:

Галлюцинации.

Ночные кошмары.

Потеря памяти.

Неожиданные воспоминания.

Есть некоторые сходства, что-то даже пересекается, но главное отличие в том, что с ПТСР ты рационально осознаешь: то, что ты видишь — не реально. Однако шизо префикс означает, что когда ты видишь галлюцинации, то ты в них веришь — даже когда наваждение проходит. Что после превращается в иллюзии.

Я же по праву страдала ПТСР; я пережила больше, чем доля моей травмы, и видела вещи, которые были не реальны. Но я знала, что это не происходит на самом деле, как бы правдоподобно не ощущалось.

Так что теперь я просто обязана четко дать понять, - очень четко - что я не верю в то, что Джуд жив.

Несмотря на то, что это так.

Глава 6

Время в психиатрическом отделении бежало быстро, отсчитывая часы, которые остались от назначенных для меня семидесяти двух.

«Все идет хорошо», — подумала я на третий день. Я была спокойной. Дружелюбной. Болезненно нормальной. И когда другой психиатр по имени доктор Кэллс представилась как глава какой-то программы где-то во Флориде - я ответила на ее вопросы, как она и ожидала от меня:

— У тебя были проблемы со сном?

Да.

— У тебя были ночные кошмары?

Да.

— Тебе бывает трудно сосредоточиться?

Иногда.

— Теряешь ли ты иногда самообладание?

Постоянно. Я обычный подросток, в конце концов.

— Испытывала ли ты навязчивые мысли по поводу твоей травмы?

Определенно.

— У тебя есть фобии?

Разве их у кого-то нет?

— Ты когда-нибудь видела или слышала людей, которых нет на самом деле?

Иногда я вижу своих друзей — но я знаю, что они не реальны.

— Ты когда-нибудь думала о том, чтобы причинить вред себе или окружающим?

Один раз. Но я никогда не сделаю ничего подобного.

Потом она ушла, а мне был предложен ланч. Я не была особо голодной, но подумала, что поесть будет хорошей идеей. Все это часть шоу.

День тянулся медленно, и к его концу доктор Уэст вернулась. Я сидела за столом в общей комнате, такой же обычной и беспристрастной, как зал ожидания в любой больнице, но с добавлением небольших круглых столиков, уставленных стульями. Двое детей, которым с виду было как Джозефу, играли в шашки. Я рисовала на плотной цветной бумаге карандашами. Сегодня явно не мой звездный час.

— Здравствуй, Мара, — сказала доктор Уэст, наклоняясь, чтобы увидеть мой рисунок.

— Здравствуйте, доктор Уэст. — Я широко улыбнулась и отложила карандаш, только ради нее.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нервничаю, — сказал я скромно. — Я очень скучаю по дому.
            Я слегка подтолкнула локтем рисунок, который нарисовала — цветущее дерево. Она будет что-то в нем интерпретировать - терапевты всегда и во всем интерпретируют что-то — а нормальные люди любят деревья.

Она кивнула.
            — Я понимаю.

Я вытаращила глаза.
            — Думаете, я могу вернуться домой?

— Конечно, Мара.

— Сегодня, я имею в виду.

— Ох, ну, — она сморщила лоб. — Я пока не знаю, если честно.

— Возможно ли это вообще? — мой невинно-детский голос сводил меня с ума. Я использовала его вчера больше, чем за последние пять лет.

— Ну, есть несколько вариантов, — сказала она. — Ты можешь остаться здесь для дальнейшего лечения или перевестись в другое стационарное лечебное учреждение. Или твои родители могут решить, что наилучшим для тебя местом будет жилой центр лечения, ты ведь подросток — у большинства из них есть средние образовательные программы, которые позволят тебе некоторое время заниматься учебой, пока вы будете работать в группах и над эмпирической терапией.

Жилой центр лечения. Не подходит.

— Или же амбулаторная программа может быть лучше всего…

— Амбулаторная?
            Ну-ка поподробнее.

— Существуют дневные программы для подростков, которые проходят через трудные ситуации, такие, как и ты.

Сомневаюсь.

— Ты работаешь в основном с консультантами и своими товарищами по групповой и эмпирической терапии, такой как искусство и музыка, немного времени будет уделяться урокам, но упор определенно идет на терапию. И в конце дня, ты пойдешь домой.

Не так уж и страшно. По крайней мере, теперь я знала, на что надеяться.

— Или же твои родители могут решить ничего не делать, кроме терапии. Мы составим нашу рекомендацию, но, в конечном счете, это зависит от них. Твоя мама, должно быть, скоро проведает тебя, — сказала она, посмотрев на лифты. — Почему бы тебе не продолжить рисовать — что за прекрасный рисунок! — а потом мы снова пообщаемся, после того, как я с ней поговорю?

Я кивнула и улыбнулась. Улыбаться было важно.

Потом Доктор Уэст ушла, а я все еще пыталась сделать фальшиво веселый рисунок еще более фальшиво радостным, когда вдруг испугалась того, как кто-то похлопал меня по плечу.

Я повернулась на пластиковом стуле. Маленькая девочка, лет десяти-одиннадцати, с длинными, не расчесанными, грязными волосами застенчиво стояла с большим пальцем во рту. Она была одета в белую футболку, которая была слишком велика для нее, синяя юбка с оборкой, которая сочеталась с ее синими носками. Своей свободной рукой она протянула мне сложенный листок бумаги.

Бумага из альбома зарисовок. Мои пальцы сразу же узнали текстуру, а мое сердцебиение участилось, когда я развернула ее, увидев рисунок, который я отдала Ною неделями назад в Кройдене — его рисунок. И на обратном стороне были всего три слова, но это были самые прекрасные слова в нашем языке: "Я верю тебе."

Они были написаны почерком Ноя, и сердце мое перевернулось, когда я оглянулась, надеясь каким-то чудом увидеть его лицо.

Но там не было никого, кроме рабочих.

— Откуда это у тебя? — спросила я девочку.

Она посмотрела вниз на линолеум и покраснела.
            — Красивый мальчик дал его мне.

Улыбка сформировалась на моих губах.
            — Где он?

Она указала в конец коридора. Я встала, оставив лживое дерево и мой эскиз на столе, и спокойно осмотрелась вокруг, хотя мне очень хотелось бежать. Один из терапевтов сидела за столом и разговаривала с мальчиком, который продолжал чесаться, а один из сотрудников cтоял за стойкой регистрации. Ничего необычного, но очевидно, что-то было. Мимоходом, я направилась к туалетам — они были ближе к коридору рядом с лифтами. Если Ной был здесь, он не мог уйти далеко.

И перед тем, как повернуть за угол, я почувствовала, как рука нежно схватила меня за запястье и втащила в туалет для девочек. Я знала, что это была его рука, еще до того, как смогла увидеть лицо.

Я задержалась на этих сине-серых глазах, которые внимательно изучали мое лицо, на маленькой складке между ними, выше линии его идеального носа. Мой взгляд блуждал по форме его рта, следуя за его изгибами и надутой губой, словно он хотел что-то сказать. И эти волосы — я хотела прыгнуть в его объятья и запустить пальцы в эти волосы. Я хотела прижаться своими губами к его губам.

Но Ной положил длинный палец на мой рот прежде, чем я успела сказать хоть слово.
            — У нас не так много времени.

Его близость согревала меня. Я не могла поверить, что он действительно был здесь. Я хотела ощутить его еще ближе, просто чтобы убедиться, что он действительно тут.

Я неуверенно поднесла руку к его узкой талии. Его крепкие мускулы были натянуты и напряженны под тонкой, мягкой, хлопковой винтажной футболкой.

Но он не остановил меня.

Я не смогла подавить улыбку.
            — Что тебя так тянет в туалеты для девочек? — спросила я, глядя ему в глаза.

Уголки его рта приподнялись.
            — Справедливый вопрос. В свою защиту скажу, что они гораздо чище, чем туалеты для мальчиков, и, кажется, есть везде.

Его тон прозвучал насмешливо. Высокомерно. Это был голос, который я хотела услышать. Может быть, мне не стоило беспокоиться. Может быть, мы были в порядке.

— Даниэль рассказал мне, что произошло, — сказал Ной. Его тон изменился.

Я посмотрела в его глаза и увидела то, что он знал. Он знал, что случилось со мной, почему я была здесь. Он знал, что думала моя семья.

Я почувствовала прилив тепла под кожей — от его взгляда или от стыда, я не знала.
            — Он рассказал тебе, что я… что я сказала?

Ной уставился на меня сквозь длинные темные ресницы, которые обрамляли его глаза.
            — Да.

— Джуд здесь, — сказала я.

Голос Ноя не был громким, но уверенным, когда он говорил.
            — Я верю тебе.

Я не знала, как сильно мне нужно было услышать эти слова, пока он не произнес их вслух.
            — Я не могу оставаться здесь, пока он там…

— Я работаю над этим, — Ной взглянул на дверь.

Я знала, что он не мог остаться, но не хотела, чтобы он уходил.
            — Я тоже. Я думаю... я думаю, есть шанс, что мои родители позволят мне вернуться домой, — сказала я, стараясь, чтобы это не звучало так нервно, как я себя чувствовала. — Но что, если они заставят меня остаться? Чтобы держать в безопасности?

— Я бы этого не делал на их месте.

— Что ты имеешь в виду?

— С минуты на минуту…

Через две секунды звук сигнализации заполнил мои уши.

— Что ты сделал? — спросила я, перекрикивая шум, когда он попятился к двери туалета.

— Помнишь девочку, которая дала тебе записку?

— Да…

— Я заметил, что она смотрела на мою зажигалку.

Я моргнула.
            — Ты дал ребенку из психиатрического отделения зажигалку.

Его глаза сощурились.
            — Она показалась мне достойной доверия.

— Ты больной, — сказала я, улыбнувшись.

— Никто не совершенен, — улыбнулся мне в ответ Ной.