Глава 3

 

 

 

Моя мама все еще ждала ответа на свой вопрос, поэтому я дала ей его. Я яростно покачала головой.
            — Нет.
            Джуд был жив. Он не был галлюцинацией. Я уверена.

Она сидела неподвижно слишком долго. Затем, наконец, она улыбнулась, но эта улыбка не затронула ее глаз.
            — Даниэль пришел повидать тебя, — сказала она и встала.
            Мама наклонилась, чтобы поцеловать макушку моей головы, когда открылась дверь, в которой стоял мой старший брат. Они оба переглянулись, но, когда Даниэль вошел в комнату, он умело скрыл свои переживания.

Его густые черные волосы были непривычно запутаны и темные круги окружали его глаза. Он улыбнулся мне — слишком легко, слишком быстро — и наклонился, чтобы заключить меня в объятия.
            — Я так рад, что ты в порядке, — сказал он и крепко сжал.
            Я не могла обнять его в ответ.

Затем он отпустил меня и добавил слишком беспечно:
            — И я не могу поверить, что ты взяла мой ключ от дома. Где он, кстати?

Я нахмурилась.
            — Что?

— Мой ключ от дома. Он исчез из моей связки. Которую ты взяла прежде, чем поехать на моей машине в полицейский участок.

— Ох, — я не помнила о том, как взяла его, и не помнила, что сделала с ним. — Извини.

— Все в порядке. Не то что бы ты попадала в какие-то неприятности или еще что-то, — сказал он, сощурившись на меня.

— Что ты делаешь?

— Посылаю тебе косой взгляд.

— Ну, выглядит так, словно у тебя приступ, — сказала я, не в силах справиться со своей улыбкой. Даниэль сверкнул одной из своих собственных — настоящей улыбкой, на этот раз.

— У меня чуть не случился сердечный приступ, когда у мамы чуть не случился сердечный приступ, — сказал он, его голос звучал тихо. Серьезно. — Я… я счастлив, что ты в порядке.

Я оглядела комнату.
            — В порядке - это очень относительно.

— Туше.

— Я удивлена, что они позволяют вам видеться со мной, — сказала я. — Посудив по моему психиатру, я решила, что буду взаперти или типа того.

Даниэль пожал плечами и поерзал, явно чувствуя себя некомфортно.

Это заставило меня насторожиться.
            — Что?

Он закусил губу.

— Выкладывай, Даниэль.

— Я должен попытаться убедить тебя остаться.

Я прищурилась.
            — На сколько?

Он не ответил.

— На сколько?

— На неопределенное время.

Мое лицо запылало.
            — Маме не хватило мужества сказать мне самой?

— Не в этом дело, — сказал он, садясь на стул рядом с кроватью. — Она думает, что ты ей не доверяешь.

— Это она не доверяет мне. С тех самых пор, как... — «С тех пор, как обрушилось здание», — чуть было не сказала я. Я не закончила свою фразу, но судя по выражению лица Даниэля, мне не нужно было. — Она не верит тому, что я говорю ей, — закончила я.
Мне не хотелось, чтобы это прозвучало по-детски, но я ничего не могла с этим поделать. Я почти ожидала, что Даниэль упомянет то, что я не сказала, но он просто посмотрел на меня своим обычным взглядом. Он был моим братом. Моим лучшим другом.

И поэтому мне захотелось рассказать ему все. О психушке, о Рэйчел, о Мейбл, о моей учительнице. Все это.

Если бы я рассказала ему спокойно — без паники, как в полиции, рационально, полностью выспавшись — если бы я все ему объяснила, может быть, он бы понял.

Мне было необходимо, чтобы меня поняли.

Поэтому я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, словно готовилась к прыжку с обрыва. В каком-то смысле, к нему я и готовилась.
            — Джуд здесь.

Даниэль сглотнул, а потом осторожно спросил :
            — В этой комнате?

Я бросила на него сердитый взгляд.
            — Нет, дурак. Во Флориде. В Майами.

Выражение его лица не изменилось.

— Он был в полицейском участке, Даниэль. Я видела его. Он был там.

Мой брат просто сидел, отражая зеркальное нейтральное выражение нашей мамы всего несколько минут назад. Затем он полез в рюкзак и что-то вытащил.
            — Это кадры с видеокамер охраны полицейского участка, — объяснил он, прежде чем я успела спросить. — Доктор Уэст думала, что было бы хорошо, если мама покажет их тебе.

— Так почему их показываешь ты?

— Потому, что ты явно не доверяешь маме, но она знает, что ты доверяешь мне.

Я прищурилась.
            — Что там?

Он встал и вставил диск в проигрыватель под телевизором с потолочным креплением, потом включил его.
            — Скажи мне, когда увидишь его, хорошо?

Я кивнула, а потом обе наши головы повернулись к экрану. Даниэль включил быструю перемотку, и крошечные люди начали сновать у полицейского участка, заходя и выходя из него. Счетчик ускорился, и вскоре я смотрела на себя, появляющуюся в кадре.

— Стоп, — сказала я Даниэлю. Он нажал на кнопку, и кадры замедлились до нормальной скорости. На съемке не было звука, но я смотрела, как говорила с офицером у стойки дежурного — должно быть, спрашивала, где можно найти детектива Гадсена.

И тогда я увидела Джуда. Мое сердце забилось быстрее, глаза задержались на его изображении, на его кепке, на его длинных рукавах. Что-то на запястье блеснуло на свету. Часы.

Дрожь пробежала по моему сознанию. Я указала на фигуру на экране.
            — Там, — сказала я. Мои руки раздражающе дрожали. — Это он.

Мы наблюдали, как Джуд говорил с офицером. Как он прошел мимо меня. Прикоснулся ко мне. Я начала испытывать тошноту.

Даниэль остановил изображение перед тем, как парень покинул кадр. Он ничего не говорил в течение долгого времени.

— Что? — тихо спросила я.

— Это мог быть кто угодно, Мара.

Мое горло сжалось.
            — Пожалуйста, скажи, что ты шутишь.

— Мара, это парень в кепке "Патриотов".

Я снова внимательно посмотрела на экран. Угол камеры захватил только верхнюю часть головы Джуда. Покрытую кепкой "Патриотов", которую он всегда носил. Опущенную низко, прикрывая глаза.

Его лицо вообще нельзя было увидеть.

— Но я слышала его голос, — сказал я. Даже взмолилась. Мой брат открыл рот, чтобы что-то сказать, но я оборвала его. — Нет, послушай. — Я сделала глубокий вдох. Попыталась успокоиться, чтобы быть менее резкой. — Я слышала его, он спросил что-то у офицера, и тот ответил ему. Это был его голос. И я видела его лицо. — Я смотрела на экран, щурясь, в то время как продолжала говорить. — Может быть, ты не сможешь разглядеть его так хорошо на ленте, но это он. Это он.

Даниэль молча смотрел на меня несколько секунд, прежде чем заговорить. Когда он это сделал, его голос был болезненно мягким:
            — Мара, это не может быть он.

Мое сознание прошлось по фактам, которые я знала, в которых была уверена.
            — Почему нет? Они ведь не нашли тело, чтобы похоронить его, так? — Здание было слишком нестабильно, я вспомнила, и это было слишком опасно. — Они не смогли добраться до него, — сказала я снова.

Даниэль указал на экран, на руки Джуда. Мои глаза проследили за его пальцем.
            — Видишь его руки?

Я кивнула.

— У Джуда бы их не было. Его руки — это все, что они нашли.

 

 

Глава 4

 

 

Его слова заставили кровь отхлынуть от моего лица.

— Они не нашли все останки любого из них — Рэйчел, Клэр или Джуда. Но они нашли... они нашли его руки, Мара. Они похоронили их. — Он сглотнул, как будто это было болезненно для него, и указал на экран. — Этот парень? У него две руки. — Голос Даниэля был нежным и печальным, и отчаянным, но его слова не несли смысла. — Я знаю, что ты волновалась о том, что произошло. Я знаю. И папа — мы все беспокоимся о папе. Но это не Джуд, Мара. Это не он.

Было бы облегчением поверить, что я сумасшедшая, чтобы проглотить эту лож и их таблетки, и стряхнуть с себя чувство вины, которое преследовало меня с тех пор, как я, наконец, вспомнила, на что была способна.

Но я пробовала это раньше. Не сработало.

Я сделала глубокий, судорожный вдох.
            — Я не сумасшедшая.

Даниэль закрыл глаза, а когда снова открыл, их выражение было... решительным.
            — Я не должен тебе этого говорить…

— Что?

— Психологи называют это искажением восприятия, — сказал мой старший брат. — Заблуждение, в основном. То, что Джуд жив, что у тебя есть силы обрушить здание и убивать людей… они говорят, что ты теряешь способность рационально оценивать реальность.

— То есть?

— Они бросались такими словами, как "психотический" и "шизотипичный", Мара.

Я приказала себе не плакать.

— Мама надеется, что в худшем случае это может быть кратким психотическим расстройством, вызванным ПТСР, стрельбой, и травмой в целом… но из того, что я слышал, основные различия между этим, шизофренией и кучей других расстройств в продолжительности. — Он тяжело сглотнул. — То есть, чем дольше заблуждения в прошлом, тем хуже прогноз.

Я стиснула зубы и заставила себя оставаться спокойной, пока мой брат продолжал говорить:

— Вот почему мама считает, что ты должна остаться здесь на некоторое время, чтобы они могли подобрать тебе лекарства. Затем они могут перевезти тебя в другое место, жилой центр лечения…

— Нет, — сказала я.
            Так же сильно, как раньше я хотела покинуть свою семью, чтобы уберечь их, я знала, что теперь мне нужно было остаться с ними. Я не могла быть запертой, в то время как Джуд был на свободе.

— Это как школа-интернат, — продолжал он, — только там есть шеф-повар, дзен сады и арт-терапия — просто, чтобы отдохнуть.

— Мы не говорим о Фиджи, Даниэль. Она хочет отправить меня в психушку. В психушку!

— Это не психушка, это жилой…

— ... Центр лечения, да, — сказала я, в то время как на глаза навернулись слезы. Я яростно сморгнула их. — Значит, ты на их стороне?

— Я на твоей стороне. И это все ненадолго, просто чтобы они научили тебя справляться с этим. Ты пережила многое… я бы ни за что не справился бы с тем, через что ты прошла.

Я попыталась проглотить горечь в своем горле.
            — Что сказал папа? — удалось мне задать вопрос.

— Он чувствует себя, словно это частично его вина, — сказал он.

Ошибочность этой мысли ранила меня.

— Что он не должен был брать это дело, — продолжал брат. — Он доверяет маме.

— Дэниэль, — взмолилась я. — Клянусь, я говорю правду.

— Частично, — сказал он, и его голос чуть не надломился. — Это то, во что ты веришь. Галлюцинации — это последствия ПТСР. Но ты знала, когда они у тебя были, что дело в твоей голове. Теперь, ты веришь в то, что это все реально, — сказал Даниэль, и его голос напрягся. — Все, что ты говорила им вчера, это симптомы психоза.
            Он быстро заморгал и потер один глаз тыльной стороной ладони.

Я не могла поверить, что это происходит со мной.
            — Так вот оно что, тогда. — Мой голос звучал безжизненно. — Мне хоть дадут сперва побывать дома?

— Ну, раз они приняли тебя сюда, то должны продержать в течение семидесяти двух часов, а затем сделать повторный осмотр, прежде чем дать окончательные рекомендации для мамы и папы. Так что, я думаю, что это случится завтра.

— Подожди — всего семьдесят два часа? — И еще один осмотр…

— Ну да, но они настаивают на более длительном времени.

Но теперь это было временно. Не навсегда. Еще нет.

Если бы я смогла убедить их в том, что не верю, что Джуд был жив — что не верю, что я убила Рэйчел и Клэр и других — что все из этого не реально, все это было в моей голове…

Если бы я смогла убедительно солгать, тогда они могли бы подумать, что мой припадок в полицейском участке был временным. Это то, во что моя мама хотела верить. Ей просто нужен был толчок.

Если бы я сыграла это правильно, я могла бы снова вернуться домой.

Я могла бы снова увидеть Ноя.

Его образ мелькнул у меня в голове: его твердое и решительное лицо в суде, полная уверенность, что я не стану делать то, что сделала. Мы не разговаривали с тех пор.

Что, если я изменилась для него, как он и сказал мне?

Что, если он больше не хочет видеть меня?

Эта мысль сдавила мне горло, но я не могла заплакать. Я не могла потерять его. С этого момента, я должна быть идеалом ребенка, агитирующего за психическое здоровье. Я не могла позволить себе оставаться в заключении. Я должна была понять, что, черт возьми, происходит.

Даже если означает, что мне придется понять это самой.

Стук в дверь испугал меня, но это была всего лишь мама. Она выглядела так, будто плакала. Даниэль встал, разглаживая помятую синюю рубашку.

— Где папа? — спросила я ее.

— Все еще в больнице. Его выпишут завтра.

Может быть, если мне удастся продемонстрировать примерное поведение, я смогу выписаться вместе с ним.
            — Джозеф там?

Мама кивнула. Итак, теперь у моего двенадцатилетнего брата был отец с огнестрельным ранением и сестра, находящаяся в психиатрическом отделении. Я еще сильнее сжала зубы.

«Нельзя плакать».

Мама посмотрела на Даниэля, и он откашлялся.
            — Люблю тебя, сестричка, — сказал он мне. — Скоро увидимся.

Я кивнула, мои глаза были сухими. Мама присела.

— Все будет хорошо, Мара. Я знаю, сейчас это звучит глупо, но это правда. Все наладится.

Я не знала, что еще сказать, кроме как:
            — Я хочу домой.

Вид у мамы был многострадальный — а почему ей не быть такой? Ее семья разваливалась.

— Я так сильно хочу, чтобы ты вернулась домой, милая. Просто... Дома нету надлежащего расписания для тебя, пока ты не ходишь в школу, и я думаю, что прямо сейчас это может оказаться слишком… Я люблю тебя, Мара. Сильно. Я просто не вынесу, если ты… Меня затошнило, когда я впервые услышала о психиатрической больнице... Это чуть не убило меня. Я не могла оставить тебя ни на секунду. Ты мой ребенок. Я знаю, что ты не ребенок, но ты мой ребенок, и я хочу, чтобы ты была в порядке. Больше всего я хочу, чтобы ты была в порядке. — Она вытерла глаза тыльной стороной ладони и улыбнулась мне. — Это не твоя вина. Никто винит тебя, и это не наказание.

— Я знаю, — сказала я серьезно, производя впечатление спокойного, рассудительного, взрослого человека.

Она продолжила:
            — Ты прошла через многое, и я знаю, что мы не можем этого понять. Но я хочу, чтобы ты знала, это, — Она указала на комнату, — не ты. Может быть, это химическое или поведенческое, или даже генетическое…

Изображение появилось из глубины моего подсознания. Картинка. Черная. Белая. Расплывчатая.
            — Что? — быстро спросила я.

— То, что ты чувствуешь. Все, что происходит с тобой. Это не твоя вина. С ПТСР и всем, что произошло…

— Нет, я знаю, — сказала я, останавливая ее. — Но ты сказала… — Генетическое. — Что ты подразумевала под "генетическим"? — спросила я.

Мама опустила взгляд на пол, и ее голос приобрел нотки профессионализма.
            — То, через что ты проходишь, — сказала она, явно избегая слова, связанные с психическими заболеваниями, — может быть вызвано биологическими и генетическими факторами.

— Но кто в нашей семье болел какими-либо…

— Моя мать, — тихо сказала она. — Твоя бабушка.

Ее слова повисли в воздухе. Картинка в моей голове превратилась в четкий портрет молодой женщины с загадочной улыбкой, сидящей с выкрашенными хной руками, которые были сложены у нее на коленях. Ее темные волосы были разделены пробором по центру, и ее бинди сверкал между бровями. Это была фотография моей бабушки в день ее свадьбы.

И тогда мое подсознание заменило ее лицо моим.

Я моргнула, изображение исчезло, и покачала головой.
            — Я не понимаю.

— Она убила себя, Мара.

Я сидела на мгновение ошеломленная. Я не только никогда не знала, но и…
            — Я думала... я думала, что она погибла в автомобильной катастрофе?

— Нет. Мы просто так сказали.

— Но я думала, что ты росла вместе с ней?

— Да, росла. Она умерла, когда я была уже взрослой.

В горле вдруг пересохло.
            — Сколько тебе было лет?

Голос матери сделался внезапно высоким.
            — Двадцать шесть.

Следующие несколько секунд показались вечностью.
            — Ты родила меня, когда тебе было двадцать шесть.

— Она убила себя, когда тебе было три дня.