Глава 1

Лес превратился в лабиринт из снега и льда.

Вот уже час, как я сидела в чаще и контролировала периметр. Мое место в изгибе ветвей потеряло всю свою выигрышность. Сильные порывы ветра и обильный снегопад замели мои следы, но при этом похоронили под собой любые признаки потенциальной добычи.

Обычно я не отхожу так далеко от дома, но на сей раз мною двигал голод. Зима — тяжелый период. Животные скрылись в лесных чащах, куда мне не было ходу. Это обстоятельство не оставляло иного выбора, кроме как убивать отставших от групп и молиться, чтобы этого хватило продержаться до весны.

Не хватило.

Я потерла онемевшими пальцами глаза, смахнув снежинки с ресниц. Мне не встретилось ни единого дерева с ободранной корой, что выдавало присутствие оленей, — те пока не ушли. Животные останутся, пока не закончится кора, а затем направятся на север через волчью территорию в страну фейри — Притиан. Смертным туда дорога заказана, если, конечно, они не хотят стать смертниками.

От одной только мысли об этом по спине прокатилась волною дрожь, но я быстро выкинула ее из головы, сосредоточившись на обстановке вокруг и поставленной задаче. Только этим я и занималась на протяжении последних лет, — старалась пережить ближайшую неделю, день, час. При таком снегопаде мне несказанно повезет, если удастся заприметить какую-нибудь дичь, — особенно с моего места на дереве, откуда едва удавалось разглядеть местность в пяти метрах перед собой. У меня едва получалось пошевелить окоченевшими конечностями. Подавив стон, я ослабила тетиву лука и слезла с дерева. 

Оледеневший снег захрустел под моими изношенными ботинками, и я с раздражением стиснула зубы. Плохая видимость, лишний шум, — с таким успехом меня ждет очередная бесплодная охота.

Через несколько часов зайдет солнце. Если не соберусь домой в ближайшее время, придется пробираться сквозь лес в темноте. В моей памяти слишком отчетливо звучали предупреждения местных охотников: по чаще бродят целые стаи огромных волков. Более того, ходили слухи, что у нас в городке были замечены странные существа: высокие, жуткие и смертоносные.

«Кто угодно, только не фейри!», — обращались охотники к нашим давно канувшим в лету богам. Я втайне молилась вместе с ними. За все восемь лет, что мы жили в деревне, находящейся в двух днях пути от границы Притиана с его бессмертными жителями, на нас ни разу не нападали. Тем не менее, странствующие торговцы периодически рассказывали истории о дальних городках, от которых остались лишь руины, пепел да кости. Раньше старейшины лишь отмахивались от этих слухов, но в последнее время они стали главной темой для обсуждений на рынке.

Я сильно рисковала, зайдя в такую глушь леса, но вчера мы доели последнюю буханку хлеба и остатки вяленого мяса. Как бы там ни было, я бы предпочла провести еще одну ночь на пустой желудок, чем удовлетворить аппетит встречного волка. Или фейри.

Не то чтобы они мною сильно бы насытились. К этой поре года я обычно становилась настолько тощей, что могла с легкостью пересчитать все свои ребра. Двигаясь максимально бесшумно среди деревьев — что было нелегко с непослушным от мороза телом — я прижала руку к своему пустому и ноющему животу. Так и представляла выражения лиц двух старших сестер, когда я снова вернусь домой с пустыми руками.

Через пару минут тщательных поисков, я присела за заснеженными ветками. Сквозь тернистые заросли открывался неплохой вид на поляну с небольшим ручейком. Несколько прорубей во льду давали надежду, что это место продолжало пользоваться популярностью. Если повезет, какая-нибудь дичь мне все-таки попадется. Если очень повезет.

Я сделала глубокий вдох, закапывая кончик лука в землю, и прижалась лбом к грубой коре дерева. Мы не продержимся еще одну неделю без еды. Слишком много семей стало просить милостыню у местных богачей, — не стоит надеяться на их благотворительность. Я своими глазами видела, как скупы они на подачки.

Я устроилась поудобней и задержала дыхание, пытаясь расслышать звуки леса сквозь вой ветра. Снег все падал и падал, танцуя и кружась, как искрящаяся морская пена. Свежая белая пелена особенно выделялась на фоне коричневых и серых цветов окружающего мира. Невзирая на свои замерзшие конечности и здравый смысл, я заставила умолкнуть неугомонную, безжалостную часть своего разума и насладиться красотой заснеженного леса.

Когда-то я жить не могла без того, чтобы не оценить контраст молодой травы на темном, вспаханном грунте, или же аметистовую брошь среди складок изумрудного шелка. Когда-то я мечтала, дышала и мыслила цветами, оттенками и образами. Порой я даже представляла, как выдам замуж сестер и останусь жить с отцом. У нас будет достаточное количество еды, денег на краску и времени, чтобы наносить эти цвета и образы на бумагу, холст или стены нашего коттеджа.

Вот только вряд ли это случится в ближайшем будущем, а может, и никогда. Мне оставалось лишь наслаждаться моментами, подобными этому, — блеску бледного зимнего света на снегу. Не припомню, когда я делала это в последний раз, — замечала что-либо прекрасное и интересное.

Редкие часы, проведенные в ветхом сарае с Айзеком Хейлом, не считались; эти моменты можно назвать голодными, бессмысленными, иногда даже жестокими, но отнюдь не прекрасными.

Вой ветра утих до легкого дуновения. Снег лениво падал крупными, объемными хлопьями, собирающимися горстками в каждом изгибе деревьев. Поразительно, насколько смертельны и в то же время нежны эти снежные красоты. Вскоре мне надо будет вернуться к грязным, подмерзшим деревенским дорогам, в нашу тесную, но теплую лачугу. Какая-то крошечная часть моего подсознания передернулась от этой мысли.

Кусты у поляны зашелестели.

Я инстинктивно потянулась к луку. Всмотревшись в тернии, я задержала дыхание.

Меньше чем в тридцати шагах от меня стояла небольшая лань, еще не успевшая отощать за зиму, но испытывающая такое отчаяние, что рискнула выйти за корой на поляну.

Такая добыча поможет моей семье продержаться неделю, если не больше!

У меня потекли слюнки. Тихо, как ветер, взъерошивающий опалые листья, я прицелилась.

Лань продолжала ощипывать кору и медленно ее пережевывать, не имея ни малейшего представления, что смерть поджидает ее всего в паре метров.

Половину туши можно повялить, а оставшееся тут же съедим: рагу, пироги… Шкуру продадим или сошьем одежку для кого-нибудь из нас. Мне нужны новые ботинки, но Элейн жаловалась, что хочет новый плащ, а Неста была склонна жаждать любые вещи, которыми обладали другие.

Мои пальцы задрожали. Сколько еды! Наше спасение практически у меня в руках! Я вздохнула, пытаясь успокоить нервы, и навела прицел.

Внезапно в зарослях неподалеку засветилась пара золотистых глаз.

Лес окутала тишина. Ветер затих. Даже снег перестал падать.

Мы, смертные, давно перестали поклоняться былым богам, но знай я их утерянные имена, то непременно помолилась бы. Причем всем сразу. Прячась в гуще лесных терний, волк начал подкрадываться ближе, не сводя взгляда с лани, которая ни о чем не подозревала.

Он был огромен, — размером с пони. Меня предупреждали об их активности, поэтому во рту у меня пересохло от страха.

Но куда страшней его размеров была неестественная ловкость зверя, — даже пробираясь сквозь кусты, он оставался незамеченным для лани. Ни одна столь крупная тварь не может передвигаться так тихо. Но если он не был обычным волком, если он родом из Притиана и в его жилах течет кровь фейри, быть съеденной — наименьшая из моих проблем.

Если он фейри, то мне давно пора бежать.

Хотя… возможно, я смогу сделать одолжение миру, деревне и самой себе, и убить его, пока он меня не заметил. Пустить стрелу ему промеж глаз было бы совсем не трудно. И совесть меня не замучает.

Тем не менее, несмотря на его размер, этот зверь выглядел как волк и двигался как волк. «Это просто животное, — успокаивала я себя. — Самое что ни на есть обычное». Я не позволила себе рассматривать другие варианты, мне нужна ясная голова и ровное дыхание.

В арсенале у меня имелся охотничий нож и три стрелы. Две из них стандартные — простые и эффективные, и волку таких размеров принесут не больше вреда, чем пчелиные укусы. Но третья, самая длинная и тяжелая, была куплена у странствующего торговца позапрошлым летом, когда у нас хватало медяков на излишнюю роскошь. Стрела, вырезанная из горного ясеня, с железным наконечником.

Еще из колыбельных, напеваемых над нашими люльками, все мы знаем с детских лет, что фейри ненавидят железо. И именно ясень мог пошатнуть их бессмертную целительную магию на достаточное время, чтобы человек успел нанести смертельный удар. По крайней мере, так говорилось в легендах и приданиях. Единственное имеющееся доказательство этому — это исключительная редкость ясеня. Я видела рисунки дерева, но в реальной жизни — ни разу. Верховные Фейри давным-давно избавились от них. Остались лишь парочку экземпляров, да и те в основном маленькие и больные, скрытые нашей знатью в рощах за высокими стенами. Долгие недели я провела в сомнениях, —  стоила ли того моя новая покупка или же я по дурости выкинула деньги на ветер? Возможно, это вообще подделка! Как бы там ни было, вот уже три года, как стрела покоится в моем колчане без всякого дела.

Я достала ее, стараясь совершать как можно меньше телодвижений,— не дай бог это чудище меня заметит! Стрела была достаточно длинной и тяжелой, чтобы навредить ему, возможно, даже убить, если я правильно прицелюсь.

Грудную клетку сдавило до боли, и в это мгновение я поняла, что моя жизнь сводится лишь к одному вопросу, — пришел ли волк в одиночку?

Я крепче схватила лук и натянула тетиву. Стрелок из меня вполне достойный, но мне еще не доводилось иметь дело с таким зверем. Раньше я считала это удачей — даже благословением. Но теперь… я не знала, куда лучше всего целиться и как быстро они передвигаются. Права на промах нет, ведь стрела из ясеня у меня всего одна.

А если под этим мехом действительно бьется сердце фейри, то гореть ему в аду! После всего, что их род сделал с нами! Я не дам этой твари шанс позже пробраться в нашу деревню и убивать, калечить и мучить людей. Пускай умрет здесь и сейчас. Я с радостью его прикончу.

Волк подобрался ближе, и под одной из его лап хрустнула ветка, — да они же больше, чем моя ладонь! Лань замерла, потом осмотрелась по сторонам, насторожено подняв ушки к серому небу. Волк стоял с подветренной стороны, — его ни увидеть, ни учуять. Он опустил голову, его массивное серебристое тело, идеально сливающееся со снегом и тенями, перенесло вес на задние лапы. Лань продолжала смотреть в другую сторону.

Я переводила взгляд с одного животного на другое. По крайней мере, волк был один — хоть в этом повезло. Но если он спугнет лань, я останусь лицом к лицу с голодным и чрезмерно большим зверем — возможно, фейри — подыскивающим очередной ужин. А если он убьет ее, испортив драгоценную шкуру и жир…

Одна ошибка, и жизни лишусь не только я. С другой стороны, последние восемь лет я только и делала, что рисковала, охотясь в этом лесу, и в большинстве случаев все проходило гладко. В большинстве…

Внезапно волк выскочил из кустов, его мех белых, серых и черных оттенков молнией промелькнул у меня перед глазами, желтые клыки твари заблестели в свете сумерек. На открытом пространстве он оказался еще огромней: с поразительной горой мышц, невиданной скоростью и грубой силой. У лани не было ни единого шанса.

Я выпустила стрелу, пока он не успел испортить ценную добычу, та попала в бок волка, и, могу поклясться, сама земля содрогнулась. Он взвыл от боли, выпустив шею лани, и кровь брызнула на снег яркими рубиновыми каплями.

Зверь резко повернулся ко мне с широко распахнутыми желтыми глазами и вздыбившейся шерстью. Его низкое рычание отдалось вибрацией в моем пустом желудке. Я вскочила на ноги, вздымая снег вокруг себя, и достала следующую стрелу.

Но волк просто смотрел на меня, его брюхо запятналось кровью, — в теле грубо торчала моя стрела. Вновь пошел снег. Он смотрел на меня с таким пониманием и удивлением, что я напряглась и выпустила вторую стрелу. Просто на всякий случай — вдруг эта мудрость имела бессмертные, злобные истоки.

Животное даже не пыталось увильнуть, стрела вошла прямиком в его желтое око. Волк рухнул наземь.

Цвета светлых и темных оттенков закружились, завихрились у меня перед глазами, смешиваясь со снегом.

Лапы животного задергались, и воздух рассек жалостливый вой. Невероятно, он должен был умереть к этому времени! Стрела вошла в глаз по самое гусиное оперение!

Волк он или фейри, теперь это неважно, не когда из его бока торчит стрела. Вскоре он испустит последнее дыхание. Тем не менее, мои руки дрожали, когда я отряхнулась от снега и подобралась ближе, при этом не забывая держать дистанцию. Из раны хлестала кровь, окрашивая снег в алый цвет.

Волк заскреб лапами землю, его дыхание начало замедляться. Было ли ему действительно больно, или же своим воем он пытался прогнать смерть? Не уверена, что хочу знать.

Снег закружился вокруг нас. Я смотрела на зверя, пока его мех цвета угля, обсидиана и слоновой кости, не перестал вздыматься и опускаться. Волк — просто волк, несмотря на его гигантские размеры.

Теснота в моей груди слегка ослабла, и я вздохнула, выпуская облако пара в воздух. Зато стрела из ясеня подтвердила свою смертоносную ценность, вне зависимости от того, кого или что ею подстрелили.

Быстро осмотрев лань, я пришла к выводу, что смогу унести лишь одно животное — и даже это не будет легкой задачей. Но волка оставлять тоже было жалко.

И хотя у меня ушли на это драгоценные минуты — за которые любой хищник мог учуять аромат свежей крови — я сняла шкуру со зверя и по возможности очистила стрелы. Зато согрела руки.

Я обернула окровавленную шкуру вокруг раненой лани и взвалила ее себе на плечи. Дорога домой была в несколько миль, и я не хотела оставлять за собой кровавый след, ведущий любое животное с клыками и когтями прямо ко мне на порог.

Закряхтев от тяжести своей ноши, я схватила лань за ноги и кинула последний взгляд на тушу волка, от которой до сих пор исходил пар. Его уцелевший золотистый глаз смотрел в сторону заснеженного неба, и на мгновение я даже пожалела, что не чувствую угрызений совести за смерть этого животного.

Но в лесу свои правила, и зимой каждый за себя.

Глава 2

К тому времени, как я вышла из леса, солнце уже успело зайти за горизонт. Ноги подгибались, а руки, крепко сжимавшие тушу лани, давным-давно окоченели. Даже волчий мех не спасал от мороза.

Мир окрасился в темно-синие оттенки, прерываемые сиянием маслянистого света из закрытых ставнями окон нашего ветхого коттеджа. Впечатление, будто я бродила по ожившей картине — мимолетная тишина, синева стремительно сменялась чернотой.

Каждый шаг был испытанием, но головокружительное чувство голода придавало мне сил. Ступив на тропинку, я услышала звонкие голоса сестер. И прислушиваться не нужно, чтобы догадаться, о чем они говорят: либо о каком-нибудь молодом парне, либо о ленточках, которые заприметили на деревенском рынке, когда должны были рубить дрова. Но я все равно улыбнулась и стряхнула снег с ботинок, постучав ими по каменной раме.

Рухнувшие вниз кусочки льда открыли вид на вырезанные на пороге потускневшие обереги. Когда-то давно отец убедил странствующего шарлатана обменять гравюры, оберегающие от фейри, на одно из своих деревянных изделий. Поскольку у папы нет другой возможности нас защитить, я не решилась сказать, что эти гравюры совершенно бесполезны… и определенно подделаны. Смертные не обладали магией или исключительной силой и скоростью волшебного народца. Мужчина, заявляющий, что в его роду был Верховный Фейри, просто вырезал узоры, завихрения и руны вокруг наших окон, после чего пробормотал какую-то несуразицу и неторопливо пошел своей дорогой.

Я дернула за дверцу; оледеневшая железная ручка жалила кожу, как пчела. Ступив внутрь, я чуть не ослепла от яркого света и духоты.

— Фейра! — резанул по ушам вскрик Элейн. Я часто заморгала, привыкая к яркому сиянию пламени, и обнаружила перед собой среднюю сестру. Хоть она и была укутана в дырявое одеяльце, ее золотисто-коричневые волосы — цвет присущий нам троим — были сплетены в идеальную косу вокруг головы. Восемь лет в бедности не лишили ее желания хорошо выглядеть.  

— Откуда это у тебя?

Всеобъемлющее чувство голода отточило ее слова и придало им остроту. В последние недели этот тон звучал все чаще. Заметьте, ни одного вопроса о том, почему я вся в крови. Я уж давно перестала надеяться, что они начнут обращать внимание, когда я возвращаюсь домой из леса каждый вечер. Обычно это их не интересует, пока они снова не проголодаются. Да и с чего бы, ведь это не их мама заставила дать обещание на своем смертном одре.

Я вздохнула и попыталась успокоиться, скидывая лань с плеч. Ее туша глухо рухнула на стол, грохоча керамическими чашками на другом конце.

— А ты как думаешь? — Голос охрип, каждое слово обжигало горло. Неста и папа молчаливо грели руки у очага, при том первая полностью игнорировала присутствие второго. Впрочем, ничего нового. Я убрала волчий мех с лани и, разувшись и поставив ботинки у двери, повернулась к Элейн.

Ее карие глаза — как у отца — не отрываясь смотрели на тушу.

— Тебе много понадобится времени, чтобы ее освежевать?

Мне. Ни ей, ни папе с сестрой. Их руки ни разу не были липкими от крови и шерсти. Сама я научилась выбраковывать и обрабатывать своих жертв только благодаря инструкциям от других.

Элейн прижала руки к животу — наверняка такому же пустому и ноющему, как у меня. Дело не в том, что она злая. Средненькая не была как Неста, родившаяся с ухмылкой на лице. Просто иногда… она не догадывалась о некоторых вещах. Не подлость удерживала ее от предложений своей помощи; ей попросту не приходило в голову, что она тоже может замарать руки. Для меня оставалось вопросом, действительно ли она не понимала, что мы нищие, или просто отказывалась с этим мириться. Как бы там ни было, это не помешало мне купить ей семян для цветника, за которым она приглядывала в теплую пору года.  

И это не помешало ей купить мне три небольшие баночки краски — красной, желтой и синей — в то самое лето, когда у меня хватило денег на стрелу из ясеня. Это был единственный ее подарок, и наш дом до сих пор носил его метки, хоть краска уже трескалась и теряла свою насыщенность: маленькие лозы и цветы вдоль окон, порога и углов, крошечные завитки пламени на каменном обрамлении очага. Все свободное время того щедрого лета я потратила на то, что придавала нашему коттеджу яркости, периодически пряча замысловатые рисунки в ящичках, за оборванными шторами или под стульями и столами.

С тех пор каждое лето давалось нам все труднее.

— Фейра. — Донесся от очага низкий бас моего отца. Его темная борода была аккуратно подстрижена, лицо без единого изъяна — прямо как у сестер. — Как же тебе сегодня повезло… принести нам такое угощение!

Неста фыркнула. Ничего удивительного, даже намеки на похвалу — по отношению ко мне, Элейн и к другим жителям деревни — как правило, вызывали у нее недовольство. Любая фраза отца провоцировала ее на насмешки.

Я выпрямилась, едва стоя на ногах, и схватилась за стол с ланью, метая в Несту сердитый взгляд. Ей тяжелее всех далась потеря нашего состояния. С момента, как мы покинули старое поместье, она в тайне презирала папу. Даже после того отвратительного дня, когда один из кредиторов пришел наглядно показать, как сильно он недоволен потерей своих инвестиций.

По крайней мере, она не забивала нам головы пустыми обещаниями о возвращении былого богатства, в отличие от отца. Нет, она просто тратила любые деньги, которые я не успевала от нее спрятать, и изредка опускалась до того, что признавала присутствие нашего хромого папочки. Иногда даже мне трудно было сказать, кто из нас был более несчастен и ожесточен.

— Мы можем съесть половину мяса на этой неделе, — сказала я, переводя взгляд на лань. Та занимала большую часть шаткого столика, служившего одновременно местом для трапез, свежевания и готовки. — Вторую половину повялим, — продолжила, прекрасно понимая, что как бы красиво ни была подана информация, все равно вся грязная работа достанется мне. — И завтра я схожу на рынок для оценки шкуры, — закончила я, обращаясь больше к себе, нежели к ним. Никто даже не подал виду, что услышал меня.

Папа вытянул перед собой сломанную ногу, грея ее у огня. Мороз, дожди или смена температуры всегда усугубляли боль в его скверных, мучительных ранах вокруг колена. К его стулу была приставлена самодельная деревянная трость… Неста частенько клала ее вне зоны его досягаемости.

«Он мог бы найти работу, не будь ему так стыдно», — всегда говорила сестра, когда я начинала шипеть на нее. Она ненавидела его за травму — за то, что не боролся, когда кредитор и его головорезы ворвались к нам в дом и били его по колену снова и снова. Неста и Элейн спрятались в спальне и забаррикадировали дверь. Мне пришлось остаться и, рыдая, молить их при каждом отцовском крике, каждом хрусте костей. Я наделала в штаны, после чего меня стошнило прямо на камни перед очагом. Лишь тогда эти ублюдки ушли. Мы больше никогда их не видели.

Большую часть оставшихся денег пришлось потратить на лечение. Ушло полгода, прежде чем папа снова начал ходить, год, чтобы смог пройти милю. Иногда находились добрые люди, покупающие его деревянные изделия из жалости, но тех медяков не хватало, чтобы прокормить нас. Пять лет назад, когда деньги закончились окончательно, а отец все еще не мог — и не пытался — ходить, я объявила, что иду на охоту. Он не стал спорить.

Даже не потрудился встать со своего места у огня, оторвать взгляд от резьбы. Просто позволил мне зайти в опасный, жуткий лес, которого остерегались даже самые бывалые охотники. Сейчас он уделял мне больше внимания — периодически проявлял знаки благодарности, иногда хромал всю дорогу в город, чтобы продать свою работу — но этого все равно недостаточно.

— Я бы хотела себе новый плащ, — наконец вздохнула Элейн в тот же момент, как Неста встала и заявила: — Мне нужна новая обувь.

Я молчала, прекрасно понимая, что лучше не встревать в один из их споров, но покосилась на все еще блестящую пару сапожек Несты, стоящую у двери. Рядом с ними стояли мои тесные ботинки, рвущиеся по швам и удерживаемые только благодаря потертым шнуркам.

— Но мне холодно в этом старом, драном плаще! — заныла Элейн. — Я замерзну до смерти! — Уставилась на меня своими круглыми глазами и взмолилась: — Фейра, ну пожалуйста! — Она так противно и жалостливо протянула два слога моего имени, что Неста громко цокнула языком и приказала ей закрыть рот.

Я перестала слушать, как они спорят о том, кому завтра достанутся деньги за шкуру, и подошла к отцу, держащемуся одной рукой за стол и рассматривающему лань. Его внимание привлек волчий мех. Он перевернул его своими аккуратными, нежными пальцами и провел линию по окровавленной внутренней стороне. Я напряглась.

Папа покосился на меня своими темными глазами.

— Фейра, — пробормотал он, поджимая губы в тонкую линию. — Где ты его достала?

— Там же, где и лань, — тихо ответила я грубоватым и сухим тоном.

Его взгляд переметнулся на лук и колчан, висящий за моей спиной, затем на охотничий нож с деревянной рукояткой на моем поясе. Его глаза увлажнились.

— Фейра… ты сильно рисковала…

Я кивнула на шкуру, не скрывая горечи в голосе:

— У меня не было другого выбора.

На самом деле мне хотелось сказать: «Ты даже не пытаешься выйти из дома. Если бы не я, мы бы умерли с голоду! Если бы не я, мы были бы мертвы!»

— Фейра, — повторил он и закрыл глаза.

Сестры притихли, и я подняла взгляд. Неста сморщила нос и принюхалась, после чего осторожно подняла мой плащ.

— От тебя несет, как от свиньи, извалявшейся в собственных отбросах. Ты не могла бы хоть сделать вид, что ты не какая-то недалекая крестьянка?

Я изо всех сил старалась не показать, что ее слова меня задели. Когда мы потеряли наше богатство, я была еще слишком молода, чтобы научиться чему-то больше, чем основам этикета, чтения и правописания, и сестра неустанно напоминала об этом.

Она отступила на шаг и провела пальцами по заплетенным золотисто-коричневым кудрям.

— Немедленно сними эту отвратительную одежду!

Я не торопилась, пытаясь подавить рвущийся наружу поток ругани. Хоть Неста и старше меня на три года, каким-то образом ей удавалось выглядеть моложе с ее нежными, румяными щечками.

— Можешь подогреть воду и подкинуть дров в очаг? — Не успела я закончить предложение, как заметила горку полена. Осталось всего пять бревнышек. — Если я не ошибаюсь, ты должна была нарубить сегодня дров?

Сестрица внезапно заинтересовалась своими длинными, аккуратными ногтями.

— Ненавижу рубить дрова. Постоянно ногти ломаю! — Она посмотрела на меня из-под своих темных ресниц. Из всех нас Неста больше всех походила на мать — особенно когда чего-то хотела. — Кроме того, Фейра, — надула губки, — у тебя это выходит гораздо лучше! И в два раза быстрее. Твои руки просто созданы для рубки — они и так грубые и в мозолях.

Я сжала челюсть.

— Пожалуйста, — попыталась выровнять дыхание. Ссора — последнее, что мне сейчас нужно. — Пожалуйста, встань на рассвете и наруби дров. — Расстегнула верхнюю часть туники. — Или завтрак у нас будет холодным.

Она нахмурилась.

— Я не стану этого делать!

Но я уже ушла в сторону небольшой комнатушки, где мы спали. Элейн начала тихо упрашивать Несту, за что и поплатилась, получив резкий отказ. Я оглянулась на отца и указала на лань.

— Готовьте ножи, — даже не пыталась придать своему тону вежливости. — Скоро буду. — Закрыла дверь, не дожидаясь ответа.

В комнате помещался лишь шаткий комод и громадная железная кровать — единственное напоминание о нашем былом состоянии. Папа подарил ее маме в качестве свадебного подарка. В этой кровати мы родились, и в ней же умерла моя мать. Сколько бы я ни обрисовывала дом, ее я никогда не касалась.

Сложив верхнюю одежду на проседающей тумбочке, я, хмурясь, посмотрела на фиалки и розы вокруг ручки ящика Элейн, на искрящееся пламя вокруг ручки Несты и на ночное небо — завихрения желтых звезд, окруженных белым сиянием — вокруг моей. Нарисованы они были для того, чтобы сделать ярче наше мрачноватое убежище. Сестры никак не прокомментировали мои старания. Не знаю, с чего я вообще думала, что они что-то скажут.

Я застонала, отчаянно желая рухнуть на кровать, и призвала все свои силы, чтобы продолжить работу.

Тем вечером мы ужинали жареной олениной. Хоть это и глупо с моей стороны, но я не стала возражать, когда каждый из нас потянулся за небольшой добавкой. Тем не менее, вскоре пришлось объявить, что на этом хватит. Завтра я повялю остатки мяса и уделю пару часов выделке шкуры, чтобы та была готова к продаже. У меня было парочку знакомых торговцев, которых могло заинтересовать такое приобретение — хоть и вряд ли они заплатят по заслугам. Но деньги есть деньги, а времени и средств, чтобы ехать в ближайший город за более выгодной сделкой, у меня не имелось.   

Я облизала вилку, вкушая остатки жира, покрывавшего металл. Мой язык скользнул по ее кривым зубчикам — она шла из старого набора, который отец спас из комнаты слуг, пока кредиторы грабили дом. Все приборы были разными, но это лучше, чем есть пальцами. Мамино приданное мы уже давно распродали.

Мама. Властная и суровая со своими детьми, веселая и общительная со знатными гостями и ласковая с отцом — единственным человеком, которого она по-настоящему любила и уважала. Но вечеринки она тоже обожала — да так сильно, что у нее не оставалось времени на мое обучение, не считая лекций о том, как мои начальные навыки по рисованию помогут обеспечить мне будущего мужа. Доживи она до нашего разорения, это наверняка бы ее уничтожило — даже больше, чем отца. Наверное, повезло, что она умерла.

По крайней мере, на один рот меньше кормить.

После нее ничего не осталось, кроме железной кровати — и моей клятвы.

Всякий раз, как я смотрела на горизонт и гадала: «Может, просто уйти и никогда не оглядываться?», я слышала отголоски того обещания, которое сделала одиннадцать лет назад на ее смертном одре. «Будь сильной и приглядывай за ними».

Я согласилась, будучи слишком юной, чтобы поинтересоваться, почему она не обратилась с этими наставлениями к старшим сестрам или отцу. Но обещание есть обещание. Затем мама умерла, а в нашем ничтожном человеческом мире — защищаемым лишь клятвой, сделанной Верховными Фейри пять веков назад — в нашем мире, где имена богов давно канули в небытие, обещание было законом, залогом, обязательством.

Были времена, когда я ненавидела ее за это. Скорее всего, мама была не в себе от лихорадки и не осознавала, что от меня требовала. Или же грядущая смерть открыла ей глаза на истинную натуру своих детей и мужа.  

Я отложила вилку и вытянула уставшие ноги, наблюдая, как языки скудного пламени пляшут по оставшимся дровам.

Затем повернула голову в сторону сестер. Неста, как обычно, жаловалась на селян — они неотесанные, грубые и понятия не имеют, из какой низкопробной ткани сделана их одежда, хоть и носят ее так горделиво, будто это шелк или шифон. Стоило нам потерять состояние, как бывшие друзья сестер начали упорно игнорировать их. Но девочки, по старой привычке,  продолжали относиться к молодым крестьянам, как к второсортному обществу.

Я сделала глоток горячей воды — ныне мы не могли себе позволить даже чая, — а Неста продолжила поведывать свою историю Элейн.

— Ну я и сказала ему: «Сэр, если вы думаете, что можете предложить мне это столь небрежно, то мне придется вам отказать!» И знаешь, что сказал Томас?

Элейн сложила руки на столе и, округлив глаза, покачала головой.

— Томас Мандрей? — перебила я. — Один из сыновей дровосека?

Неста прищурила свои голубовато-серые глаза.

— Да, — и снова повернулась к Элейн.

— И чего он хочет? — я глянула на отца. Ноль на массу — ни намека на беспокойство. Да он вообще, похоже, не слушает! Предавшись каким-то своим воспоминаниям, он ласково улыбался своей любимой Элейн — единственной из нас, кто с ним действительно общался.

— Он хочет жениться на ней! — мечтательно протянула сестра. Я недоуменно уставилась на нее.

Неста склонила голову вбок. Мне уже доводилась видеть это раньше: так делали хищники, заприметив жертву. Иногда я гадала, а не помогли бы нам ее безжалостность и стальной характер выжить — а скорее, зажить припеваючи — не будь она так обеспокоена нашим утраченным статусом.

— Какие-то проблемы, Фейра? — мое имя произнеслось как ругательство, и я невольно стиснула зубы.

Папа заерзал в кресле и часто заморгал. Я прекрасно понимала, что реагировать на ее колкости как минимум глупо, но все равно не сдержалась:

— Ты даже дрова нам порубить не можешь, но уже собралась выходить замуж за сына дровосека?

Неста расправила плечи.

— Мне казалось, ты только и мечтаешь о том, как бы выгнать нас из дома — выдать меня с Элейн замуж и все свое время посвятить рисованию шедевров! — Она посмотрела на шеренгу наперстянок, нарисованных по краю стола, и усмехнулась. Цвета были слишком темными и синими, без единой светлой крапинки в бутонах, но я все равно упорно продолжала рисовать. Даже при отсутствии белой краски, хоть это и причиняло мне физическую боль, как и нечто столь несовершенное и прочное.

Я подавила желание прикрыть рисунок. Может, завтра вообще отдеру его от стола.

— Поверь мне, как только ты захочешь выйти замуж за кого-то достойного, я побегу к нему домой и передам тебя из рук в руки. Но ты не выйдешь за Томаса.

 Ноздри сестры раздулись.

— Это не тебе решать. Клэр Беддор сказала, что со дня на день он сделает мне предложение. Больше мне никогда не придется есть эти объедки! — Затем добавила с улыбкой: — По крайней мере, я не предаюсь греховным утехам с Айзеком Хейлом. Да еще и на сеновале, как звери какие-то!

Папа смущенно закашлялся, поглядывая на свою койку у очага. Он никогда не выступал против Несты — то ли из чувства вины, то ли из страха — и явно не собирался делать это сейчас, хоть об Айзеке он слышал впервые.

Я уперлась руками в стол и послала ей уничижительный взгляд. Элейн отпрянула, словно грязь и кровь под моими ногтями могли каким-то образом переметнуться на ее фарфоровую кожу.

— Семья Томаса едва ли зажиточней нашей, — сказала я, пытаясь сдержать рвущийся наружу рык. — Ты станешь просто еще одним ртом, который нужно кормить. Если он этого не понимает, то его родители — наверняка.

Но Томас все прекрасно понимал — мы встречались с ним в лесу прежде. Я видела блеск в его глазах, полных отчаяния и голода, когда он заметил, что я несу связку кроликов. Мне никогда не доводилось убивать людей, но в тот день мой охотничий нож был наготове. С тех пор я старалась не попадаться ему на пути.

— Мы не можем обеспечить вам приданое, — продолжала я тихим, но не терпящим возражений голосом. — Ни одной из вас.

Если Неста хочет уйти — пускай. Горевать не буду. Это лишь приблизит меня к достижению заветной мечты о замечательном, спокойном будущем в тихом домике с достаточным количеством еды и временем на рисование. Но у нас не было ничего — совершенно ничего, — чем мы могли бы завлечь ухажеров к моим сестрам.

— Мы любим друг друга! — объявила Неста, а Элейн согласно закивала. Я чуть не рассмеялась — и когда это они перестали вздыхать по аристократам и начали строить глазки крестьянам?

— Любовью желудок не набьешь, — возразила я, стараясь придать своему взгляду серьезности.

Старшая сестра сорвалась со скамейки, словно я ее ударила.

— Ты просто завидуешь! Я слышала, что Айзек собирается жениться на девушке из деревни Гринфилд с хорошеньким приданым.

Как и я; при нашей последней встрече он только об этом и твердил.

— Завидую? — протянула я, пытаясь закопать ярость в недрах своего сознания. — Нам нечего им предложить — ни приданого, ни даже скота! Может, Томас и хочет на тебе жениться… но ты будешь для него обузой.

— Да тебе откуда знать? — выдохнула она. — Ты просто полудикая бестия, осмеливающаяся раздавать приказы в любой час дня и ночи! Продолжай в том же духе и однажды… однажды, Фейра, о тебе все забудут или же просто наплюют на твое существование. — Она унеслась прочь из комнаты, и Элейн погналась вслед, бормоча слова сочувствия. Дверь в спальню хлопнула с такой силой, что загремела посуда на столе.

Мне уже доводилось слышать подобное раньше, и я знала, что она повторяет эти слова лишь потому, что я дернулась в первый раз, как она плюнула мне их в лицо. Тем не менее, они продолжали ранить мне душу.

Я сделала большой глоток из своей колотой чашки. Отец заерзал, и деревянная лавка заскрипела под его весом. Я сделала еще один глоток и сказала:

— Тебе стоило бы вразумить ее.

Он стал разглядывать горелое пятно на столе.

— Что мне ей сказать? Если это любовь…

— Никакая это не любовь! Не с его стороны так точно. Видел бы ты, как убога его семья. Или как он ведет себя в деревне — ему нужно только одно, и это ни в коем случае не ее рука в…

— Надежда нам так же необходима, как хлеб и мясо, — перебил папа, его взор в кои веки прояснился. — Нам не выжить без нее, Фейра. Так дай же сестре пожить этой надеждой. Пусть поживет мечтой о лучшей жизни. В лучшем мире.

Я встала из-за стола, сжав кулаки, но бежать было некуда — у нас всего две комнаты. Посмотрела на поблекшие наперстянки по краям стола. Крайние бутоны уже облупились и потускнели, а нижняя часть стебля и вовсе стерлась. Через пару лет рисунок окончательно исчезнет — не оставив после себя и следа. Да и после меня тоже.

Я окинула папу тяжелым взглядом.

— Его не существует.